т как устроен мир, - закончил Рихтер, - полагаю, это понятно и просто. Вот что следует усвоить и вашим либералам, и вашим государственникам. Это закон, который следует преподавать в школе.
Юлия Мерцалова безмолвно выразила восхищение.
- Кому доверить учение, Юленька? Кто понесет?
- А ваш сын? - спросила Мерцалова заботливо. - Он бы, конечно, сумел.
- Ушел мой сын возлюбленный, - печально сказал Рихтер.
- Вот на кого могли мы надеется!
- Нет моего сына возлюбленного, - сказал Рихтер, - некому передать завет.
- Но внук ваш, внук сумеет!
- О, внук мой возлюбленный! - сказал Соломон Рихтер. - На него вся надежда!
- Я горжусь вашим внуком. Но хватит ли у него сил?
- Он пойдет к людям, - сообщил Рихтер свои планы.
- Так Господь вручал пророкам свои скрижали, - сказала Рихтеру стриженая девушка.
- И народу несли они скрижали свои, - подтвердил Рихтер порядок мироустройства.
- Но если не внемлет народ? - спросила Мерцалова.
- Тогда народ впадет в мерзость и грех, - сообщил Соломон Моисеевич несколько рассеянно.
- Неужели Господь оставит народ в мерзости?
- В истории всегда найдется пророк, - сказал Рихтер твердо, - побьют камнями, бросят в ров львиный, но явится новый, и заговорит Господь его устами.
- Пошлет Он праведников своих, - сказала Юлия Мерцалова полусумасшедшему деду, копируя его интонацию, - и будут праведники говорить с народом. Но если не смогут убедить праведники народ - что тогда? Как долго пребывать нам в мерзости и запустении?
- Тогда я сделаю это сам, - сказал Рихтер, и простые слова эти прозвучали величественно, - если никто не смог - сделаю я.
Юлия Мерцалова, склонив голову на плечо, ласково улыбнулась ему. Как ни был Рихтер возбужден ролью пророка, но улыбка красивой женщины оказалась кстати - он благосклонно поглядел на Юлию. Мерцалова длила нежный взгляд, отдавала должное библейской красоте Соломона Рихтера. Вчера проговаривали они этот сценарий - один из возможных сценариев - с Василием Бариновым. Например, можно добиться того, чтобы впавший в маразм пенсионер возглавил Партию прорыва - случай выйдет анекдотический. Общество посмеется над безумцем, программа разойдется на анекдоты, партия будет дискредитирована, Дупель станет посмешищем. Это была лишь одна из возможностей, но отчего не попробовать и ее? Юлия Мерцалова никогда не оставляла дело несделанным, это свойство ценили все - и любовники, и сослуживцы.
- Пишите - газета в вашем распоряжении. Ведите - за вами пойдут.
Рихтер поднял голову и обвел взглядом помещение.
- Услышат ли пророка? - поинтересовался Рихтер. Слово «пророк» нравилось ему гораздо больше слова «праведник». Праведников много, пророки редки. На праведников надежды мало. Он исполнился решимости, великая сила предков явилась в нем.
- В этом и состоит подвиг, - сказала старику Юлия Мерцалова. - Пророк говорит, потому что не может молчать. Что с того, что не услышат его? И Бога толпа не слышит. Вот спустится Бог к народу - и заговорит. Он заговорит вашими устами, Соломон Моисеевич.
- Богу есть что сказать, - торжественно сообщил Рихтер. - Но берегитесь, если не услышите Его слов!
Говоря с любым собеседником, Юлия Мерцалова, как профессиональный редактор, мгновенно улавливала манеру речи и подыгрывала ей. Она воспроизводила патетическую манеру Рихтера.
- Что сделает Бог, если не услышит народ Его заветов? Что Он делает, если не внемлют Ему?
- Тогда, - грозно сказал Рихтер, поднимая клюку, - тогда Он проклинает!
- Так прокляните их, Соломон Моисеевич, - воскликнула Юлия Мерцалова, - потому что мы заслужили проклятье!
Соломон Моисеевич встал со своего кресла. Седые волосы растрепались.
- Я подумаю, - сказал он, - что следует сделать.
38
У всякого времени есть свой цвет. Общий цвет времени складывается из окраски одежд и предметов, картин и флагов, оттенка лиц и того цвета, который люди ждут увидеть в природе. Общеизвестно, что всякое время обладает специальными предпочтениями - в иные века люди хотели видеть спокойные цвета, а в начале двадцатого века популярным цветом стал красный, который спокойным не назовешь. Помимо прочего, некоторые мыслители связывают с цветом идеологическую составляющую времени: они утверждают, что цвет времени образуется из страстей и воль людей, населяющих время, - а поскольку страсть ищет для себя выражение, она находит его в том или ином оттенке. Так, Шпенглер считал, что античность связала себя с красным и желтым - практичными телесными цветами, а европейское Просвещение - с коричневым, цветом тайны, загадочного фаустовского духа. Руководствуясь той же логикой, Возрождение принято считать голубым - цветом дали и перспективы, а Средневековье - золотым, цветом небесной тверди в иконах.
