— Это кит. Его задело, — снова заговорил француз.
У самого борта тысяча человек, равных весу кита, барахтались в воде, смешанной с кровью. Кит выпустил пунцовый фонтан, и замерзшие брызги посыпались, отскакивая от палубы, прямо на экипаж. Капитан выкрикнул приказ, непонятный никому, кроме немца, который запустил лебедку. Кит сопротивлялся, гарпун затерялся где-то в жирных глубинах его спины. Снова грянул гром. Вольф увидел капитана, тот покинул мостик и вышел на палубу, на нос, в руках он держал духовое ружье и стрелял в направлении головы животного.
Кит в ярости и отчаянии бил хвостом в борт над ватерлинией, и весь корабль отзывался гулко, как большой барабан. Капитан бросил ружье и схватил конец троса, аккуратно уложенного под пушкой. Вольф разглядел скользящую петлю, широкую, с самого капитана, и понял, что сейчас произойдет. Капитан перегнулся через борт, он плевать хотел на кровь с солью, заливавшую ему глаза, на сокрушительные удары, от которых корабль ходил ходуном, он был весь поглощен предстоящей операцией. После нескольких попыток ему удалось набросить петлю на хвост, и он испустил победный клич на высоких нотах, ни дать ни взять, маленькая девочка, получившая на день рождения домик Барби. Он продел конец в ворот лебедки и запустил мотор. Медленно-медленно из воды показалась вся задняя часть кита. Удерживаемый двумя стальными тросами диаметром в несколько сантиметров, пронзенный гарпуном и изрешеченный пулями, кит больше не трепыхался. Большой черный глаз смотрел на экипаж обреченно, а брюшные плавники вяло хлопали по бокам.
Капитан вскрикнул и резко остановил лебедку. Выражение его лица изменилось. Глубокие морщины перечеркнули лоб.
— Твою мать! — произнес он, глядя на кита.
Все присмотрелись.
— Твою мать! — повторил капитан.
— Что такое? Что происходит? — спросил Вольф у француза.
Француз вытянул шею.
— Не знаю.
Капитан повернулся к своей команде. Вид у него был такой, будто он вот-вот расплачется.
— Нельзя его ловить. На нем серийный номер!
Вольф подался вперед, пытаясь разглядеть, где он мог увидеть серийный номер. И действительно, вот он, у самого плавника, светло-серые цифры и штрих-код над ними.
— Какая марка? — спросил немец, весь взмокший от усилий.
— Найк, — сказал француз, показывая на «свуш», такую узнаваемую перевернутую запятую на боку финвала.
— Черт! Здесь рыболовецкие воды! Как его сюда занесло? — простонал капитан.
Откуда здесь взялся этот найковский кит, никто понятия не имел. Напрашивался резонный ответ, что он приплыл оттуда, где ему полагалось быть. Несомненно одно: он не имел никакой товарной ценности. Его генетический код защищен копирайтом, а за это денег никто не даст.
Позже, закрыв глаза на своей койке после пятичасовой смены, Вольф никак не мог отогнать одно видение: его преследовал взгляд кита.
Самый добрый и самый грустный взгляд, который он когда-либо видел, куда грустнее и куда добрее, чем взгляд Кати в тот день, когда она сказала, что не хочет больше с ним жить.
Вольф плакал долго, но беззвучно.
Он не хотел никому быть помехой.
Часть вторая
В начале не было ничего.
Ни пространства, ни света, ни течения времени. Не было ни вчера, ни завтра, ни сегодня.
Хуже забастовки.
Хуже дефицита.
Ничего — и больше ничего, но ничего страшного, в конце концов, ничего — это тоже неплохо.
Ничего — все же открывает какие-никакие перспективы.
Ведь только когда появилось что-то, стало понятно, что давно не было ничего и это самое что-то, в конце концов, тоже не так уж плохо.
Но это что-то, появившееся тогда, между концом ничего и началом всего остального, признаться, почти ничего собой не представляло. Затрепетали безымянные частицы. Вздрогнули кванты, столкнулись атомы…
Да, это что-то не представляло собой ничего.
Но между ними, между ничем и чем-то, ничего собой не представлявшим, имелся зазор, а зазор — это уже кое-что.
Любой помощник менеджера это знает.
Вот только, чтобы кто-то это понял, надо, чтобы этот кто-то был.
Но тогда не было никого.
А потом из этого чего-то, ничего собой не представлявшего, неизвестно откуда взявшегося и непонятно как сюда попавшего, появилось кое-что, представлявшее собой что-то, и не одно. Но, плавая в еще не оформившейся Вселенной, плотной и раскаленной, кое-что ничего еще не замышляло.
И вот тогда-то появился бизнес-план.
И кое-что стало вещью и постигло смысл своего существования.
И можно было наконец подумать о рациональной организации.
Понадобились миллиарды лет, чтобы оформилась Вселенная. Понадобились еще миллиарды лет, чтобы, потратив изрядное количество энергии, создать и затем остудить сферу площадью в пятьсот десять миллионов квадратных километров, и понадобились миллионы лет, чтобы атмосфера, насыщенная метаном и двуокисью углерода, сконденсировалась в массу соленой воды. Это была закладка фундамента, много шума и пыли, но никуда не денешься, разрешение на строительство получено и соседи предупреждены.
На тот момент самое трудное было сделано, но оставалось дождаться окупаемости инвестиций. По окончании стройки пришел черед отделочных работ: в протерозойскую эру появилась клетка. Затем, в конце докембрийской, первые амебы. Расцвели морские анемоны, очень красивые, они мягко колыхались в толще почти пустых океанов, вот она, одна из первых форм счастья, знай себе цвети, не заморачиваясь, да рассыпай гаметы… Можно на этом и остановиться, но подняли бы хай инвесторы. Так что это лишь этап. Пришлось продолжать, прямиком в палеозой, водоросли, потом папоротники, потом насекомые, мелкие рептилии, работа кипела, веяло новизной, открытие не за горами, но оставалось подправить пару-тройку деталей на уровне оснащения: так, в конце мелового периода отказались от динозавров, которые вид-то имели, однако ставили крест на рациональной организации пространства. Остановились в итоге на размере более практичном, метр пятьдесят в высоту плюс-минус тридцать-сорок сантиметров и в среднем сорок в ширину: уже были заложены основы мерчендайзинга с соблюдением золотого правила, не допускающего больше шести действующих лиц на квадратный метр.
Затем, перед самым открытием, в плейстоценовую эпоху четвертичного периода, отрегулировали термостат: не слишком жарко, не слишком холодно, в аккурат комфортно, чтобы задержаться, осесть, чтобы больше не возникало желания отправляться за десятки километров купить поесть. Служба опытно-конструкторских работ усовершенствовала проект, рассчитав размеры машин — около пяти метров в длину и метр восемьдесят в ширину, — и соответственно паркингов. Высота потолков составила от трех метров до трех пятидесяти, в зависимости от площади. Островные прилавки от метра шестидесяти до метра восьмидесяти в высоту, а оптимальное расстояние между ними не меньше двух метров, чтобы тележки — шестьдесят сантиметров в ширину и метр в высоту — могли свободно разойтись.
Кое-кому могло показаться, что все это мелочи, но простой имитационный эксперимент с паркингом поменьше, тележками пошире и прилавками повыше доказал, что именно в таких мелочах кроется ключ к успеху.
Прежде чем запустить всю систему, ее отладили с высокой степенью точности: для этого потребовалась надежная банковская структура и сеть кредитных карт, связанных с этой структурой самым совершенным программным обеспечением. Была доведена до совершенства также система стандартизации, предложенная Центром изучения стандартов и кодификации, и система зрительного распознавания, объединившая в себе азбуку Морзе, разработанную Сэмюэлом Морзе, и принцип озвучания фильмов, изобретенный в двадцатые годы Ли Форестом.
Так родились генокод и штрихкод.
Еще несколько мелочей — и проект утвердили.
Все было готово к открытию.
И открытие состоялось.
Обо всем этом думал Жан-Жан, стиснутый в фургоне.
Дождь шел вертикально, мелкими частыми каплями, с четырех часов утра после довольно холодной ночи. На холоде вода не испарялась. Темные лужи ширились на служебном паркинге, а расписанный по минутам балет полуприцепов то и дело захлестывал фонтаном брызг задний фасад магазина.
И Жан-Жану этот забрызганный грязью фасад пятнадцати метров в длину и восьми в высоту представлялся славным итогом всей истории цивилизации.
Часы показывали четверть восьмого. Он вздохнул и, отогнав образ «маленького континентального завтрака» в шикарном отеле, кометой пронесшийся в его мозгу, вернулся к работе. Три экрана перед ним показывали вид сверху под широким углом на овощной отдел, вид на кассу № 21 (крупным планом сканер и мини-сейф) и вид на мусорный контейнер за складом. Они с двумя ребятами из службы безопасности всю ночь устанавливали три высокочастотные миниатюрные пинхол-камеры и прятали их, насколько возможно, — камеры над овощным отделом и над кассой в навесном потолке, а складскую в кожухе электропроводки.
Организовал все это директор по кадрам. Он сам выбрал модели камер и купил их онлайн. Жан-Жан одобрял его выбор, дирекция наверняка выделила ему солидный бюджет, и, верх роскоши, камеры, работающие на литиевых батареях, благодаря инфракрасным светодиодам, обладали функцией ночного видения. Жан-Жан жалел об одном: не было звука. Правда, для его работы звук вряд ли мог понадобиться, но это был бы плюс.
Уже прибывали первые работники. Кто на тряских автобусах, подбиравших людей на обочине автострады, проходившей вдоль городка, кто на маленьких машинах, таких жалких, что больно смотреть: эти развалюхи, изъеденные коррозией, передавали из рук в руки за несколько евро. Он покосился на южный угол паркинга: его старенький бордовый «Рено-5 Кампус» выглядел не лучше. Экзема на колесах, да и только. Через дыры, проеденные в кузове ржавчиной, внутрь затекала вода, коврики хлюпали, сиденья пахли плесенью, и в довершение Жан-Жан никак не мог избавиться от собачьей шерсти, оставленной прежним владельцем. Он вздохнул.