И это глубокое убеждение, прочно укоренившееся в мозгу Марианны, было ее слабым местом.
А убеждение, что бегство требует жесткого графика, было сильной стороной Жан-Жана.
Прошло несколько секунд. Медленных и белых, как снег.
Потом микроволновка мелодично звякнула.
Мелодично, но достаточно неожиданно, чтобы отвлечь внимание Марианны.
Жан-Жан метнулся, едва увернувшись от рук, уже потянувшихся его схватить. Четыре прыжка — и он был у двери.
Куда пойдет, он не знал. Наверно, как обычно: попетляет на машине по пустым улицам квартала, может быть, сходит в кино, но фильма почти не увидит, так высок будет уровень адреналина после ссоры. Потом припаркуется у дома. Будет ждать, выключив зажигание, поймав на авторадио какую-нибудь музыку и рекламу. Наконец, когда будет уже достаточно поздно, чтобы надеяться, что Марианна уснула или слишком устала для второго раунда, он вернется домой. А завтра, хоть и вряд ли будет лучше, по крайней мере, улягутся гнев и ярость, оставив после себя лишь каплю обиды, каплю горечи, много грусти и изрядную дозу отчаяния.
В общем, депрессию по полной программе он будет носить на себе, как тяжелый мешок весь следующий день на работе, и мало-помалу мешок опустошится сам собой до следующей сцены.
Когда он открывал дверь, его мозг перечислял все необходимое: куртка, ключи, бумажник, мобильный телефон (как знать). Все это он ухватил одним движением.
И застыл на месте.
Перед ним, за открытой дверью, стояла женщина.
Красивая женщина.
Очень красивая.
Жан-Жан держал вещи комом в правой руке, а левой держался за дверную ручку.
За его спиной Марианна тоже застыла.
— Я не вовремя? — спросила красавица.
— Я собирался выйти, — выдохнул Жан-Жан.
— Мы собирались ужинать, — поправила Марианна за его спиной.
Красавица улыбнулась очень красивой улыбкой и достала из кармана куртки пластиковую карточку с фотографией.
Тоже очень красивой.
С текстом, набранным красными буквами: «Бланш Кастильская Дюбуа. Внутренняя безопасность».
— Я работаю на братьев Эйхман. Мы можем поговорить?
Братья Эйхман, Карл и Тео, были живыми легендами.
Братья Эйхман… За полвека они сумели превратить семейную бакалейную лавочку в городишке Хальтерн-ам-Зе на севере Рейнской области в империю мирового масштаба. Если вдуматься, они достигли этого довольно просто, путем абсолютного соблюдения принципов сетевой торговли, недопущения никаких лишних расходов и стратегии постоянного напряжения для всех служащих, от руководителей среднего звена до кассирш. За полвека братья Эйхман, начав практически с нуля, как-то незаметно выросли до второго или третьего места в шкале мировых состояний, но если другие миллиардеры жили в роскоши и купались в золоте напоказ, то братья Эйхман придерживались строгого аскетизма, по сравнению с которым Блаженный Августин показался бы русским гулякой на Лазурном Берегу. Рассказывали, что первым делом, войдя в комнату, они гасят свет, чтобы посмотреть, можно ли без него обойтись. Карл и Тео… В шестидесятых годах они отпечатали несколько тонн бланков для писем на дешевой бумаге, полученной бонусом при заказе упаковочных мешков, и пользовались ею так экономно, что, когда они оказывали кому-то честь послать письмо, адресат получал его на пожелтевшей бумаге, издававшей отчетливый запах плесени. В семидесятые, когда крайне левые в Германии еще мечтали о революции, Карла похитила группа террористов, вдохновленная примером «Фракции Красной Армии»[15]. Тео получил фалангу пальца и требование несоразмерного выкупа, который заплатил. В следующем году братьям Эйхман удалось вычесть сумму выкупа из своей налоговой декларации под тем предлогом, что это были «профессиональные расходы».
Со временем братья Эйхман стали настолько могущественны, что сумели заставить производителей наносить штрих-коды со всех сторон упаковки, чтобы кассирши не теряли времени, отыскивая их, а сразу подносили к сканеру. За исключением их короткой биографии, которую можно было найти в Википедии, и нескольких анекдотов, передававшихся из уст в уста, в подлинности которых никто не был на сто процентов уверен, о Карле и Тео не знали почти ничего. Они по-прежнему жили в Германии, в своих родных краях, но где именно и как? Это оставалось тайной. Их лица работники торгового центра знали по одной фотографии, сделанной тридцать лет назад и вывешенной на виду в мужских и женских раздевалках: Карл и Тео, невыразительные, как два дубовых пня, в строгих костюмах, позировали на фоне голубоватой стены, а над головами у них красовалась большими буквами знаменитая фраза Бернардо Трухильо: «Богатые любят низкие цены, бедные в них нуждаются».
Предприятие масштаба братьев Эйхман, на манер супердержавы с налетом автократии, требовало изрядной инфраструктуры, и в этой инфраструктуре работало изрядное количество людей в изрядном количестве офисов, и все эти люди во всех этих офисах предполагали целую иерархию, столь же сложную, как нервная система, которую непосвященный затруднился бы понять: так много было векторов власти, вертикальных, горизонтальных, иногда двусторонних, что схема управления походила на густой лес, в который едва проникает дневной свет. В конечном счете ясно было только одно: верхний ярус этого леса занимали Карл и Тео, выше не было ничего, никакой другой власти, никакого другого закона, никакого другого Бога. Небо над ними было пустым.
Все государства, в которых раскинулась сеть торговых центров братьев Эйхман, скрепи сердце мирились с этим. Торговые центры процветали на нищете. Чтобы продавать беднякам, они нанимали других бедняков и заставлял и их вкалывать в адском ритме. Это удерживало уровень безработицы на цифрах, которые политики могли считать приемлемыми для своего имиджа, а труженики выматывались так, что, вернувшись домой они вряд ли могли думать о чем-то, кроме ужина из замороженной мусаки, бутылки пива и сна перед телевизором. Таким славным манером поддерживалось спокойствие в обществе. Вообще-то закон был только один: гиперпроизводительность, измеряемая в евро на отработанный час. Этот закон орошал всю нервную систему организации, каждый иерархический уровень, сверху донизу, и каждый уровень подвергался такому давлению, что сам давил на нижний эшелон: региональные директора не давали житья руководителям среднего звена, те директорам магазинов, а те кассиршам.
Другие законы, государственные, были в конечном счете практически не нужны. Они представляли собой что-то вроде обоев на подгнивших стенах. Другие законы в лучшем случае прикрывали трещины.
А когда возникала проблема, ее по мере возможного решали, «не вынося сор из избы», подключая службы с такими экзотическими названиями, как «Синержи и Проэкшен», и руководителей среднего звена с несколько расплывчатыми обязанностями, как-то: «обеспечение безопасности, разрешение конфликтов».
Эти работники и эти службы составляли в действительности именно то, что рано или поздно требуется всякой значительной структуре: маленькую частную военную организацию.
Бланш Кастильская извинилась, что нагрянула «вот так, экспромтом», но дело, объяснила она, срочное: завтра, с началом рабочего дня, документы должны быть представлены юристу, обслуживающему район, чтобы он подтвердил, что ни магазин, никто из его работников, руководителей среднего звена и директоров не несет ответственности за сегодняшний несчастный случай. Это чистая формальность, старший кассир и директор по кадрам уже изложили свою версию фактов, нужно всего лишь, чтобы Жан-Жан издожил свою. Если три версии совпадут, а она ни минуты в этом не сомневается, досье будет полным, и адвокат завтра же днем передаст его следственному судье, который закроет дело, даже не открывая.
Пока Бланш Кастильская Дюбуа пристраивала свой маленький ноутбук на столе в столовой, Жан-Жан с любопытством наблюдал за ней. Впервые он своими глазами видел сотрудника служб «Синержи и Проэкшен». Он был наслышан о них и представлял себе крепких коренастых парней в военной форме, вооруженных пистолетами-пулеметами из композитных материалов, ребят, поднаторевших во всевозможных операциях «по обеспечению безопасности», когда речь шла, например, о магазинах, которые братья Эйхман открывали в странах, находящихся более или менее в состоянии войны, от Ближнего Востока до Кавказа, или об охране грузовиков с фуагра, двигавшихся с Юга на Север к новогодним праздникам.
Экран ноутбука Бланш Кастильской освещал ее лицо странным голубоватым светом. Жан-Жан почувствовал, как внутри у него что-то ёкнуло, и череда картин, достойных рекламы шампуня, проплыла перед глазами: он и Бланш Кастильская скачут по лесу на белых лошадях и смеются, он и Бланш Кастильская пьют белое вино на тиковой террасе южноафриканского отеля, он и Бланш Кастильская вместе принимают ванну в окружении шелковых покрывал и ароматических свечей, он и Бланш Кастильская на яхте в Индийском океане…
— Вы можете изложить мне как можно подробнее, что в точности произошло? — спросила молодая женщина.
Жан-Жан почувствовал, что краснеет. Картины, стоявшие в его голове, разлетелись, как стайка испуганных птичек. Он покосился на Марианну, которая упрятала подальше свои токсины и, похоже, снова надела маску образцовой супруги. Но этому внешнему спокойствию нельзя было доверять, и он это знал. Он знал, что Марианна ненавидит женщин еще пуще, чем мужчин, что она ненавидит женщин у себя дома, а больше всего ненавидит женщин, красивых, как Бланш Кастильская. Но знал Жан-Жан и то, что Марианна будет сидеть в своем углу, копить яд и держать все напряжение внутри, пока Бланш Кастильская здесь.
Марианна не любила свидетелей.
Жан Жан рассказал обо всем, что произошло. О камерах над овощиым отделом Жака Ширака Усумо, о камере над кассой Мартины Лавердюр, о вызове в кабинет директора по кадрам, о том, как Мартина Лавердюр бросилась на него, как он почти невольно разрядил тазер и как она упала и совершенно случайно ударилась головой об угол столика модели «Гранос» из «Икеи».