СУЩЕСТВОВАНИЕ
Существование есть определенное бытие; его определенность есть сущая определенность, качество. Чрез свое качество нечто противополагается другому, есть изменчивое и конечное, совершенно отрицательно определенное не только в противоположность к другому, но и в нем самом. Это его {50}отрицание в противоположность прежде всего конечному нечто есть бесконечное; отвлеченная противоположность, в которой являются эти определения, разрешается в чуждую противоположности бесконечность, в бытие для себя.
Итак, глава о существовании имеет три отделения:
A. Существование, как таковое.
B. Нечто и другое, конечность.
C. Качественная бесконечность.
А. Существование, как таковое
В существовании,
а., как таковом, различается прежде всего его определенность,
b., как качество. Но оно должно быть взято как в одном, так и в другом определении существования, как реальность и как отрицание. Но в этих определениях существование также рефлектировано в себе; и положенное, как таковое, оно есть
с. Нечто, существующее.
а. Существование вообще
Из становления происходит существование. Существование есть простое единство бытия и ничто.
В силу такой простоты оно имеет форму непосредственного. То, чем оно опосредовано, становление, осталось позади него; оно снято, и потому существование является, как первое, от которого исходят. Оно дано прежде всего в одностороннем определении бытия, другое же — ничто — обнаружится в нем также в противоположность первому.
Оно уже не есть простое бытие, но существование (Daseyn). Daseyn этимологически значит бытие в известном месте; но пространственное представление здесь не приложимо. Существование, согласно своему происхождению, есть вообще бытие с некоторым небытием, так что это небытие принято в простое единство с бытием.
Небытие, принятое в бытие так, что конкретное целое имеет форму бытия, непосредственности, образует определенность, как таковую.
Целое есть также в форме, т. е. в определенности, бытия, ибо бытие в становлении также обнаружилось, лишь как момент, — как снятое, отрицательно определенное; но оно таково для нас в нашей рефлексии, а еще не положено в нем самом. Но определенность бытия, как таковая, есть положенная, чтó выражается в самом слове Daseyn. To и другое должно быть тщательно различено; только то, что положено в понятии, принадлежит к развивающему его рассмотрению, к его содержанию. Не положенная же еще в нем самом определенность принадлежит нашей рефлексии, она ка{51}сается лишь природы самого понятия, т. е. она есть внешнее сравнение; указание на определенность последнего рода служит лишь к уяснению или предварительному намеку на тот путь, который обнаруживается в самом развитии. Что целое, единство бытия и ничто, имеет одностороннюю определенность бытия, есть внешняя рефлексия; в отрицании же, в нечто и другом и т. д., оно достигнет того, чтобы быть положенным. Мы обращаем здесь внимание на указанное различие; дать же отчет во всем, что рефлексия может позволить себе заметить, значило бы вдаться в излишние подробности, предварить то, что окажется в самом предмете. Если такие рефлексии могут служить к облегчению обзора, а следовательно и понимания, то с другой стороны они приводят к тому неудобству, что могут считаться неоправданными утверждениями, доводами и основами для последующего. Поэтому им не следует придавать значение, большее того, какое они должны иметь, и надлежит отличать их от того, чтó есть момент в развитии самого предмета.
Существование соответствует бытию предыдущей сферы. Но бытие есть неопределенное, и потому в нем не оказывается никаких определений. Существование же есть определенное бытие, нечто конкретное; поэтому в нем сейчас же обнаруживаются многие определения, различные отношения его моментов.
b. Качество
В силу непосредственности, в какой в существовании бытие и ничто суть единое, они вполне совпадают; поскольку существование есть сущее, постольку же оно есть небытие, определенное. Бытие не есть общее, а определенность — частное. Определенность еще не отделилась от бытия; правда, она уже от него и не отделится, так как с этих пор лежащая в основе истина есть единство небытия и бытия; из нее, как из основания, получаются все дальнейшие определения. Но отношение, в котором здесь определенность стоит к бытию, есть их непосредственное единство, так что еще не положено никакого их различия.
Определенность, изолированная так для себя, как сущая определенность, есть качество, — нечто вполне простое, непосредственное. Определенность вообще есть нечто более общее, так как она может быть также и количественною, и обладать дальнейшими определениями. Вследствие такой простоты, о качестве, как таковом, ничего нельзя более сказать.
Но существование, в котором столь же содержится ничто, как и бытие, есть само мера для односторонности качества, как лишь непосредственной или сущей определенности. Она должна быть положена также в определении чрез ничто, вследствие чего непосредственная или сущая определенность полагается, как различенная, рефлектированная; ничто, как определенное некоторым определением, есть также нечто рефлектированное, отрицание. Качество, отличенное как сущее, есть реальность, как подпавшее же {52}отрицанию — отрицание вообще, которое есть также качество, но, признаваемое за его отсутствие, определяется далее, как граница, предел[15].
То и другое есть существование, но в реальности, как качестве с ударением на то, что оно есть сущее, скрыто указание на то, что оно содержит определенность, следовательно также и отрицание. Поэтому реальность считается за нечто положительное, из которого исключено отрицание, ограничение, отсутствие. Отрицание, как простое отсутствие, было бы то же, чтó ничто; но оно есть некоторое существование, некоторое качество, только определенное чрез небытие.
Примечание. Реальность может представляться словом, имеющим разнообразное значение, так как оно употребляется для выражения различных, даже противоположных определений. В философском смысле говорится о чисто опытной реальности, как о неимеющем цены существовании. Но если говорится о мыслях, понятиях, теориях, что они лишены реальности, то это значит, что им нет соответствующей действительности; в себе же самой или в понятии идея, например, платоновской республики может быть и истинна. От идеи здесь не отрицается ее ценность, и она допускается наряду с реальностью. Но сравнительно с идеями и понятиями только реальное считается единственно действительным. Смысл, в котором внешнему существованию приписывается единственное значение при решении вопроса о реальности некоторого содержания, столь же односторонен, как и тот, в котором идея, сущность или внутреннее чувство представляются безразлично относящимися к внешнему существованию и даже считаются тем совершеннее, чем они более удалены от реальности.
По поводу термина «реальность» должно упомянуть о прежнем метафизическом понятии Бога, которое было главным образом положено в основу так называемого онтологического доказательства бытия Бога. Бог определяется, как полнота всех реальностей, и об этой полноте говорится, что она не содержит в себе никакого противоречия, что одна реальность не уничтожает другой; ибо реальность может быть понимаема, лишь как некоторое совершенство, как нечто утвердительное, не содержащее в себе отрицания. Поэтому реальности не противоположны и не противоречат одна другой.
При таком понимании реальности предполагается, что она остается и тогда, когда отбрасывается всякое отрицание; между тем при этом уничтожается всякая ее определенность. Реальность есть качество, существование; поэтому она содержит в себе момент отрицания, и единственным определением ее остается, что она есть. В так называемом высшем смысле или как бесконечная — в обыкновенном значении этого слова, — как тре{53}буется, чтобы ее принимали, она расширяется в неопределенность и утрачивает свое значение. Божественная благость должна быть благостью не в обыкновенном, а в высшем смысле слова, не отличаться от правосудия, а умеряться им (примиряющее выражение Лейбница) так же, как правосудие — благостью; таким образом, благость уже перестает быть благостью, а правосудие — правосудием. Всемогущество должно умеряться премудростью, но в таком случае оно уже не есть всемогущество, как таковое, ибо оно ей подчинено; премудрость должна расширяться во всемогущество, но при этом она исчезает, как премудрость, привносящая цель и меру. Истинное понятие бесконечного и его абсолютного единства, к которому мы придем далее, не есть понятие умерения, взаимного ограничения и смешения, которое есть поверхностное, переходящее в неопределенную туманность отношение, и которым может довольствоваться лишь лишенное понятия представление. Реальность, признаваемая в таком определении Бога за определенное качество, выведенная из своей определенности, перестает быть реальностью; она становится отвлеченным бытием; Бог, как чисто реальное во всех реальностях, или как полнота всех реальностей, есть то же неопределенное и бессодержательное, каким оказывается и пустое абсолютное, в котором все есть одно.
Если, напротив, реальность признается в ее определенности, то, так как для нее существен момент отрицания, полнота всех реальностей оказывается в той же мере полнотою всех отрицаний, полнотою всех противоречий, но ближайшим образом и абсолютною мощью, в которой поглощено все определенное; но так как она сама есть постольку, поскольку в противоположность ей есть нечто, ею не снятое, то, мысля ее расширенною в завершенную безграничную силу, мы превращаем ее в отвлеченное ничто. То реальное во всем реальном, то бытие во всяком существовании, которое должно выражать собою понятие Бога, есть не что иное, как отвлеченное бытие, которое есть то же, что ничто.
