— Да. Я, наверно, дурак. Но я не знаю, что еще тебе сказать. Я тебе предлагаю: иди домой.
Повисла долгая пауза.
— Это все?
— Да.
— Конец истории?
— Ну да.
— Вы не боитесь, что я вернусь домой и позвоню в полицию? Ваш адрес я знаю.
— Мне придется пойти на этот риск, потому что я неспособен тебя убить.
— Вот как… по вам не скажешь, чтобы это было для вас проблемой.
— Действительно… Но ты пахнешь… Хорошо пахнешь… Убить тебя — все равно что отрезать себе руку… Да и то… руку я бы смог отрезать, если бы было очень надо. Убить тебя — это хуже. Это все равно что я умру.
Марианна была как будто тронута. Белый заметил, как слегка окрасились зеленью ее шея и щеки.
— Назови мне причину не сдать вас полиции, когда я вернусь домой? — спросила Марианна.
— Я не знаю. Скорее всего, и я бы на твоем месте все рассказал. Не знаю. У меня нет веской причины… Наверно, вообще никакой нет. Я знаю одно — убить тебя я не могу.
— Вы можете удерживать меня здесь силой.
Белому показалось странным, что эта женщина сама подставляется, но он сказал себе, что, пожалуй, она просто опасается его.
— Это был бы лучший выход, что правда, то правда. Но это значило бы применить к тебе насилие… От одной этой мысли меня тошнит… Самому странно…
— Ясно. На мой взгляд, у вас большая проблема… Не знаю какая, но мне плевать, — сказала наконец Марианна и встала.
Сердце Белого сжалось, в точности то же самое сказала ему когда-то маленькая булочница.
— Я знаю… Мне это уже говорили.
На этот раз Марианна не ответила. Она только кивнула головой и направилась к двери.
Не успела она до нее дойти, как дверь распахнулась настежь.
Пришли Серый, Бурый и Черный.
Квартира Бланш Кастильской оказалась темной, захламленной и крошечной.
Когда хозяйка предложила Жан-Жану и его отцу присесть, пока она сварит кофе, им пришлось, в некотором замешательстве, сдвинуть тонны вещей, валявшихся на диване: тарелки, чашки, смятые одежки, папки и накладные, казалось, выброшенные сюда долгим и сильным штормом.
Пока хозяйка рылась в шкафчике в поисках растворимого кофе («Я никогда его не пью, но уверена, что у меня где-то был», — сказала она), Жан-Жан спрашивал себя, не стоит ли ему быть «поактивнее», не надо ли что-то сделать, проявить инициативу, но с этой ситуацией он не справлялся еще вчера, а сегодня тем более.
После посещения его квартиры полицейский Тич, определенно мотивированный своей работой не больше, чем кассирша фаст-фуда в час перед закрытием, заявил, что, «поскольку нет ни тела, ни свидетельств нападения, он на данный момент ничего не может сделать, если будет что-то новое, пусть звонят». Бланш Кастильская тщетно пыталась изложить ему историю про четырех молодых волков, про их мать, ее смерть, вероятную месть… Тич пожал плечами и сказал, что он все понимает, но если в полиции станут прислушиваться ко всему, что люди «предполагают», концов не найдешь.
Бланш Кастильская подумала немного и сказала:
— Я думаю, будет благоразумнее, если вы поедете ко мне. Надеюсь, вас это не стеснит. Я постараюсь быстро найти выход.
— А Марианна?
Бланш поджала свои красивые губки.
— Я не знаю… Надо будет что-нибудь придумать…
Они забрали машину отца Жан-Жана у комиссариата и поехали к дому Бланш.
Теперь она вернулась с кофе в разномастных чашках, одну из которых украшала надпись «На память о Праге» и стилизованный Карлов мост.
— Мне надо позвонить, — сказала она, уходя с мобильным телефоном в руке в самый темный угол своей темной квартиры.
Жан-Жан слышал, как она говорила на иностранном языке. Кажется, на немецком, но он не был уверен. Отец рядом с ним пил кофе, полузакрыв глаза. Жан-Жан почувствовал себя виноватым: отец стар, вся его жизнь была лишь имитацией жизни, и этот внезапный прыжок в реальность наверняка его вымотал.
— Знаешь, я никогда не понимал, что ты делаешь с этой женщиной, — сказал отец, не выпуская из рук чашки с кофе.
Жан-Жан пожал плечами.
— Я думаю, большинство людей сходятся случайно. По недоразумению. А потом остаются вместе, потому что это проще, чем разойтись.
Отец кивнул.
— Ты прав. Знаешь, что хуже всего? Все эти фильмы, которые нам показывают. Начинаешь верить, что надо обязательно влюбиться и все такое… На самом деле мало кто по-настоящему влюбляется. Извини, что я спросил… Я устал… Просто думаю вслух, — сказал он.
— Но это правда, что с Марианной… Часто… Иногда… Иногда с ней и правда трудно…
Он не закончил эту фразу, и к лучшему, потому что все равно не знал, как ее закончить. Вернулась Бланш:
— Я позвонила в центр… В Германию… Вы не пойдете на работу, пока вся эта история не закончится… Это опасно.
— Эхм… Спасибо… Но что мы будем теперь делать?
