— Все путем, ничего. Не трогайте ее.
Волки расслабились. Серый ушел в кухню и вернулся с банкой пива. Бурый развалился на диване и доел остатки лазаньи. Черный, правда, выглядел чуть более напряженным, но враждебности к ней не проявлял. Марианна предположила, что между ними существует невербальное общение. Ей подумалось, что такая штука в управлении кадрами крупного предприятия была бы куда эффективнее, чем все эти уик-энды мотивации и прочие штуки, которые штатные психологи выдумывают, чтобы оправдать свою зарплату.
— Мы съездили на место, — сказал Серый. — Хотели посмотреть, не вернулся ли он.
Марианна, уже взявшаяся за ручку двери, остановилась.
— Вы говорите о… о моем муже?
Серый повернулся к ней.
— Да. Мокрая курица, одно слово. Вчера вечером, когда мы вас навестили, он воспользовался бардаком, который вы там устроили…
Он помолчал и, улыбнувшись, указал подбородком на толстую повязку на боку Бурого, а тот пожал плечами.
— Короче, улизнул под шумок, а вас бросил, как кусок дерьма.
— Будь я женат, никто бы пальцем не тронул мою жену, — проворчал Бурый с дивана.
— Он жив? Вы его не убили? — вырвалось у Марианны.
— Нет. Мы никого не убили. Мы потому и забрали вас с собой вчера, потому что он смылся. Подумали, что вы поможете… Дадите нам информацию, где он может быть.
— Я бы вам все равно ничего не дала! — отрезала Марианна.
— Мой брат перебил бы вам руки и ноги. Выковырял бы глаза чайной ложечкой. Все сказали бы как миленькая. Вы не сердитесь, никому не хочется терпеть боль… — возразил Бурый.
— Особенно чтобы защитить мокрую курицу! — вмешался Серый. — Короче, мы вернулись туда сегодня утром. Тайком, я хочу сказать. И он там был, со старым хрычом, легавыми и какой-то девкой… Блондинка, красивая. А потом легавые отчалили, и он тоже уехал со стариком и девкой.
— Девка такая славянского типа? Бледная со светлыми глазами? — спросила Марианна, чувствуя во рту вкус холодного металла.
— Типа польской шлюшки, — ответил Бурый.
— А что было потом? — продолжала она расспросы.
— Да ничего особенного. Ваш муж уехал с этой шлюшкой и старым хрычом.
У Марианны слегка закружилась голова. Эту тварь из «Синержи и Проэкшен» она возненавидела с первой секунды, когда та переступила порог ее квартиры. Возненавидела ее повадку, ее запах и вообще ее «тип». Но больше всего она возненавидела то, что прочла в глазах Жан-Жана: у Жан-Жана встал на эту девку, встал торчком, как только он ее увидел. Черт! Он ее муж, а у ее мужа не должен стоять ни на кого, кроме нее! А теперь он куда-то уехал с ней, они будут вместе, он, конечно, «распустит хвост», будет «строить куры». Он наверняка будет обхаживать эту девку, и она, возможно, не устоит. Черт, черт, черт! Вот урод. Он бросил ее, когда она в нем нуждалась, сбежал, как «мокрая курица»!
Гнев охватил Марианну, заполыхал, как большой костер, разведенный скаутами для ритуального жертвоприношения. Она никак не пыталась ему воспрепятствовать, наоборот, подбрасывала в огонь самые горючие мысли: Жан-Жан трус, Жан-Жан никогда ее не любил, Жан-Жан ни к чему не стремится, у Жан-Жана жалкая работенка без будущего, тогда как она, Марианна, делает карьеру и будет региональным менеджером меньше чем через два года. А теперь Жан-Жан ей изменил, нет, она не сумасшедшая, она знает жизнь, знает, как это бывает, Жан-Жан изменил ей с польской шлюшкой. Так продолжаться не могло. Он ее муж, и ей решать, что ему делать и чего не делать. Ей решать, быть ему счастливым или несчастным, с ней или без нее, живым или мертвым. Жан-Жан ей принадлежит. Тысяча чертей. Надо что-то делать. Арнольд Шварценеггер говорил в «Pumping Iron», что «самое главное в жизни — не выпускать из рук штурвал. И если разобьешь самолет, тоже хорошо, коль скоро ты так решил».
У Марианны возникло отчетливое и очень приятное чувство, что наступил такой момент жизни, когда она держит штурвал двумя руками и сама решила резко изменить курс. Что она готова рискнуть, как рискнул Фредерик У. Смит из «Федерал Экспресс», садясь за стол в казино.
— Эта девка из служб «Синержи и Проэкшен», — сказала она Белому.
— Понятно, — ответил он.
— Я сказала вам неправду. Я знаю, как ее зовут.
Белый устремил на нее странный взгляд. Невероятно ласковый взгляд хищника. Дрожь пробежала по ее телу. Она поняла, что приняла верное решение:
— Ее зовут Бланш Кастильская Дюбуа.
Черный повернулся к ней, у него были пустые и жуткие глаза ночного кошмара.
— Мы поедем к ней. Мы убьем ее и убьем твоего мужа. Но тебя мы не убьем. Ты правильная девочка.
— Прими это за комплимент, — заметил Белый.
Марианна села на диван рядом с Бурым.
— Я бы, пожалуй, выпила кофе, — сказала она.
Отец Жан-Жана уснул сидя, уткнувшись подбородком в грудь и распустив губы, с легким похрапыванием, похожим на шум ремонтных работ в соседней квартире.