Что определенность есть отрицание, положенное утвердительно, выражается Спинозою: Omnis determinatio est negatio (всякое определение есть отрицание). Это выражение имеет безмерную важность, только нужно иметь в виду, что отрицание, как таковое, есть бесформенная отвлеченность. Но умозрительной философии не следует вменять в вину, что она заканчивает на отрицании или ничто; ибо в последнем для нее столь же мало истины, как и в реальности.
Необходимым следствием того, что определенность есть отрицание, служит единство спинозовой субстанции или тот вывод, что субстанция едина. Мышление и протяжение, два определения, которые имел пред собою Спиноза, он должен был объединить в этом единстве, ибо, как определенные реальности, они суть отрицания, бесконечность коих есть их единство, так как по определению Спинозы, о чем будет сказано ниже, бесконечность чего-либо есть его утверждение. Он понимал их, поэтому, как атрибуты, т. е. как такие, которые не имеют отдельного бытия, {54}бытия в себе и для себя, а суть лишь как снятые, как моменты; правильнее сказать, что они не суть для него даже моменты, так как субстанция в себе самой есть нечто совершенно неопределенное, и атрибуты суть, как и модусы, различения, делаемые внешним рассудком. Равным образом и субстанциальность неделимых не может устоять против этого выражения. Неделимое есть отношение к себе вследствие того, что оно ставит границы всему другому; но эти границы тем самым становятся границами его самого, отношениями к другому, т. е. неделимое имеет свое существование не в себе самом. Правда, неделимое есть нечто большее, чем только всесторонне ограниченное, но это большее принадлежит другой сфере понятия; в метафизике бытия оно есть нечто просто определенное; и вопреки тому, что есть конечное в себе самом и для себя, определенность сохраняет существенное значение, как отрицание, и увлекает его в то отрицательное движение рассудка, которое заставляет все исчезать в отвлеченном единстве, в субстанции.
Отрицание противостоит непосредственно реальности; далее, в собственной сфере определений рефлексии, оно противополагается положительному, которое есть реальность, рефлектированная в отрицании, реальность, в которой является то отрицательное, которое в реальности, как таковой, еще скрыто.
Качество (Qualität) есть свойство (Eigenschaft) прежде всего и преимущественно в том смысле, поскольку оно обнаруживает себя во внешнем отношении, как имманентное определение. Например, под свойствами трав разумеют определения, которые не только вообще чему-либо свойственны, но такие, чрез которые они своеобразно сохраняют себя в отношении к другому, не допускают в себя чужих положенных в нем влияний, но сами заявляют свои собственные определения в другом, хотя бы они и не отстраняли их от себя. Более покоящиеся определения, как, например, фигуру, внешний вид, не называют, напротив, свойствами, ни даже качествами, поскольку они представляются изменчивыми, не тожественными с бытием.
Qualirung или Inqualirung, выражение проникающей в глубь, но в мутную глубь, философии Якова Бёме, означает движение качества (кислого, горького, огненного и т. п.) внутрь себя самого, поскольку оно в своей отрицательной природе (в своей Qual) выделяется из другого и упрочивается, вообще его беспокойство внутри себя самого, в котором оно происходит и сохраняется лишь чрез борьбу.
с. Нечто
В существовании определенность его отличается, как качество; в нем, как существующем, есть различение — реальности и отрицания. Но поскольку эти различения присущи существованию, постольку же они уничтожены и сняты. Реальность сама содержит в себе отрицание, она есть существо{55}вание, а не неопределенное, отвлеченное бытие. Равным образом, и отрицание есть существование, не долженствующее быть отвлеченным ничто, а положенное, как оно есть, есть в себе, как сущее, принадлежащее существованию. Таким образом, качество вообще не отделено от существования, которое есть не что иное, как определенное, качественное бытие.
Это снятие различения есть более, чем простое его отнятие и внешнее отбрасывание, или чем простое возвращение к простому началу, к существованию, как таковому. Различение не может быть отброшено, так как оно есть. Итак, фактически даны: существование вообще, различение в нем и снятие этого различения; существование не как безразличное, какое свойственно началу, но как снова ставшее равным себе, чрез снятие различия, простота существования, как опосредованная чрез это снятие. Это состояние снятия различения есть собственная определенность существования; таким образом, оно есть внутри себя (Insichseyn); существование есть существующее, нечто.
Нечто есть первое отрицание отрицания, как простое сущее отношение к себе. Существование, жизнь, мышление и т. д. существенно определяется, как существующее, живущее, мыслящее и т. д. Это определение в вышей степени важно, так как оно позволяет не останавливаться на существовании, жизни, мышлении и т. д., а также на божественности (вместо Бога), как на обобщениях. Нечто справедливо представляется, как нечто реальное. Тем не менее нечто есть еще очень поверхностное определение; как реальность и отрицание, существование и его определенность, правда, уже не суть более пустые бытие и ничто, но суть тем не менее вполне отвлеченные определения. Поэтому они суть также самые употребительные выражения, и неразвитая философски рефлексия употребляет их особенно часто, вливая в них свои различения и полагая, что обладает в них чем-то хорошо и твердо определенным. Отрицание отрицания, как нечто, есть лишь начало субъекта, — еще вполне неопределенное бытие внутри себя. Оно определяется далее прежде всего, как сущее для себя и т. д., доколе лишь в понятии приобретает конкретную напряженность субъекта. В основе всех этих определений лежит отрицательное единство с самим собою. Но при этом отрицание, как первое, отрицание вообще, должно быть, как следует, отличаемо от второго, от отрицания отрицания, которое есть конкретная, абсолютная отрицательность, между тем как первое есть лишь отвлеченная отрицательность.
Нечто есть сущее, как отрицание отрицания; ибо последнее, как восстановление простого отношения к себе, тем самым есть вместе нечто, опосредование себя собою самим. Уже в простом нечто, далее, еще определеннее в бытии для себя, в субъекте и т. д. дана определенность себя самим собою, в становлении же вполне отвлеченное опосредование; опосредование собою в нечто положено, поскольку оно определяется как простое бытие внутри себя. Можно обратить внимание вообще на присутствие опосредования вопреки принципу предполагаемой простой непосредственности знания, из которой опосредование должно быть исключено; но затем нет нужды осо{56}бенно обращать внимание на момент опосредования, так как он находится и содержится всюду в каждом понятии.
Это опосредование собою, которое есть нечто в себе, взятое лишь как отрицание отрицания, не имеет конкретной определенности; таким образом оно совпадает с тем простым единством, которое есть бытие. Нечто есть и оно же есть также существующее; далее, оно в себе есть также становление, которое, однако, уже не имеет своими моментами только бытие и ничто. Один из них, бытие, есть уже существование и далее — существующее. Второй есть также существующее, но определенное, как отрицание нечто, — другое. Нечто, как становление, есть переход, моменты которого суть также нечто, и которое, поэтому, есть изменение, ставшее уж конкретным становлением. Но нечто изменяется ближайшим образом лишь в своем понятии; оно еще не положено, как опосредывающее и опосредованное; оно определяется, лишь как просто сохраняющее себя в своем отношении к себе, и его отрицание себя, как также качественное, лишь как другое вообще.
В. Конечность
a. Нечто и другое; они сначала взаимно безразличны; другое есть также непосредственно существующее, нечто; т. обр. отрицание находится вне их. Нечто в себе противополагается своему бытию для другого. Но определенность принадлежит его бытию в себе и есть
b. его определение (Bestimmung), также переходящее в состояние (Beschaffenheit)[16], составляющее тожественное с первым имманентное и вместе отрицаемое бытие для другого, границу (Grenze) нечто, которая
c. есть имманентное определение самого нечто, вследствие чего последнее есть конечное.
<…>
а. Нечто и другое
1. Нечто и другое оба суть, во-первых, существующее или нечто.
Во-вторых, каждое есть также другое. Безразлично, какое называется прежде, и оно поэтому просто считается за нечто (по-латыни, когда они вместе встречаются в предложении, они оба называются aliud или одно из другого, aliud alium; при их противоположности аналогическим выражением служит alter alterum). Если мы некоторое существование называем А, а другое В, то тем самым В определяется, как другое. Ho A есть в той же мере другое относительно В. Оба в равной мере суть другие. Для фиксирования различения и утвердительно признаваемого нечто служит слово {57}это. Но словом это мы именно и выражаем, что такое различение и выделение одного нечто есть обозначение субъективное, находящееся вне самого нечто. В этом внешнем показывании заключается вся определенность; самое выражение это не содержит в себе никакого различения; все и каждое нечто суть так же эти, как и другие. Есть мнение, что словом это выражается нечто вполне определенное; но при этом упускается из виду, что язык, как произведение рассудка, высказывает лишь общее, за исключением названий единичных предметов; но индивидуальное название есть нечто бессмысленное именно в том отношении, что оно не выражает чего-либо общего, и является поэтому просто положенным, произвольным по тому же основанию, по которому собственные имена могут быть произвольно принимаемы, даваемы и изменяемы.