Бланш села перед ними на пол. Пробившийся в квартирку луч света лег на ее щеку под замысловатым углом, и кожа приобрела золотистый оттенок.
— В ходе обучения я прослушала несколько семинаров коучинга. Азы, конечно, в основном все было ориентировано на «безопасность» и тому подобное… Но все-таки было кое-что интересное. Например, системный подход… Я знаю, что это не ново, но полезно в кризисных ситуациях… Классический подход конструктивен, он четко различает два уровня реальности ситуации: с одной стороны, уровень объективных фактов, ну вот, а с другой — уровень ценностей, смысла, интерпретации… Сами понимаете.
Жан-Жан с отцом кивнули. Она продолжала:
— А есть подход системный, который не рассматривает реальность человеческих отношений как нечто линейное, где элемент «а» приводит к элементу «б», но скорее как нечто циркулярное: «а» оказывает действие на «б», «б», в свою очередь, оказывает обратное действие на «а» и так далее. Ученые называют это «фидбек». Таким образом, ситуация рассматривается не как совокупность элементов, но как экосистема.
Бланш выдержала паузу, как будто ожидала вопросов. Вопросов не последовало, и она продолжала:
— Я хочу сказать, что в какой-то момент, если мы хотим «разрулить кризис», а не переживать его, нам, наверно, надо задуматься о том, кто мы, кем была Мартина Лавердюр, кто эти молодые волки, что ими движет, задуматься об их желаниях и их страхах. Нам нужно системное видение ситуации, понимаете?
Жан-Жан поставил пустую чашку на кипу старых газет.
— Кажется, да… Но конкретно я не очень понял, к чему вы ведете…
Бланш Кастильская улыбнулась: наверно, это был правильный вопрос. Она встала, долго рылась в шкафчике из «Икеи», который явно разбирали и собирали много раз, и наконец достала пластиковую папку.
— Смотрите, — сказала она с ноткой гордости в голосе.
Жан-Жан открыл папку. В ней была обычная фотография на документ, увеличенная до формата A4. Снимок пожилой женщины с суровым лицом, серые волосы собраны на затылке в бесформенное подобие шиньона, очки в дешевой оправе и верх передника.
— Это соседка Мартины Лавердюр! — сообщила Бланш.
— Ок, — кивнул Жан-Жан, не понимая.
— Она воспитала четырех братьев, она знает их лучше всех.
— Попытаться узнать их интерпретацию, их уровень смысла… — сказал отец Жан-Жана.
— Точно. Располагая этими данными, мы сможем лучше представить себе будущий сценарий.
— Вам не кажется, что мы усложняем себе жизнь? Не лучше ли будет, ну, не знаю… Остаться на время здесь… Подождать, пока все утрясется? — спросил Жан-Жан.
При виде выражения лица Бланш Кастильской он тотчас пожалел о своем вопросе. Она ответила с назидательными нотками, словно давала урок:
— Приведу пример, если угодно: в середине двухтысячных годов один американский президент ввязался в войну на Ближнем Востоке. У него было лучшее оружие, у него было больше денег, на его стороне была вся мощь и поддержка СМИ, однако войну он проиграл. И знаете почему?
— Нет, — признался Жан-Жан.
— Он проиграл войну, потому что, хотя разведка всесторонне информировала его о реальных силах этой страны, он ни на минуту не учел символического уровня, уровня смысла. Поэтому президент был неспособен вообразить, что произойдет, когда он начнет бомбить эту страну, он не понимал, что нападение на эту страну изменит ее глубинную природу и что это изменение в силу фидбека изменит природу его, президента… Эта война, которая должна была быть оздоровительной прогулкой, обернулась кошмаром. Все пошло не так, как предполагалось. Все пошло наперекосяк. А президент потерял в этой истории все, даже поддержку своей собственной партии, которая через несколько лет проиграла выборы.
— Я понимаю, — сказал Жан-Жан, стараясь, чтобы это прозвучало убедительно. Бланш улыбнулась.
— Так что, в той мере, в какой вы хотите выжить, в той мере, в какой вы хотите, чтобы выжила ваша жена и чтобы вся эта история закончилась хорошо, мы вынуждены немного усложнить себе жизнь. Вы согласны?
— Да… Как скажете, — пробормотал Жан-Жан.
Сказав это, он отчетливо ощутил то самое чувство, которого так боялся.
То самое чувство, которое он уже ощутил, когда Бланш Кастильская вошла в его квартиру меньше двух суток назад: легкое головокружение и укол иглы печали в сердце.
Ощущение, замешанное на экзальтации, прокручивавшейся вхолостую, и непосредственной близости смерти.
Он был влюблен.
По-настоящему влюблен.
Влюблен безнадежно.
Меняло ли это что-нибудь в истории, в которую он влип?
Он решил, что да.
Но не знал, что именно.
На короткий миг после появления Серого, Черного и Бурого Марианне показалось, что произойдет что-то страшное. Она думала, что один из ублюдочных волков набросится на нее, или Белый, который был сам не свой после выданной ей тирады, мол, «хорошо пахнет», подерется с братьями. Она не знала в точности, что произойдет, но все ее тело заранее напряглось, как кабель лифта.
Но ничего не произошло. Три волка, конечно, удивились, но Белый встал и просто сказал: