Оз делает паузу на несколько секунд, наблюдая за мной под светом туманного крыльца с одной перегоревшей лампочкой. Шагает ближе, потом протягивает руку и хватает меня за другую руку. Тянет к своей могучей груди. Прижимает мою ладонь к своему сердцу.
Его дико колотящемуся сердцу.
Так дико, что я чувствую его под пальцами, его ритм, как тонкая струна, тянет меня к нему с каждым ударом. Соединяя нас, сердце с сердцем.
— Ты чувствуешь это, Джеймсон? — умоляет он, затаив дыхание. — Ты чувствуешь, как оно бьется?
Я чувствую.
— Это для тебя. Никто никогда не заставляет меня чувствовать себя так; никто никогда не заставлял меня чувствовать себя так. Ни одна женщина. Ни тренера. Ни один противник не заставит мое сердце биться быстрее…
— Хватит болтать.
Внезапно я приподнимаюсь на цыпочки, обрушиваясь на него губами, заставляя его замолчать. Обрушиваться губами — какое клише, и все же я толкаю его к дому, целуя его до потери пульса, неожиданно вцепившись рукой в воротник его рубашки, притягивая его ближе, целуя слова с его губ, осушая их, как утоляющий жажду напиток для моей души. Целую его, как солдата, которого я не увижу несколько месяцев. Годы.
Намеки на восхитительное владение языком.
Прижатые тесно тела.
Издаем звуки, которые я не знала, что люди издают во время поцелуев.
Мы целуемся и целуемся, пока в гостиной не загорается свет, мягкое свечение за тонкими занавесками не привлекает моего внимания и не заставляет остановиться. Эллисон отодвигает занавеску, чтобы выглянуть наружу, и с явным удивлением видит, что мы целуемся на крыльце.
Быстро закрывает занавески, но через несколько секунд раздвигает их, чтобы еще раз взглянуть. Начинает размахивать кулаком в воздухе, прыгая и прыгая по комнате в безмолвном победном танце, пока мои поцелуи с Озом не превращаются в приступы хихиканья, и он в замешательстве отстраняется.
Глаза Эллисон виновато расширяются, и она бросается к занавескам, задергивая их, но мы слышим ее истерический смех.
— Она просто прелесть, — смеется Оз и снова крепко целует меня в губы.
Я оживляюсь.
— Ты так думаешь?
— Нет. Она кайфолом.
Боже.
Одно свидание прошло.
Осталось четыре.
Глава 33
«Сразу хочу быть честным: на самом деле, я лайкнул твою горячую блондиночку-подругу на фотографии слева. Можешь показать ей мой профиль и узнать, заинтересована ли она?»
Если бы вы сказали мне несколько недель назад, что я буду смотреть поединок в среду вечером на переполненном стадионе кампуса, я бы никогда не поверила.
Ни за что на свете.
Но я здесь, Эллисон рядом со мной для поддержки, потому что я ни за что бы не пошла одна. Не тогда, когда два билета, врученные мне вчера вечером, были местами в первом ряду.
Долбаный первый ряд. У самой площадки.
— Мы получаем их для наших семей, но я хочу, чтобы они были у тебя, — сказал Оз, засовывая их в карман моего рюкзака и оставляя небрежный поцелуй на моих губах.
— Ты все еще планируешь прийти, да?
Я неуверенно кивнула, касаясь пальцами место, где только что коснулись его губы.
— Да. Эллисон пойдет со мной.
— Отлично. Я не хочу, чтобы ты была одна на нашем втором свидании. — Его карандаш постучал по краю жесткого деревянного стола.
— Как это можно считать свиданием, если тебя там даже не будет?
— Что значит, не будет? Ты будешь наблюдать за мной в действии. А потом… — он заколебался. — Может, отпразднуем большую «П» ужином?
Я смущенно наморщила лоб.
— Большая «П»?
Мой разум немедленно ушел в разнос: большой «О».
Оргазм.
Большой «Ч».
Член.
О боже, это официально: я мысленно занималась сексом двадцать четыре часа в сутки, и виноват только один человек.
— Большая «П» означает победу, — рассмеялся он. — А что, по-твоему, это означает?
— Определенно не это?
— Что же тогда?
— Большие, важные вещи.
— О боже! — завопил Оз. — Не могу поверить, что ты такая извращенка.
— Я не извращенка, просто потому что это заставило меня подумать о сексе!
— Попалась! — Он снова рассмеялся, еще громче, откинув голову на спинку кожаного кресла в кабинете. — Я никогда не говорил, что ты об этом думаешь.
— Джеймс. Джеймс, ты слушаешь? Ты на месте этого парня.
А?
— Ты должна присесть, Джеймс. Земля Джейм. Джеймс?
— О, черт, прости!
Я спешу подвинуться, бросая извиняющуюся улыбку человеку, терпеливо ожидающему своего места на стадионе. Схватив куртку и гигантский поролоновый палец Айовы, купленный Эллисон, я пересаживаюсь.
— Не могу поверить, что это наши места! — визжит Эллисон рядом со мной, вырывая из фантазий, грез. — Они изумительны, Джеймс. — Она достает телефон, открывает Снапчат[28] и делает селфи с борцовскими матами на заднем плане. Она пролистывает фильтры. — Сладкая, есть геоточка борьба Айова!