Таким образом, инобытие является определением чуждым так определенному существованию, или, иначе, другое — находящимся вне некоторого существования; существование определяется, как другое, отчасти лишь чрез сравнение с чем-либо третьим, отчасти лишь ради другого, находящегося вне его, но не для себя. Вместе с тем, как сказано, всякое существование, даже для представления, определяется, как другое существование, так что не остается существования, которое было бы только существованием и не находилось бы вне некоторого существования, т. е. не было бы само другим.
Оба, поэтому, определяются столько же, как нечто, сколько и как другое, и таким образом, суть одно и то же, и между ними не оказывается никакого различия. Но эта однозначимость определений также есть результат внешней рефлексии, сравнения их; а так как другое положено ближайшим образом, то оно хотя и для себя есть то же самое в отношении к нечто, но также для себя и вне его.
Поэтому другое, в-третьих, должно быть взято, как изолированное, в отношении к самому себе, как отвлеченно другое, как το ετερον Платона, который противополагает его одному, как один из моментов всей полноты сущего, и таким образом приписывает другому некоторую собственную природу. Лишь так понимаемое другое есть другое, как таковое, не другое чего-либо, но другое в себе самом, т. е. другое себя самого. По такому своему определению другое есть физическая природа; она есть другое духа, и это ее определение — простая относительность, выражающая не качество самой природы, но лишь одно внешнее для нее отношение. Но поскольку дух есть истинно сущее, а поэтому природа в себе есть лишь то, что она есть в противоположность духу, то, поскольку она берется для себя, ее качество в том и состоит, чтобы быть другим в себе самом, сущим вне себя (в определениях пространства, времени, материи).
Другое для себя есть другое в нем самом, тем самым другое себя самого, т. е. другое другого, — следовательно, просто неравное внутри себя, отрицающее себя, изменяющееся. Но оно остается также тожественным себе, ибо то, во что оно изменилось, есть другое, которое не имеет никакого своего дальнейшего определения; изменяющееся же определяется лишь так, {58}что оно есть другое; поэтому в последнем оно само с собою совпадает. Таким образом оно положено, как рефлектированное в себе со снятием своего инобытия, как тожественное с собою нечто, по отношению к коему инобытие, будучи вместе с тем его моментом, есть нечто отличенное, не причастное ему, как самому нечто.
2. Нечто сохраняется в своем несуществовании; оно есть существенно и одно и не одно с ним самим. Следовательно, оно находится в отношении к своему инобытию, но не есть просто свое инобытие. Инобытие вместе и содержится в нем, и еще отделено от него; оно есть бытие для другого (Seyn für Anderes). Существование, как таковое, есть непосредственное, безотносительное, или оно есть в определении бытия. Но существование, как включающее в себя небытие, есть определенное, самоотрекшееся бытие и потому прежде всего другое; но поскольку оно вместе с тем также сохраняется в своем отрицании, оно есть лишь бытие для другого.
Оно сохраняется в своем несуществовании и есть бытие; но не бытие вообще, а как отношение к себе в противоположность своему отношению к другому, как равенство с собою в противоположность своему неравенству. Такое бытие есть бытие в себе (Ansichseyn).
Бытие для другого и бытие в себе образуют собою два момента нечто. Здесь даны две пары определений: 1., Нечто и другое. 2., Бытие для другого и бытие в себе. В первой паре содержится безотносительность ее определений: нечто и другое находятся одно вне другого. Но их истина есть их отношение; поэтому в бытии для другого и в бытии в себе эти определения положены как моменты одного и того же, как определения, которые суть отношения и остаются в их единстве, в единстве существования. Тем самым каждое само содержит в себе, вместе с тем, и свой отличенный от него момент.
Бытие и ничто в их единстве, которое есть существование, уже не суть бытие и ничто; — они таковы лишь вне их единства; в своем беспокойном единстве, в становлении, они суть происхождение и уничтожение. Бытие в нечто есть бытие в себе (Ansichseyn). Бытие, отношение к себе, равенство с собою, есть уже не непосредственное, но отношение к себе, лишь как к небытию инобытия (как к рефлектированному в себе существованию). Равным образом небытие, как момент нечто в этом единстве бытия и небытия, есть не вообще несуществование, но другое, и определеннее, по отличию бытия от себя, вместе отношение к своему несуществованию, бытие для другого.
Тем самым бытие в себе есть, во-первых, отрицательное отношение к несуществованию, оно имеет инобытие вне себя и противоположно ему; поскольку нечто есть в себе, оно отнимается от инобытия и бытия для другого. Но, во-вторых, оно само имеет небытие также в себе, ибо оно само есть небытие бытия для другого.
Но бытие для другого есть, во-первых, отрицание простого отношения бытия к себе, которое должно быть прежде всего существованием и нечто; {59}поскольку нечто есть в некотором другом или для другого, оно лишено собственного бытия. Но, во-вторых, оно не есть несуществование, как чистое ничто; оно есть несуществование, которое указывает на бытие в себе, как на свое рефлектированное в себя бытие, так же, как, наоборот, бытие в себе указывает на бытие для другого.
3. Оба момента суть определения одного и того же, именно нечто. Нечто есть в себе, поскольку оно возвратилось внутр себя из бытия для другого. Но нечто имеет также определение или обстоятельство в себе (здесь ударение падает на в) или в нем, поскольку это обстоятельство есть внешним образом в нем, есть бытие для другого.
Это приводит к дальнейшему определению. Бытие в себе и бытие для другого прежде всего различны; но что нечто имеет то же самое, что оно есть в себе, также в нем и наоборот, что оно есть в себе то же, что оно есть для другого, — в этом состоит тожество бытия в себе и бытия для другого, согласно тому определению, что нечто само есть тожество обоих моментов, и что, следовательно, они в нем нераздельны. Формально это тожество оказывается уже в сфере существования, но отчетливее в рассмотрении сущности и затем отношения внутреннего и внешнего, и еще отчетливее в рассмотрении идеи, как единства понятия и действительности. Обыкновенно полагают, что словами в себе (an sich) выражается нечто более высокое, чем словом внутреннее; но то, чем нечто бывает только в себе, есть также только в нем; в себе есть лишь отвлеченное, а потому внешнее определение. Выражения: в нем нет ничего, или в нем есть нечто, указывают, хотя смутно, что то, что есть в чем-либо, принадлежит также к его бытию в себе, к его подлинной внутренней ценности.
Можно заметить, что здесь обнаруживается смысл вещи в себе, которая есть весьма простая отвлеченность, но в течение некоторого времени считалась весьма важным определением, как бы чем-то знатным так же как выражение, что мы не знаем, что такое вещи в себе, признавалось за многозначительную мудрость. Вещи считаются в себе, поскольку отвлекается от всякого бытия для другого, т. е. вообще поскольку они мыслятся без всякого определения, как ничто. В этом смысле, конечно, нельзя знать, что такое вещь в себе. Ибо вопрос: что такое? требует, чтобы были указаны определения; но поскольку вещи, в отношении к которым они требуются, должны быть вместе вещами в себе, т. е. именно без определений, то в вопросе необдуманным образом уже заключена невозможность ответа, или иначе, задается бессмысленный вопрос. Вещь в себе есть то же самое, что то абсолютное, о котором ничего неизвестно, кроме того, что в нем все объединено. Поэтому мы знаем очень хорошо, что есть в этих вещах в себе; они, как таковые, суть не что иное, как ложные, пустые отвлеченности. Но что есть поистине вещь в себе, что в ней есть истинного, — это излагается логикою, причем, однако, под словом в себе разумеется нечто лучшее, чем отвлеченность, а именно то, чтó есть в по{60}нятии чего-либо; понятие же конкретно в себе; как понятие, оно вообще понятно, и как определенное, и в связи своих определений познаваемо в себе.
Бытие в себе прежде всего имеет своим противоположным моментом бытие для другого; но первому противополагается также положение (das Gesetzseyn); хотя в этом выражении заключается бытие для другого, но оно определительно содержит в себе уже исполненный возврат (Zurückbeugung) того, что не есть в себе, в то, что есть его бытие в себе, чрез что оно есть нечто положительное. Бытие в себе понимается обыкновенно, как отвлеченный способ выражения понятия; положение же относится собственно к сфере сущности, объективной рефлексии; основание полагает то, что им обосновано; причина в еще большей мере производит действие, такое существование, самостоятельность которого непосредственно отрицается, и смысл которого заключается в том, что оно имеет свою суть (seine Sache), свое бытие в некотором другом. В сфере бытия существование происходит лишь из становления, т. е. с нечто положено другое, с конечным — бесконечное, но конечное не производит бесконечного, не полагает его. В сфере бытия самоопределение понятия само есть лишь в себе, и в этом смысле именуется переходом; даже рефлектирующие определения бытия, как нечто и другое, или конечное и бесконечное, хотя они равно существенно указывают друг на друга или суть бытие для другого, признаются, как качественные, имеющими значение для себя; другое есть, конечное считается сущим так же непосредственно и прочно стоящим для себя, как и бесконечное; его смысл является законченным и без его другого. Напротив, положительное и отрицательное, причина и действие, хотя они могут быть взяты и как сущие в отдельности, вместе с тем не имеют никакого смысла одно без другого; им самим присуща их показность в другом, показность в каждом его другого. В различных кругах определения и в особенности в последовательном ходе изложения, или скорее, в последовательном движении понятия к его изложению, главная задача состоит в том, чтобы постоянно правильно различать то, что еще в себе, и что положено, определения в самом понятии и определения, как положенные или как сущие для другого. Это есть различие, принадлежащее лишь диалектическому развитию и неизвестное метафизическому философствованию, к которому принадлежит также и критическое; определения метафизики, равно как их предположения, различия и следствия, стремятся утвердить и произвести лишь сущее и именно сущее в себе. Бытие для другого в единстве нечто с самим собою тожественно со своим бытием в себе; таким образом бытие для другого есть бытие в нечто. Рефлектированная таким образом в себя определенность тем самым становится снова просто сущею, т. е. снова некоторым качеством — определением.
b. Определение (Bestimmung), состояние (Beschaffenheit) и граница (Grenze)
Бытие в себе, в которое рефлектируется нечто из своего бытия {61}для другого, уже не есть более отвлеченное в себе, но, как отрицание своего бытия для другого, опосредовано последним, которое таким образом есть его момент. Оно не есть только непосредственное тожество нечто с самим собою, но такое тожество, чрез которое нечто есть то, что оно в себе, также в нем; в нем есть бытие для другого, ибо в себе есть его снятие, есть внутри себя, из него самого; но также уже и потому, что оно отвлеченно, т. е. существенно поражено отрицанием, бытием для другого. Здесь даны не только качество и реальность, сущая определенность, но определенность сущая в себе, и ее развитие состоит в том, чтобы положить ее, как эту рефлектированную в себя определенность.
1. Качество, которое в себе в простом нечто есть по существу в единстве с другим его моментом, с бытием в нем, может быть назван его определением, поскольку это слово отличается в точном своем значении от определенности вообще. Определение есть утвердительная определенность, бытие в себе, в соответствии с коим остается нечто в его существовании вопреки своей связи с другим, чрез которую оно определяется, сохраняется в своем равенстве с самим собою, проявляет последнее в своем бытии для другого. Оно выполняет свое определение (назначение), поскольку более широкая определенность, вырастающая прежде всего из многообразного отношения его к другому, сообразно его бытию в себе, составляет его полноту. Определение указывает на то, что то, чем нечто бывает в себе, также есть в нем.
Определение человека есть мыслящий разум: мышление есть вообще его простая определенность; которою он отличается от животного; он есть мышление в себе, поскольку оно отличается также от его бытия для другого, от его собственной природности и чувственности, которыми он непосредственно связывается с другим. Но мышление есть также в нем; человек сам есть мышление, он есть там, как мыслящий, оно есть его существование и действительность; и далее, поскольку оно есть в его существовании, а его существование в мышлении, оно конкретно, должно быть понимаемо, как содержательное и полное, оно есть мыслящий разум, и в этом смысле — определение человека. Но опять-таки самое это определение есть лишь в себе, как долженствование (Sollen), т. е. оно с тою полнотою, которая сращена с его бытием в себе, вообще в форме бытия в себе, противоположно несращенному с ним существованию, которое есть еще лишь внешним образом противостоящая, непосредственная чувственность и природа.
2. Наполнение бытия в себе определенностью вместе с тем различно от той определенности, которая есть лишь бытие для другого, и остается вне определения. Ибо в области качественного непосредственное, качественное бытие остается противоположно различениям и в их состоянии снятия. То, что нечто имеет в нем, таким образом разделяется, и с этой стороны есть внешнее существование нечто, которое есть также его существование, но не принадлежит к его бытию в себе. Такая определенность есть состояние{62}(Beschaffenheit). Находящееся в том или ином состоянии нечто подвержено внешним влияниям и отношениям. Это внешнее отношение, от коего зависит состояние и определение чрез некоторое другое, является, как нечто случайное. Но качество нечто в том и состоит, чтобы быть преданным внешности и испытывать состояние.
Поскольку нечто изменяется, изменение касается состояния; оно есть в нечто то, что становится другим. Оно (нечто) само сохраняется в изменении, которому подвергается лишь эта непостоянная поверхность его инобытия, а не его определение.
Итак, определение и состояние различны между собою; нечто по своему определению безразлично относительно своего состояния. Но то, что нечто имеет в нем, и есть связывающий их средний термин этого умозаключения. Между тем, бытие в нечто оказалось, напротив, распадающимся на эти две противоположности. Простая середина есть определенность, как таковая; к ее тожеству принадлежат и определение и состояние. Но определение само переходит в состояние, и наоборот. Это явствует из предыдущего, и связь мыслей ближайшим образом такова: поскольку то, чем нечто бывает в себе, есть также в нем, оно причастно бытию для другого; стало быть, определение, как таковое, тем самым подпадает отношению к другому. Определенность есть также и момент, но содержат вместе с тем качественное различие, состоящее в том, что она отлична от бытия в себе, есть отрицание нечто, другое относительно него существование. Эта таким образом вобравшая в себя другое определенность, соединенная с бытием в себе, вносит в него или в определение инобытие, вследствие чего определение понижается до состояния. Наоборот, бытие для другого, положенное как состояние, изолированно и для себя, есть в нем то же, что другое, как таковое, другое в нем самом, т. е. другое себя самого; но таким образом оно есть относящееся к себе самому существование, т. е. бытие в себе с некоторою определенностью, следовательно, определение. Вследствие того, поскольку оба (состояние и определение) должны быть также удержаны одно вне другого, то состояние, хотя оно обосновано в некотором внешнем, вообще в другом, оказывается также зависящим от определения, и внешняя определенность определяется, вместе с тем, чрез собственную, имманентную определенность нечто. Но далее состояние принадлежит к тому, что нечто есть в себе; с изменением состояния и нечто изменяется.
Это изменение нечто уже не есть первое его изменение просто по его бытию для другого; первое изменение было изменением лишь сущего в себе, принадлежащим внутреннему понятию; теперь же изменение также положено в нечто. Само нечто получает дальнейшее определение, и отрицание полагается, как имманентное ему, как его развитое бытие внутри себя (Insichseyn).
Прежде всего взаимный переход определения и состояния есть снятие их различия, чрез что вообще положено существование или нечто; и по{63}скольку оно есть результат этого различия, которое обнимает собою также качественное инобытие, оказываются два нечто, но не вообще другие одно относительно другого, не так, чтобы это отрицание было еще отвлеченным и зависело от сравнения, а так, что оно уже стало имманентным для нечто. Они, как существующие, безразличны одно относительно другого, но это их утверждение уже не непосредственное, каждое относится к самому себе чрез посредство снятия инобытия, которое — в определении — рефлектировано в бытие в себе.
Нечто относится, таким образом, из самого себя к другому, так как инобытие положено в нем, как его собственный момент; его бытие внутри себя включает в себе отрицание, чрез посредство которого оно вообще имеет свое утвердительное существование. Но от последнего другое также качественно отличено и тем самым положено вне нечто. Отрицание своего другого есть самое качество нечто, ибо оно есть нечто, лишь как это снятие своего другого. Тем самым собственно другое само вступает в противоположность с некоторым существованием; первому нечто другое противополагается лишь внешним образом, но поскольку они в действительности просто, т. е. по самому своему понятию, взаимно связаны, их связь состоит в том, что существование перешло в инобытие, нечто в другое, и таким образом нечто, как и другое, есть другое. Поскольку же бытие внутри себя есть небытие содержащегося в нем инобытия, но вместе с тем отличается, как сущее, то нечто само есть отрицание, прекращение другого в нем; оно положено, как относящееся к нему отрицательно и тем самым сохраняющее себя; это другое, бытие внутри себя нечто, как отрицание отрицание, есть его бытие в себе, а вместе с тем это снятие есть в нем простое отрицание, именно отрицание внешним образом другого относительно него нечто. Это есть некоторая его определенность, которая тожественна с бытием внутри себя нечто, как отрицанием отрицания, а также, поскольку эти отрицания взаимно противоположны, как разные нечто, она из них самих связывает их, а равно, отрицая каждое от другого, взаимно отделяет их — граница (Grenze).
3. Бытие для другого есть неопределенное, утвердительное общение нечто с его другим; в границе же выдвигается небытие для другого, качественное отрицание другого, которое тем самым отстраняется от рефлектированного в нем нечто. Следует обратить внимание на развитие этого понятия, обнаруживающее себя впрочем скорее, как запутанность и противоречие. Последнее вместе с тем проявляется в том, что граница, как рефлектированное в себя отрицание нечто, идеализованно содержит в себе моменты нечто и другого, и они же, как различенные моменты, вместе с тем положены в сфере существования, как реальные, качественно различные.
α. Таким образом нечто есть непосредственно относящееся к себе существование и имеет границу прежде всего в отношении к другому, которая есть небытие другого, а не самого нечто; последнее в своей границе {64}ограничивает свое другое. Но другое само есть вообще нечто; следовательно граница, которую имеет нечто в отношении к другому, есть граница другого, также как нечто, граница того, чем отстраняет от себя первое нечто, как свое другое, т. е. она есть небытие этого нечто; таким образом она есть не только небытие другого, но небытие как того, так и другого нечто, небытие нечто вообще.
Но она есть также существенно небытие другого, так что нечто вместе с тем есть вследствие своей границы. Поскольку нечто есть ограничивающее, оно, правда, низводится к тому, чтобы самому быть ограниченным; но его граница, как прекращение другого в нем, есть вместе с тем сама лишь бытие нечто; последнее есть посредством нее то, что оно есть, имеет в ней свое качество. Это отношение есть внешнее явление того, что граница есть простое или первое отрицание, другое же есть вместе с тем отрицание отрицания, бытие внутри себя нечто.
Итак, нечто есть, как непосредственное существование, граница в отношении к другому, но оно имеет ее в нем самом и есть нечто чрез посредство того, что есть также его инобытие. Оно есть то опосредование, чрез которое нечто и другое настолько же суть, как и не суть.
β. Поскольку же нечто в своей границе есть и не есть, и эти моменты представляют собою непосредственное, качественное различие, то несуществование и существование нечто внешним образом распадаются. Нечто имеет свое существование вне (или, как это себе также представляют, внутри) своей границы; равным образом и другое, поскольку оно есть нечто, есть вне ее. Она есть средина между ними, в которой они прекращаются. Они имеют существование по ту сторону одно другого, начиная от их границы; граница, как небытие каждого из них, есть другое в отношении к каждому.
В силу такого различия нечто от его границы, линия является линиею лишь вне своей границы, точки, поверхность — поверхностью вне линии, тело — телом лишь вне ограничивающей его поверхности. С этой точки зрения, на которой прежде всего останавливается представление, — на вне себя бытии понятия, — обсуждают преимущественно и пространственные предметы.
γ. Но далее нечто, как сущее вне границы, есть нечто неограниченное, лишь существование вообще. Таким образом оно не отличается от своего другого; оно есть лишь существование, следовательно имеет одинаковое определение со своим другим, каждое из них есть лишь нечто вообще, или каждое есть другое, т. е. оба суть одно и то же. Но это их ближайшим образом непосредственное существование положено с определением границы, с которою оба суть то, что они суть, — т. е. отличающиеся между собою. Но она есть равным образом общее им различие, их единство и различие, как и существование. Это двойное тожество обоих их, существование и граница, приводит к тому, что нечто имеет свое существование лишь в своей границе, и что, поскольку граница и непосредственное существование оба вместе суть отрицания друг друга, нечто, сущее лишь в своей {65}границе, равным образом отделяется само от себя и указывает за собою на свое небытие, причем высказывает его, как свое бытие, и таким образом переходит в него. В применении к предыдущему примеру можно сказать, что некоторое определение, нечто, есть то, что оно есть, лишь в своей границе; таким образом, например, точка есть граница линии, не только в том смысле, что последняя кончается в первой и имеет существование вне ее; линия есть граница поверхности, а поверхность — тела не только в том смысле, что последние кончаются в первых. С точки линия также и начинается; первая есть безусловное начало второй; даже если линия в обе свои стороны продолжена безгранично или, как нередко выражаются, бесконечно, то точка составляет ее элемент, как линия — элемент поверхности, поверхность — элемент тела. Эти границы суть начала того, что они ограничивают; подобно тому как единица, будучи, как сотая, границею, есть также элемент всей сотни.
Другое определение есть беспокойство нечто в его границе, которой имманентно быть противоречием, стремящимся превзойти себя самого. Так, точка, как диалектика себя самой, стремится стать линиею, линия — поверхностью, поверхность — целостным пространством. Второе определение линии, поверхности, всего пространства состоит в том, что чрез движение точки возникает линия, чрез движение линии — поверхность и т. д. Но это движение точки, линии и т. д. считается чем-то случайным, лишь представляемым так. Но такое мнение собственно тут же берется назад признанием того, что те определения, из которых должны происходить линия и т. д., суть их элементы или начала, а последние суть не что иное, как их границы; поэтому происхождение считается уже не случайным или только так представляемым. Что точка, линия, поверхность для себя, противореча себе, суть начала, которые сами себя отталкивают, и что точка тем самым из себя, посредством своего понятия, переходит в линию, движется в себе и производит ее и т. д., — это заключается в понятии имманентной нечто границы. Но самое это применение принадлежит к рассмотрению пространства; для того, чтобы здесь только намекнуть на него, мы можем сказать, что точка есть вполне отвлеченная граница, но в некотором существовании; последнее берется еще вполне неопределенно, оно есть так называемое абсолютное, т. е. отвлеченное пространство, просто непрерывное вне-бытие. В связи с тем, что граница не есть отвлеченное отрицание, но есть в этом существовании, что она есть пространственная определенность, и что точка пространственна, она есть противоречие отвлеченного отрицания и непрерывности и тем самым совершающийся и совершившийся переход в линию и т. д., — ибо собственно точки, как таковой, также нет, как и линии и поверхности.
Нечто, положенное со своею имманентною границею, как противоречие себя самого, чрез которое оно выводится и гонится вне себя, есть конечное.{66}
c. Koнечность
Существование определенно; нечто имеет качество, и в нем не только определено, но и ограничено; его качество есть его граница, причастное которой оно остается прежде всего утвердительным, спокойным существованием. Но развитие этого отрицания так, чтобы противоположность существования и отрицания нечто, как имманентная ему граница, была сама его бытием внутри себя, и тем самым нечто было в себе лишь становлением, образует его конечность.
Когда мы говорим о вещах, что они конечны, то под этим подразумевается, что они не только имеют некоторую определенность, что их качество есть не только реальность и сущее в себе определение, что они не только ограничены, — так как при этом они имеют еще существование вне своей границы, — но что собственно небытие составляет их природу, их бытие. Конечные вещи суть, но их отношение к себе самим состоит в том, что они относятся к себе самим отрицательно и именно в этом отношении к себе самим простираются вне себя, за свое бытие. Они суть, но истина этого бытия есть их конец. Конечное не только изменяется, как вообще нечто, но оно преходит; и не только возможно, что оно преходит, т. е. что оно могло бы быть и без прехождения, но бытие конечных вещей, как таковое, содержит в себе, как их бытие внутри себя, зародыш прехождения, час их рождения есть вместе час их смерти.
α. Непосредственность конечности
Мысль о конечности вещей приводит с собою это горе потому, что она есть доведенное до крайнего обострения качественное отрицание, и в простоте такого определения за ними более не оставляется утвердительного бытия, отличного от их определения, как преходящих. В виду этой качественной простоты отрицания, которое возвратилось к отвлеченной противоположности ничто и прехождения с одной стороны и бытия с другой, конечность есть упорнейшая категория рассудка; отрицание вообще, состояние, граница допускают свое другое существование; даже отвлеченное ничто, как отвлеченность, оказывает уступку; но конечность есть упроченное в себе отрицание и поэтому резко противостоит своему утвердительному. Конечное, правда, приводится в течение, оно само есть то, что предопределено к своему концу, но только к своему концу; оно есть уклонение от утвердительного перехода в свое утвердительное, в бесконечное, от связи с ним; поэтому оно положено нераздельно со своим ничто, и тем самым отсекается всякое примирение с его другим, с утвердительным. Определение конечных вещей не простирается далее их конца. Рассудок окоченевает в этом горе конечности, делая небытие определением вещей, следовательно тем самым непреходящим и абсолютным. Преходящие вещи могли бы перейти лишь {67}в свою противоположность, в утвердительное; таким образом их конечность отделилась бы от них; но она есть их неизменное качество, т. е. не переходящее в их другое, т. е. не переходящее в их утвердительное: итак, она вечна.
