Бланш Кастильская кивнула.
В тесном лифте, между Тичем и полицейским в форме, Жан-Жану хотелось одновременно сблевать и убежать как можно дальше отсюда. Он был практически уверен, что четыре волка сотворили с Марианной худшее. Если паче чаяния она еще жива, ей нужно будет много времени, чтобы оправиться. Она баба крепкая, с характером, но подобные нападения и не таких ломали. Он сказал себе, что в ближайшие месяцы и даже годы будет нелегко. Она станет делить свое время между работой и сеансами психотерапии. Ей придется «восстанавливаться». Он должен будет ей помочь, быть рядом, когда она погрузится в бездны отчаяния и депрессии.
Оказавшись в коридоре, ведущем к его входной двери, он еще острее почувствовал, что будет не на высоте, и ему захотелось исчезнуть.
Наконец они подошли к двери. Она была приоткрыта, и Жан-Жан счел это зловещим знаком. Он мог бы поклясться, что чувствует сочащийся из квартиры запах смерти. Тич кивнул полицейскому, и тот распахнул дверь настежь.
— Мадам! — позвал Тич неестественно громким голосом.
Замогильная тишина была ему ответом. Они вошли.
Марианне удалось доползти до ножа. Уткнувшись лицом в остатки лазаньи, она схватила его зубами, уронила на пол и, извиваясь, ухитрилась перерезать веревки, стягивающие руки за спиной. Руками она быстро освободила ноги.
Она сделала это!
Свобода на миг опьянила ее, и она осторожно, косясь на тяжелую, по-прежнему неподвижную фигуру под одеялом, на цыпочках покинула квартиру.
Она оказалась в коридоре убогого многоквартирного дома. Ей встретилась женщина в годах, неказистая и бедно одетая, провожавшая такого же неказистого мальчишку в школу, наверняка скверную, где его ничему не научат.
Марианна замерла.
Она сбежала.
Она ничем не отличалась от убогих людишек в этом убогом доме, влачащих убогое существование.
Она зажмурилась так крепко, что заболели веки.
С поразительной четкостью перед ее глазами встали кадры документального фильма «Pumping Iron».
Этот фильм она впервые посмотрела еще девчонкой. Этот фильм, она была в этом убеждена, представлял собой веху в истории западной цивилизации, сравнимую с написанием Библии или падением Римской империи.
«Pumping Iron»: съемочная группа следовала за Арнольдом Шварценеггером, тогда двадцативосьмилетним молодым человеком, в его подготовке к борьбе за шестой титул «Мистер Олимпия» на самых престижных соревнованиях по профессиональному культуризму. В фильме брали интервью у его конкурентов. Майк Кац, белокурый еврей с почти погасшим взглядом, говорил: «Когда бьют ногой собаку, она или ложится и подыхает, или скалится и кусает, вот я такой!» Засняли юного Франко Коломбо, боксера с Сардинии, переквалифицировавшегося в бодибилдинг, который забавы ради надувал грелки одной силой своих легких на провинциальных ярмарках. Мелькнул и Лу Ферриньо, задолго до своей славы в сериале «Халк», глухой на одно ухо колосс под два метра ростом и весом сто пятьдесят килограммов, втихаря обжирающийся анаболиками.
Но впечатлила Марианну в этом фильме не коллекция лузеров без харизмы. Впечатлил Марианну сам Арнольд Шварценеггер. Арнольд Шварценеггер не был ни самым высоким, ни самым массивным из конкурентов. Арнольд Шварценеггер просто был другим: он как будто спустился с Олимпа, чтобы с улыбкой показать смертным новый путь. Он был невероятно уверен в себе, и это, помимо прочего, придавало ему ту сверхъестественную ауру, которая завораживала зрителей во время показов. Даже когда он снимал футболку перед сотнями психов из тюрьмы Терминал-Айленд, даже когда его заставали спящим на пляже Венис-Бич, даже тогда от него исходило то, что годы спустя Марианна назвала для себя «харизмой лидера». Пусть говорил Лу Ферриньо: «Волк на вершине горы не так голоден, как волк, который карабкается в гору», Арнольд отвечал, даже не открывая глаз: «Да, но жратва есть у того волка, который на вершине».
Марианна выросла, сохранив в глубине души воспоминание о «Pumping Iron». Она отчасти строила себя под это воспоминание, и ее отношение к миру, определенное генами зеленой мамбы, сформировала со временем высшая мудрость Арнолвда Шварценеггера: «Никогда не жалуйся на судьбу! Пока ты скулишь, другие тренируются! Настоящие чемпионы — те, кто преодолел болевой порог! Вы должны покончить со всеми эмоциями, отвлекающими вас от цели!»
Все это еще усилилось и укрепилось позже, в ходе многочисленных семинаров по стимуляции и мотивации в отделе продаж и коучинга по выходным, посвященного «личному влиянию, силе убеждения и укоренению авторитета», на которых ей вдолбили в голову, вытатуировали в мозгу, что менеджер подобен загнанному зверю и не знает ни минуты передышки. Ее учили, что менеджер должен жить в одиночестве и постоянном риске и что он должен это любить. Что он должен, просто обязан расцветать в этой действительности, где стресс означает, что он жив и совпадает по фазе с окружающим миром. Что этот стресс есть единственная возможная зона личностного расцвета, что такой ценой надо платить за развитие.
Марианна открыла глаза.