Я улыбаюсь ее энтузиазму и примеряю поролоновый палец, помахав им перед тем, как положить на пол перед собой.
Бабочки в моем животе умножаются на сотни, когда огни на стадионе внезапно мерцают и становятся темно. Наш талисман Айовы появляется на гигантском экране, и единственный прожектор появляется в центре огромной, деревянной площадки, который был преобразован в борцовский стадион.
Свет сияет над центральном матом, когда гремит баритон вещателя. Марширующий оркестр начинает бойцовскую песню, и приветственные крики из переполненного домашнего сектора звучат так оглушительно громко, что я борюсь с желанием заткнуть уши.
— Это безумие! — кричу я Эллисон, искренне удивленная.
Количество людей, заполняющих места, невероятно; трибуны теряются в море черного и желтого. Развеваются знамена, вывески и флаги. Сквозь блестящую древесину рукописный плакат гласит: «Зик Дэниелс! Я хочу сделать с тобой детей», ещё один золотым блеском сверкает: «Оззи, номер 4», а другой рядом умоляет: «Оз Озборн, ПРИГВОЗДИ нас своим большим Ч***! МЫ ЗАМУТИМ ТРОЙНИЧОК!»
Я съеживаюсь от этого.
Один за другим объявляются борцы из команды гостей, и произносится их статистика, они выбегают из раздевалки и приветствуют зрителей. Бегут по периметру. Опускаются на пол и отжимаются.
Снимают свои тренировочные костюмы.
И Святой Иисус…
— Дорогой. Господь. Можно увидеть все, — вопит Эллисон, чтобы перекричать музыкантов, когда они начинают петь, чтобы зажечь толпу, в то время как наши чирлидеры крутят свои блестящие желтые помпоны и… подождите.
— С каких это пор в борьбе появились чирлидеры? Что это? — Я кричу своей соседке по комнате.
— О, все в порядке, — громко смеется она. — Ты не очень-то увлекаешься спортом, да?
Я качаю головой.
Чрезмерно усердная толпа вокруг нас приходит в неистовство, когда вспыхивают стробоскопические огни, лица нашей команды появляются на гигантских экранах табло и экранах высоко над нашими головами. Сначала выбегает какой-то парень по имени Рекс Гандерсон. Другой по имени Джонатан Пауэлл. Монаган. Льюис. Фэрчайлд. Питтуэлл. Бауэр. Родригес. Эберт. Шульц.
Этот гигантский придурок Зик Дэниелс.
Себастьян Осборн выходит последним — каждый мужественный, мускулистый дюйм его тела. Добравшись до центра, он подпрыгивает на месте, с ног до головы закутанный в черный спортивный костюм, на спине которого жирным желтым шрифтом выведена его фамилия.
Я потрясенно смотрю, как он расстегивает куртку и снимает ее с плеч. Ремни его тесного костюма еще не натянуты на его четко очерченные грудные мышцы; скорее, они свисают по бокам. Он обнажен до пояса, наколка на рукаве развевается, когда он разогревается с командой. Кожа уже влажная от пота, он воплощение непоколебимости, непреклонности, сексуальности…
— Милостивый. Младенец. Иисус! — кричит Эллисон, пихая меня локтем в бок так сильно, что чувствуется укол боли. Она протягивает руки, широко расставленные, умоляющие. — Почему я никогда не уделяла больше внимания команде по борьбе? Почему, Боже, ну почему? Это… это…
— Суперпотрясающе? — дразню я.
— Нет. Лучше. Это величественно. Это восьмое чудо сумасшедшего света— вот что это за дерьмо. — Она бросает на меня взгляд. — Будет странно, если я сфотографирую для своего банка секс-фантазий?
— У девушек такие есть? — Я отказываюсь произносить слова «секс» и «банк» одновременно.
— У этой девушки есть. Господи, Боже, Джеймс. Посмотри на все эти обтянутые члены в этой комнате. — Она прикрывает рот. — Дерьмо, прости. Я просто… Просто можешь увидеть буквально все. Я имею в виду, что парень из Висконсина выглядит так, как будто он запихал целый баклажан в свой…
— Я прекрасно понимаю.
Но спасибо, что упомянула об этом.
Эллисон многозначительно смотрит через комнату на женщин-болельщиц в студенческой секции. С их непристойными знаками и скудными нарядами их цели очевидны для всех, у кого есть набор функционирующих оптических чувств.
Моя соседка констатирует очевидное взмахом волос.
— Ты же на самом деле не думаешь, что они здесь для того, чтобы смотреть борьбу, не так ли? Сучки.
— Напомни мне еще раз, зачем я тебя привела?
— Потому что после этой встречи тебе придется проталкиваться через толпу шлюшек, чтобы должным образом поздравить своего милого с его п-о-б-е-д-о-й, и я собираюсь помочь тебе сделать это.
Шлюшек?
Я давлюсь водой, которую пью.
— В этом сложносочиненном предложении было так много ошибок.
— Ш-ш-ш, они начинают. — Эллисон подпрыгивает. — О, блин, у меня будет миллион фотографий в моей истории Snap. Все будут такими горячими.
Я закатываю глаза, но мое лицо озаряется улыбкой.
— Что бы ты ни делала, не отмечай меня на них. Я не шучу на этот раз Эллисон, те фотографии, которые ты опубликовала в Instagram на прошлой неделе, не были смешными.
Она делает селфи и бросает на меня косой взгляд.