Это весьма важное соображение; но что конечное абсолютно, это такая точка зрения, которую едва ли взвалит на себя какая-либо философия, или какое-либо мнение, или какой-либо рассудок; напротив, в предположении конечного решительно дано противоположное: конечное есть только конечное, а не непреходящее; это заключается непосредственно в его определении и высказывании. Но вопрос состоит в том, упорствуют ли в мнении о бытии конечности на том, что преходимость сохраняется, или же признают, что преходимость и прехождение преходят. Но что последнее не имеет места, признается за факт именно в том воззрении на конечное, по которому прехождение есть последнее слово о конечном. Тем самым решительно утверждается, что конечное не согласимо и не соединимо с бесконечным, что конечное совершенно противоположно бесконечному. Бесконечному приписывается бытие, абсолютное бытие; в противоположность ему сохраняется конечное, как его отрицание; несоединимое с бесконечным, оно остается абсолютным на своей собственной стороне; утверждение оно могло бы получить лишь от утвердительного, от бесконечного, и таким образом прешло бы; но соединение с последним есть именно то, что признается за невозможное. Если же оно не должно сохраниться в противоположность бесконечному, а должно прейти, то, как сказано ранее, последнее слово о нем есть его прехождение, а не утвердительное, которое было бы лишь прехождением прехождения. Но если конечное не переходит в утвердительное, а концом его считается ничто, то мы снова возвращается к тому первому, отвлеченному ничто, которое само уже давно прешло.
Однако, этому ничто, которое должно быть только ничто, и которому тем не менее приписывается существование в представлении или слове, в мышлении, присуще то же самое противоречие, которое только что указано относительно конечного, с тою лишь разницею, что ничто оно лишь присуще, в конечности же решительно выражено. Там оно является субъективным, здесь же утверждается, что конечное непрестанно противостоит бесконечному, что не сущее в себе есть, и что оно есть именно как не сущее в себе. Это должно быть возведено в сознание; и развитие конечного показывает, что оно сосредоточивается в нем, как это противоречие, но при этом в действительности же разрешает последнее в том смысле, что оно не только преходящее и преходит, но что прехождение, ничто, не есть последнее, а само преходит.
β. Предел (Schranke) и долженствование (Sollen)
Хотя это противоречие отвлеченно заключается в том, что нечто конечно, или что конечное есть; но нечто или бытие положено уже не отвле{68}ченно, а рефлектировано в себя, и развито, как бытие внутри себя, имеющее определение и состояние в нем, и еще определеннее, что оно имеет границу в нем, которая, как имманентная нечто и составляющая качество его внутри себя, есть конечность. Надлежит рассмотреть, какие моменты содержатся в этом понятии конечного нечто.
Определение и состояние оказались сторонами для внешней рефлексии. Но первое уже содержало в себе инобытие, как принадлежащее бытию в себе нечто; внешность инобытия с одной стороны заключается в собственной внутренности нечто, а с другой стороны она, как внешность, остается от него отличною, она есть еще внешность, как таковая, но в нечто. Но поскольку, далее, инобытие определяется, как граница, как отрицание отрицания, имманентное нечто инобытие полагается, как отношение обеих сторон, и единство нечто с собою, которому принадлежит, как определение, так и состояние, оказывается обращенным против себя самого отношением, отношением своих в себе сущих определений, отрицающим свою имманентную границу. Тожественное себе бытие внутри себя относится, таким образом к себе самому, как свое собственное небытие, но как отрицание отрицания, как отрицающее то, что вместе составляет в нем существование, ибо оно есть качество его бытия внутри себя. Собственная граница нечто, положенная относительно него, как нечто отрицательное, которое вместе с тем, существенно, есть не только граница, как таковая, но предел. Но предел положен не только как отрицаемое; это отрицание двусторонне, так как положенное им, как отрицаемое, есть граница; именно последняя есть вообще общее для нечто и для другого, есть определенность бытия в себе определения, как такового. Это бытие в себе тем самым есть отрицательное отношение к своей также отличенной от него границе, к себе, как пределу, долженствование.
Так как граница, вообще присущая нечто, есть предел, то нечто должно тем самым в себе самом переступать ее, само в себе относиться к ней, как к несущему. Существование нечто лежит спокойно и равнодушно как бы подле своей границы. Но нечто переходит свою границу, поскольку оно есть ее снятие, противоположное ей отрицательное бытие само в себе. И поскольку она в определении сама есть предел, нечто тем самых переходит само за себя.
Долженствование содержит в себе, таким образом, удвоенное определение, во-первых, как сущее само в себе определение против отрицания, и, во-вторых, как небытие, которое, как предел, отлично от него, но вместе с тем само есть сущее в себе определение.
Итак, конечное определяет себя, как отношение своего определения к своей границе; первое есть в этом отношении долженствование, последняя — предел. То и другое суть таким образом моменты конечного, и потому оба конечны, как долженствование, так и предел. Но лишь предел положен, как конечное; долженствование же ограничено лишь в себе, т. е. для нас. Оно ограничено чрез свое отношение к имманентной ему самому границе, но {69}эта его ограниченность скрыта в бытие в себе, ибо по своему существованию, т. е. по своей определенности в противоположность пределу, долженствование положено, как бытие в себе. То, что должно быть, вместе и есть и не есть. Если бы оно было, то оно уже не было бы просто должно быть. Итак, долженствование по существу имеет предел. Этот предел не есть нечто чуждое; то, что только должно быть, есть определение, которое положено так, как оно есть на самом деле, именно как вместе с тем лишь некоторая определенность.
Итак, бытие в себе, свойственное нечто в его определении, нисходит до долженствования таким путем, что то, что составляет его бытие в себе, в таком же смысле есть небытие; и притом так, что в бытии внутри себя, в отрицании отрицания, это бытие в себе, как отрицание (отрицающее) есть единство с другим, которое вместе с тем, как качественное, есть другая граница, вследствие чего это единство оказывается отношением к ней. Предел конечного не есть внешнее, но его собственное определение, есть и свой собственный предел; и последний есть столь же он сам, как и долженствование; оно есть общее обоим или, правильнее, то, в чем они оба тожественны.
Но далее, как долженствование, конечное переходит за свой предел; та же самая определенность, которая есть ее отрицание, вместе с тем и снята, и есть таким образом его бытие само в себе; его граница вместе с тем не есть его граница.
Тем самым, как долженствование, нечто возвышается над своим пределом, но вместе с тем, наоборот, оно имеет свой предел, лишь как долженствование. То и другое нераздельно. Нечто имеет постольку предел, поскольку оно в своем определении имеет отрицание, а определение есть также снятие предела.
Примечание. Долженствование в новейшее время играло большую роль в философии, главным образом в отношении к морали, в метафизике же вообще также, как последнее и абсолютное понятие тожества бытия в себе или отношения к себе самому и определенности или границы.
Ты можешь, ибо ты должен — это заявление, которое должно было бы сказать многое, заключается в понятии долженствования. Ибо долженствование есть выход за предел; граница в нем снята, бытие в себе долженствования есть таким образом тожественное отношение к себе, т. е. отвлеченное понятие возможности (des Könnens). Ho столь же правильно сказать и наоборот: ты не можешь, именно потому что ты должен. Ибо в долженствовании столь же заключен предел, как предел; формализму возможности противополагается в нем реальность, качественное инобытие, и взаимоотношение их есть противоречие, т. е. отрицание возможности или, правильнее, невозможность (das Nichtkönnen oder vielmehr die Unmöglichkeit).