Вечерело, и серое небо, кажется, готовилось пролить что-то мокрое.
Они оставили отца Жан-Жана спать и вдвоем отправились на встречу с Беранжерой Мулар, бывшей соседкой Мартины Лавердюр, женщиной, вырастившей четырех волчат.
Бланш вряд ли пришлось очень стараться, чтобы добыть эту информацию, достаточно было задать пару вопросов бывшим коллегам кассирши из Кабо-Верде. У нее не было секретов, поболтать она любила, и Бланш без труда разузнала, что она не имела возможности заниматься своими детьми, как ей того хотелось, и жалела, что была вынуждена доверить их соседке.
Выяснить имя и адрес было чистой формальностью.
Бланш молча доехала до подъезда дома, где жила Мартина Лавердюр, бездушной бетонной глыбы, которую безымянный архитектор счел нужным украсить геометрическими узорами из оранжевого кирпича.
Жан-Жан по дороге толком не знал, что сказать. Ему хотелось расспросить Бланш: откуда она, как оказалась на этой работе, есть ли у нее кто-нибудь и все такое, но он не решился и вздохнул почти с облегчением, когда она припарковала машину.
Беранжеры Мулар не было дома. Мальчишка в грязной толстовке, украшенной логотипом игры «Call of Duty» сказал им, что она, наверно, в «парке» с «мелюзгой».
Парк оказался игровой площадкой с песочницей посередине, в последний раз ее чистили, вероятно, в прошлом веке. Пара скрипучих качелей, карусель с головой собаки из мультика, у которой не хватало ушей, зеленая пластмассовая горка с отбитым краем наверху, острым, как лезвие «Опинель». Вокруг бегали запущенные детишки, им, похоже, было так же весело, как если бы они заблудились в больничном холле.
Беранжера Мулар сидела на скамейке, исписанной изрядным количеством нецензурщины, уставившись в крошечный экран старенького айпада.
Когда Бланш и Жан-Жан подошли ближе, она подняла на них рыбьи глаза.
— Добрый день, — поздоровалась Бланш, доставая банкноту в двадцать евро, — мы хотели бы с вами поговорить.
В рыбьих глазах на миг мелькнула опаска, но женщина убрала айпад в пластиковый пакет из торгового центра, протянула руку и схватила белесыми пальцами банкноту.
— Только недолго, я хочу досмотреть серию, пока не пора разводить мелюзгу по домам, — сказала она, кивнув на детей. — Последний сезон «Экспертов». Я люблю этот сериал. Хоть полицейские есть.
— Мы не задержим вас надолго, — успокоила ее Бланш, улыбаясь мягко и ласково. — Мы хотели узнать, помните ли вы детей Мартины Лавердюр.
Выражение глубокого отвращения на миг исказило лицо Беранжеры Мулар.
— Еще бы мне их не помнить. Четыре злющих ублюдочных волчонка. Я ничего не могла с ними поделать. Уроды. Я сидела с ними два года, потому что их мать работала в гипермаркете.
— Я хотела бы знать, какими они были… По жизни… Между собой… С другими…
— С другими… Не знаю… Когда я с ними сидела, они никуда не ходили… С их-то мордами, все над ними смеялись… Так что я держала их дома и усмиряла как могла. Между собой… Ну, верховодил белый. Так было сызмальства.
— А остальные?
— Серый был самый испорченный. Я вообще-то их всех не любила, но его особенно. Злобный, подлый, завистливый… Я уверена, что он всегда ненавидел белого. Бурый малыш — ни рыба ни мясо, куда все, туда и он. Ну, и черный. Мне кажется, черный был ку-ку, — закончила она, постучав себя по лбу.
Бланш поблагодарила ее, и они покинули игровую площадку с грязными детишками.
— Это подбросило вам какую-нибудь идею, — спросил Жан-Жан, — я хочу сказать, с системной точки зрения?
— Не пойти ли нам куда-нибудь поесть? Я умираю с голоду, — предложила Бланш вместо ответа. — Поговорим по дороге.
В машине Жан-Жан долго молчал, задействовав всю свою энергию на поиски темы для разговора. Он пытался придумать что-нибудь кроме этой истории, что-нибудь такое, что приблизило бы его к Бланш, он хотел вызвать ее на откровенность, чтобы, может быть, суметь стать в глазах молодой женщины не только «работой».
— А вообще, как вы попали в службу «Синержи и Проэкшен»?
— Послала резюме, прошла собеседование.
— А… — выдавил Жан-Жан, чувствуя себя идиотом.
— Извините меня… Это правда работа довольно необычная. Скажем так, у меня своего рода призвание.
— Призвание к внутренней безопасности?
— В каком-то смысле. Но это вряд ли может быть интересно.
— Мне очень интересно!
— Ладно… Если хотите… История долгая, начать придется с моей бабушки… Моя бабушка была русской, вся моя семья из России…
— А, вот откуда ваш славянский тип?
Бланш улыбнулась.
— Конечно. Итак. В то время Советский Союз придавал большое значение своему имиджу за границей, а вы же знаете, что один из лучших способов добиться хорошего имиджа — блистать в спорте на международном уровне. Олимпийские игры, например, были идеальной витриной для «социалистического чуда».
— A-а… Знаменитые русские пловчихи! — подхватил Жан-Жан.
— Нет, пловчихи были болгарские. Русские девушки блистали в гимнастике… Как, кстати, и румынские.
— А…