Яростное пламя бушевало у нее внутри.
Из такого теста она сделана: из теста коммерсанта первого класса, из теста менеджера, из теста Арнольда Шварценеггера. Она тверже камня, у нее стальная психика, она — результат веков и веков эволюции крупных хищников, и вдруг… она сбежала.
Как последний лузер!
Черт, черт, черт!
Какие-то типы вломились к ней, все перевернули вверх дном, избили ее, связали в вонючей ванной, может быть, даже совали свои грязные члены в одно из ее отверстий, и все, что она смогла, — сбежать.
В мерзкий коридор этого мерзкого дома.
Марианна развернулась на сто восемьдесят градусов. Направилась к двери квартиры, которую только что покинула, и вошла внутрь.
Без колебаний.
С решимостью без сучка без задоринки, совершенной, как таблица Excel.
Группа «Murder Metal Macabre» написала одну из своих лучших песен как дань памяти Кеннета Бьянки и Анджело Буоно, двух маньяков, которые несколько месяцев убивали девушек в конце семидесятых годов. Жан-Жан вспомнил, как один секьюрити, с которым он работал в начале своей карьеры в торговом центре, дал ему в перерыве послушать:
Angelo and Ken were cousins and friends
Two cousins who liked prostitutes
Cruising the night, a girl they’d invite
In their car for a ride to the hillside
Abduction, rape and strangulation
That’s how Kenneth and Angelo
got their sexual gratification[20]
Тот же секьюрити потом показал Жан-Жану фотографию тела одной из жертв, Дианы Уайлдер, двадцатипятилетней проститутки; он нашел ее в Интернете и бережно хранил в своем бумажнике, чтобы, как он говорил, «всегда помнить, на что способен человек». Жан-Жан помнил, как бросил взгляд на зернистую фотографию: окровавленное женское тело на прозекторском столе, груди обмотаны колючей проволокой, зеленая пластмассовая швабра торчит из вагины, а на правой ноге до странного девственно-белый носочек.
Жан-Жан подумал про себя, что парень, который носит такое в бумажнике, скорее всего, не очень дружит с головой, и решил быстренько очистить тот маленький участок памяти, где запечатлелась фотография мертвой девушки.
Спустя годы, стоя перед приоткрытой дверью квартиры, в которой на него напали четыре здоровенных, как танки «шерман», волка и из которой он бежал, бросив жену на произвол судьбы, эта картинка вдруг всплыла из мусорных баков его памяти.
Жан-Жан сам удивлялся накатившему вчера упоению от перспективы жизни без Марианны. Он помнил, что вызванный нападением ужас сменился радостью, почти постыдной, но от этого не менее реальной, как будто эти четыре волка, наверняка убившие Марианну, были четырьмя воплощениями наконец-то улыбнувшейся ему удачи.
Но теперь, когда в памяти всплыл образ Дианы Уайлдер, Жан-Жан понял: то, что ждет его за этой дверью, очень и очень далеко от его представления о счастье. Что ждало его за этой дверью, он уже чувствовал, так отчетливо, будто две стальные пластины сдавили ему виски, и он знал, что это будет ужасно. Это сломает его. Это его уничтожит.
Он думал обо всем этом и, удивляясь не меньше, чем ночному хмелю, чувствовал, что начинает злиться на Марианну, которая, даже мертвая, продолжает отравлять ему жизнь.
Тич перед ним толкнул дверь и вошел. Жан-Жан замешкался на пороге. Время как будто замедлилось и стало липким. Ему показалось, что теперь это будет всю жизнь: вечно ждать у двери, чтобы ему сообщили, что женщина умерла по его вине. Он отчетливо ощутил, что сжимается, и опустил голову.
Ему претила собственная трусость: вчера он сбежал, сегодня обделался от страха.
Ему было жаль своей загубленной жизни.
Он чувствовал себя ничтожеством.
Полным ничтожеством, трусливым и ни на что не способным.
Наконец из квартиры вышел Тич. Жан-Жан не смел посмотреть ему в лицо, сердце в груди отчаянно колотилось. Он был уверен, что оно вот-вот разорвется.
— Никого нет, — сказал Тич. — Бардак, но никого.
Белый помнил все, но предпочел бы ничего не помнить. Белый хорошо помнил квартиру, в которую они с братьями вошли, чтобы расправиться с человеком, виновным в смерти их матери.
Он помнил, что с самого начала все пошло не так. Какая-то фурия, проворная до невероятности, набросилась на них в темноте. У нее был нож, и она ранила Бурого в бок. Серый достал ее ударом лапы, который должен был переломать ей все кости, но она осталась целехонька. Потом он, Белый, схватил женщину за горло, и тут она укусила его за руку. Никогда в жизни ему не было так больно. А ведь вся его жизнь была большим ковром, вытканным вокруг узлов боли. Сколько раз сидевшая с ними соседка их лупила, его сильнее остальных, потому что знала, что он вожак стаи. Сколько было пинков, сколько пощечин, а потом, позже, сколько пришлось воевать с местной мафией, которой очень не нравился рост влияния четырех волков на экономику квартала: в ход шло все, от палок до пистолетов. Он помнил, будто это было вчера, какую боль испытал, когда пятеро ублюдков подловили его в подземном паркинге башни «Мокрощелок» и били цепями, обмотанными колючей проволокой. В тот день он чуть не лишился пяти пальцев и глаза.