В долженствовании начинается возвышение над конечностью, бесконечность. Долженствование есть то, что в дальнейшем развитии изображает себя, по своей невозможности, как процесс в бесконечность.{70}
В отношении к форме предела и долженствования могут быть осуждены два предрассудка. Во-первых, нередко придается много значения ограничениям мышления, разума и т. д., и утверждается, что невозможно выйти за эти ограничения. В этом заявлении дано отсутствие сознания того, что именно чрез определение нечто, как предела, уже совершается выход за этот предел. Ибо определенность, граница, определяется, как предел, лишь в противоположность своему другому вообще, как неограниченному ею; другое некоторого предела есть именно нечто вне его. Камень, металл не выходят за свои пределы именно потому, что для них нет предела. Но если при таких общих положениях рассудочного мышления, как то, что невозможно выйти за предел, мышление не хочет потрудиться рассмотреть, что заключается в понятии, то можно указать на действительность, обнаруживающую крайнюю ложность таких положений. Именно в силу того, что мышление должно быть чем-то высшим в отношении к действительности, вращаться отрешенно от нее в высших областях, и, стало быть, само определяется, как долженствование, оно с одной стороны не доходит до понятия, а с другой оказывается столь же ложным относительно действительности, как и относительно понятия. Так как камень не мыслит и даже не ощущает, то его предел не есть для него предел, т. е. не есть отрицание в нем ощущения, представления, мышления и т. д., которых он не имеет. Но и камень, как нечто, отличается в своем определении или бытии в себе и в своем существовании и в этом смысле и он выходит за свой предел; понятие чрез которое он есть в себе, содержит в себе тожество со своим другим. Если он есть способное к окислению основание, то он окисляется, нейтрализуется и т. д. В окислении, нейтрализации и т. д. его предел — быть только основанием — снимается; он выходит за этот предел; точно так же как кислота снимает свой предел — быть кислотою, и ей, равно как щелочному основанию, в такой мере присуще стремление превосходить свой предел, что они лишь силою — в безводном, т. е. не чисто нейтральном виде — могут быть сохранены, как кислота и щелочное основание.
Если же некоторое существование содержит понятие, не только как отвлеченное бытие в себе, но как сущую для себя полноту, как стремление, жизнь, ощущение, представление и т. п., то оно само из себя осуществляет бытие за своим пределом и переход за свой предел. Растение переходит за предел — быть зародышем, равно как за предел — быть цветком, плодом, листом; зародыш становится развитым растением, цветок отцветает и т. д. Чувствующее существо в пределах голода, жажды и т. д. есть стремление выйти за эти пределы и осуществление этого выхода. Оно чувствует боль, и чувство боли есть преимущество чувствующей природы; это чувство есть отрицание в нем самом, которое определяется в своем чувстве, как некоторый предел, именно потому что чувствующее существо обладает чувством своей самости, которое есть полнота, восходящая над этою определенностью. Если бы такого восхождения не было, то это существо не ощу{71}щало бы ее, как своего отрицания и не испытывало бы боли. Между тем разуму, мышлению, воспрещается переход за его предел — ему, который есть всеобщее, для себя восходящее над этим пределом, т. е. над всякою частностью, который, как такой, и есть лишь восхождение над пределом. Конечно, не всякий переход за предел и не всякое бытие за пределом есть истинное освобождение от него, истинное утверждение; самое долженствование есть такой несовершенный выход за предел и такое же отвлечение вообще. Но указание на вполне отвлеченное общее имеет достаточную силу против столь же отвлеченного утверждения, что нельзя превзойти предела, или указание на бесконечное — против утверждения, что нельзя выйти за пределы конечного,
Можно при этом упомянуть о по-видимому полном значения взгляде Лейбница, — именно, что если бы магнит обладал сознанием, то он считал бы свое направление к северу за определение своей воли, за закон своей свободы. Но, напротив, если бы он обладал сознанием, и при этом волею и свободою, если бы он был мыслящим, то пространство было бы для него, как общее, объемлющим все направления, и потому одно направление к северу было бы скорее пределом его свободы, подобно тому как для человека быть удержанным на одном месте есть предел, а для растения — нет.
С другой стороны, долженствование есть выход за ограничение, но только выход односторонний. Поэтому он имеет место и значение в области конечного, где он сохраняет бытие в себе против ограниченного и утверждает его, как правило и существенное, против несущественного. Долг есть некоторое долженствование против частной воли, против своекорыстной похоти и произвольного интереса; поскольку воля в своей подвижности может отделиться от истинного, последнее предстоит ей, как долженствование. Те, которые ставят моральное долженствование так высоко и полагают, что непризнание долженствования за последнее и истинное приводит к разрушению моральности, а также резонеры, рассудок которых доставляет себе постоянное удовлетворение в том, чтобы иметь возможность против всего существующего выставлять какое-либо долженствование и тем самым производить познание лучшего, и которые поэтому также не желают, чтобы их лишили долженствования, не замечают того, что лишь для конечности их кругозора долженствование признается вполне имеющим силу. Но в действительности разумность и закон вовсе не в таком печальном положении, чтобы они были только должны быть, причем остается лишь отвлеченность бытия в себе, — равно как чтобы долженствование было в нем самом вечным, что было бы то же самое, как если бы конечность была абсолютною. Философия Канта и Фихте признает долженствование за высший пункт разрешения противоречий разума, между тем как оно есть скорее остановка на конечности и потому на противоречии.{72}
γ. Переход конечного в бесконечное
Долженствование содержит для себя предел, а предел — долженствование. Их взаимное отношение есть само конечное, которое содержит их оба в своем бытии внутри себя. Эти моменты его определения качественно противоположны; предел определяется, как отрицание долженствования, а долженствование, как отрицание предела. Таким образом конечное есть противоречие с самим собою; оно снимается, преходит. Но этот его результат, отрицание вообще, есть α, самое его определение; ибо оно есть отрицание отрицания. Таким образом конечное в своем прехождении не преходит; оно лишь становится другим конечным, которое, однако, также есть прехождение в смысле перехода в другое конечное, и т. д. в бесконечность. Ho β, при ближайшем рассмотрении этого результата оказывается, что конечное в своем прехождении, в этом отрицании себя самого, достигает своего бытия в себе, в котором оно совпадает с самим собою. Этот результат содержится в каждом из его моментов; долженствование выходит за предел, т. е. за себя само; но вне его или его другое есть лишь самый предел. Но и предел непосредственно указывает вне себя на свое другое, которое есть долженствование, а последнее есть такое же раздвоение бытия в себе и существования, как предел, есть то же, что и он; поэтому оно выходит за себя также лишь вместе с собою. Это тожество с собою, отрицание отрицания, есть утвердительное бытие, и тем самым другое конечного, которое должно быть его первым отрицательным определением; — это другое есть бесконечное.
С. Бесконечность
Бесконечное в своем простом понятии может прежде всего считаться новым определением абсолютного; оно положено, как неопределенное отношение к себе, как бытию и становлению. Формы существования выпадают из ряда определений, которые могут считаться определениями абсолютного, так как формы этой сферы положены для себя, непосредственно, лишь как определенности, вообще как конечные. Бесконечное же считается просто за абсолютное, так как оно решительно определяется, как отрицание конечного, и тем самым в бесконечном решительно признается отношение к ограниченности, которое может быть свойственно бытию и становлению, хотя бы в себе они были чужды этой ограниченности и не обнаруживали ее, и эта ограниченность в нем отрицается.
Но тем самым и бесконечное не изъемлется уже в действительности от ограниченности и конечности. Главное состоит в том, чтобы отличить истинное понятие бесконечности от ложной (schlecht) бесконечности, бесконечное разума — от бесконечного рассудка; последнее есть сделанное{73}конечным бесконечное, и мы увидим, что, именно резко и отдаленно отделяя бесконечное от конечного, мы делаем первое конечным.
Бесконечное есть
a) в простом определении утвердительное, как отрицание конечного;
b) но тем самым оно, во взаимодействии с конечным, есть отвлеченное, одностороннее бесконечное;
c) самоснятие как этого бесконечного, так и конечного, как один процесс, — есть истинное бесконечное.
а. Бесконечное вообще
Бесконечное есть отрицание отрицания, утвердительное, бытие, вновь восстановленное из ограниченности. Бесконечное есть, и притом в более напряженном смысле, чем первое непосредственное бытие; оно есть истинное бытие, возвышение над пределом. При слове «бесконечность» для чувства и духа восходит свет, ибо он уже не остается отвлеченно при себе, но возвышается до самого себя, к свету своего мышления, к своей всеобщности, своей свободе.