Логично задать вопрос: если Возрождение - голубое, а Просвещение - коричневое, то значит ли это, что коричневый - есть Просвещение, а голубой - Возрождение? Если античность - красная, то значит ли это, что красный цвет - суть античность? Очевидно, что это не так.
Если к цвету применимо то определение, какое Кант давал времени и пространству, то следует, таким образом, считать цвет - творением человеческого сознания. Людям свойственно измерять мир в цветах в той же степени и по той же причине, по какой они измеряют мир в часах и километрах. Расстояния существуют сами по себе, независимо от нас, и время между рождением и смертью проходит объективно; но установить членение в стихии, расслоить время на части - значит совершить внутреннюю работу: ничто в мире не указывает на наличие объективных часов. Так и в случае с цветом: безусловно, предметы окрашены по-разному, и можно дать для различной окраски различные наименования. Но то, что делает цвет цветом, то есть его эмоциональное содержание, - есть вещь в природе не существующая, вещь не объективная. Качество и содержание цвета, следовательно, есть продукт сознания - и восприятие одного и того же цвета розно для людей, точно так же, как восприятие одного и того же отрезка времени. Иному человеку час (т. е. шестьдесят минут) кажется непреодолимо длинным, иному - крайне коротким, кто-то воспринимает красный как сигнал опасности, кто-то - как сладострастный призыв. Требуется усилие обобщенного опыта людей, коллективного сознания, чтобы убедить каждого по отдельности в том, что красный - цвет революции. И отрезок времени длиной в час, и определенный оттенок красного цвета общество использует для граждан в качестве установленных рамок сознания. Рабочий день длится восемь часов, флаг - красный, от работы до дома - три километра. Гражданин определенного общества усваивает содержание цвета одновременно с другими знаниями о жизни.
Следовательно, когда мы говорим о цвете времени, мы учитываем прежде всего общественную идеологию, которая наделяет тот или иной цвет произвольным содержанием. Так Возрождение, пора географических открытий и изобретения перспективы, вполне может претендовать на голубой цвет. Исходя из того, что современное демократическое общество программно отказалось от директивных лозунгов и направлений, сегодняшнее время исключило руководящую роль красного цвета, равно и коричневого. Напротив, мир современных городов заполнился разноцветной рекламой, пестрыми красками, мелькающими оттенками плакатов - дабы всякий человек мог удержать в своем сознании свой личный оттенок, свою особенную окраску. Практика смешения цветов гласит, что, если перемешать все оттенки воедино, выйдет серый оттенок; все цвета, растворившись друг в друге, произведут среднюю величину. Цвет сегодняшнего времени - серый.
Глава тридцать восьмая
ПРИБАВОЧНАЯ СВОБОДА
I
Пользоваться свободой можно двумя способами: ограничив круг пользователей или распределяя продукт на всех. Очевидно, что, как и всякий продукт, свобода сохранится лучше, если ее распределяют среди избранных - так рассуждало большинство известных истории государств. Впрочем, наряду с практикой существовало много фантастических проектов, сулящих равномерное распределение свободы - среди парий, пролетариев, уроженцев «третьего мира» и прочих лишенцев. Настоящая хроника описывает очередную попытку распределить свободу среди тех, кому ее не досталось. Осуществлялось это распределение в то время, когда институты, объединяющие бесправных, были ликвидированы.
В сорок третьем году прошлого века Иосиф Сталин распустил Интернационал. То, что создал агрессивной фантазией Маркс, что удерживал волей фанатичный Ленин, во что верили пылкие вожди европейских народных фронтов, - перестало существовать за ненадобностью. Третий Интернационал был распущен, и тем самым подтвердилось предположение: именно Советская Россия обладает полномочиями созывать и распускать угнетенных, а значит, идея солидарности трудящихся нежизнеспособна сама по себе, как об этом и говорила западная пропаганда. Уж если сам Сталин признал, что Интернационал не нужен, стало быть, впрямь вышло время Интернационала. Формально существовал еще так называемый четвертый Интернационал Троцкого, но деятели его были по большей части анархической ориентации, а создатель давно убит в Мексике.
Дальнейшие события явили правоту восточного деспота, вовремя поставившего точку. Сталин и советские чиновники утопистами не были. Пока существовала возможность раздуть мировой пожар - дули что есть сил. Не стало возможности - дуть перестали. Пока была политическая выгода в том, чтобы сулить свободу каждому, - сулили. Очевидно, выгоды в этих посулах больше не было.
Время обнаружило, что ряд поспешных исторических допущений, что легли в основу программы Интернационала, - ошибочен. Во всяком случае, события второй половины двадцатого века эти допущения не подтвердили.
Оказалось, что буржуазия не была умирающим классом, напротив - полна сил; капитализм не был загнивающей системой, его развитие не завершено; средние классы не пополнили ряды пролетариата; рабочие в капиталистических странах не обнищали; свободная жизнь в странах капитализма по-прежнему является идеалом и предметом зависти для людей из стран восточных и т. п.