Прежде всего по отношению к понятию бесконечного выяснилось, что существование в своем бытии в себе определяется, как конечное, и переходит за предел. Природа конечного, как такового, состоит в том, чтобы превосходить себя, отрицать свое отрицание и становиться бесконечным. Таким образом бесконечное не стоит над конечным, как нечто готовое, так чтобы конечное имело и сохраняло место вне его или под ним. Равным образом, мы сами восходим над конечным в бесконечное лишь в качестве субъективного разума. Когда говорят, что бесконечное есть понятие разума, и что мы посредством разума возвышаемся над временным, то предполагается, что это происходит, нисколько не касаясь конечного, которое не участвует в таком внешнем для него возвышении. Но поскольку конечное само возвышается до бесконечности, то, что движет его в этом смысле, не есть внешняя сила, а собственная его природа состоит в том, чтобы относиться к себе, как к пределу, и притом как к пределу, как таковому, так и к долженствованию, и восходить над ними, или, правильнее, отрицать их, как отношение к себе, и быть выше их. Не снятие конечности вообще есть бесконечность вообще, но конечное только таково, что само собственною природою направляется к этому результату. Бесконечность есть его утвердительное определение, то, что оно есть поистине в себе. Таким образом конечное исчезло в бесконечном, и то, что остается, есть только бесконечное.
b. Взаимодействие конечного и бесконечного
Бесконечное есть; в этой непосредственности оно есть вместе отрицание другого, конечного. Таким образом, как сущее и вместе как {74}небытие другого, оно есть категория нечто, как определенного вообще; затем, так как оно есть рефлектированное в себя, вообще чрез посредство снятия определенности происходящее существование, и потому положено, как существование, отличенное от своей определенности, — оно возвращается в категорию нечто с некоторою границею. По этой определенности конечное противостоит бесконечному, как реальное существование; таким образом они в качественном отношении остаются одно вне другого; непосредственное бытие бесконечного восстановляет бытие его отрицания, конечного, которое уже казалось исчезнувшим в бесконечном.
Но бесконечное и конечное находятся не только в этих категориях отношения; обе стороны определяются далее просто, как другое, одно против другого. Именно, конечное есть предел; положенный, как предел, оно есть существование, положенное с определением — переходить в свое бытие в себе, становиться бесконечным. Бесконечное есть ничто конечного, его бытие в себе и долженствование, но последнее, как рефлектированное в себя, как исполненное долженствование, как относящееся только к себе вполне утвердительное бытие. Бесконечности присуща удовлетворенность, состоящая в том, что исчезают всякая определенность, изменение, предел и с ними вместе самое долженствование, которое снимается, полагается, как ничто конечного. Как это отрицание конечного, определяется бытие в себе, которое таким образом, как отрицание отрицания, утвердительно в себе. Но это утверждение, как качественно непосредственное отношение к себе, есть бытие; тем самым бесконечное приводится обратно к той категории, что ему противостоит конечное, как некоторое другое; его отрицательная природа положена, как сущее, следовательно, как первое и непосредственное отрицание. Таким образом бесконечному присуща противоположность с конечным, которое, как другое, остается вместе с тем определенным, реальным существованием, хотя оно в своем бытии в себе, в бесконечном, вместе с тем положено, как снятое; бесконечное есть не-конечное бытие с определением отрицания. В противоположность конечному, кругу сущих определенностей, реальностей, бесконечное есть неопределенно пустое, потустороннее конечного, имеющее свое бытие в себе не в своем существовании, которое есть нечто определенное.
Поскольку бесконечное в противоположность конечному полагается в качественном отношении, как другое относительно другого, оно должно быть названо ложным бесконечным, бесконечным рассудка, которым оно признается за высшее, за абсолютную истину; для того, чтобы привести рассудок к сознанию того, что, думая найти себе удовлетворение в примиренности истины, он погружается в непримиренные, неразрешенные, абсолютные противоречия, и служат те противоречия, в которые он впадает со всех сторон, приступая к употреблению и разъяснению этой своей категории.
Это противоречие тотчас же обнаруживается в том, что против бесконечного остается конечное, как существование; тем самым даны две определенности; даны два мира, бесконечный и конечный; в их взаимном {75}отношении бесконечное есть лишь граница конечного, и тем самым само есть лишь определенное, конечное бесконечное.
Это противоречие развивает свое содержание до более выразительных форм. Конечное есть реальное существование, которое остается таковым, даже переходя в свое небытие, в бесконечное; последнему присуще, как указано, лишь первое, непосредственное отрицание его определенности в отношении к конечному, точно также как конечное по отношению к этому отрицанию, как отрицаемое, имеет значение лишь другого, и потому еще есть нечто. Восходя тем самым из этого конечного мира к его высшему, бесконечному, рассудок оставляет этот конечный мир, как нечто находящееся по сю сторону, так что бесконечное поставляется только над конечным, отделяется от него, вследствие чего и конечное отделяется от бесконечного; оба помещаются в разных местах, — конечное, как посюстороннее существование, бесконечное же, хотя оно есть бытие в себе конечного, как потустороннее, в смутной, недостижимой дали, вне которой находится и остается конечное.
Разделенные таким образом они однако столь же существенно относятся одно к другому, и именно чрез разделяющее их отрицание. Это приводящее их во взаимное отношение, каждое, как рефлектированное в себя нечто, отрицание есть обоюдная их граница одного относительно другого; и притом так, что каждое из них имеет эту границу не только против другого, в нем, но отрицание есть его бытие в себе, каждое имеет границу в себе самом, в своем отделении от другого. Но граница есть первое отрицание, следовательно оба они ограничены, конечны в себе самих. Однако, каждое, как относящееся к себе утвердительно, есть также отрицание своей границы; таким образом оно непосредственно отстраняет ее от себя, как свое небытие, и будучи качественно отделено от нее, полагает ее как другое бытие вне себя, конечное — свое небытие, как это бесконечное, бесконечное — как конечное. Что переход от конечного к бесконечному совершается необходимо, т. е. чрез определение конечного, и что последнее тем самым возвышается к бытию в себе, — с этим легко соглашаются, так как конечное определяется, как хотя и устойчивое существование, но вместе также, как небытие в себе, т. е. по самому своему определению разлагающееся; бесконечное же определяется, как хотя и причастное отрицанию и границе, но вместе с тем также, как сущее в себе, так что эта отвлеченность относящегося к себе самому утверждения составляет его определение, по которому следовательно конечное существование не заключается в нем. Но было указано, что утвердительное бытие бесконечного является в результате лишь чрез посредство отрицания, именно отрицания отрицания, и что эта его утвердительность, взятая, как простое, качественное бытие, понижает содержащееся в нем отрицание до простого непосредственного отрицания, и следовательно до определенности и границы, вследствие чего это бытие, как противоречащее его бытию в себе, исключается из него, полагается, не как его бытие, а как противоположное его {76}бытию в себе, как конечное. Поскольку таким образом каждое в себе и по своей определенности есть положение своего другого, они нераздельны. Но это их единство скрыто в их качественном инобытии, оно есть внутреннее, лежащее лишь в основании.
Тем самым определяется способ проявления этого единства; положенное в существовании, оно есть преобразование или переход конечного в бесконечное, и наоборот; так что бесконечное в конечном и конечное в бесконечном, другое в другом, лишь выступает, т. е. каждому свойственно непосредственное возникновение в другом, и отношение их есть лишь внешнее.
Процесс этого перехода имеет следующий подробный вид. Чрез конечное совершается выход в бесконечное. Этот выход является внешним действием. Что происходит в этой потусторонней для конечного пустоте? В чем положительная сторона этого процесса? Вследствие нераздельности бесконечного и конечного (или потому что это одностороннее бесконечное само ограничено) возникает граница; бесконечное исчезло, его другое, конечное, произошло. Но это происхождение конечного является внешним для бесконечного событием, и новая граница — такою, которая возникает не из самого бесконечного, а также заранее установлена. Тем самым дано возвращение к прежнему, напрасно снятому определению. Но эта новая граница сама такова, что должна быть снята или превзойдена. Тем самым вновь возникает пустота, ничто, в коем опять находится та же определенность, новая граница, — и т. д. в бесконечность.
Дано взаимное определение конечного и бесконечного; конечное конечно лишь в отношении к долженствованию или к бесконечному, а бесконечное бесконечно лишь в отношении к конечному. Они нераздельны и вместе просто противоположны одно другому; каждое из них имеет в нем свое другое; таким образом каждое есть единство себя и своего другого и есть в своей определенности такое существование, которое не есть то, что оно есть само, а то, что есть его другое.
Это отрицающее себя само и свое отрицание взаимное определение есть то, что является прогрессом в бесконечность, который в столь многих образах и применениях признается за последнее, далее чего уже нет движения, но достигнув чего и заявив «и т. д. в бесконечность», мысль как бы достигла своего конца. Этот прогресс возникает повсюду, где относительные определения доводятся до своего противоположения так, что они являются в нераздельном единстве, и между тем каждому в противоположность другому приписывается самостоятельное существование. Потому этот прогресс есть противоречие, которое не разрешено; но лишь указано, как данное.
Дано отвлеченное восхождение, которое остается не завершенным, так как нет восхождения над самым этим восхождением. Дано бесконечное; над ним, правда, восходят, ибо полагается новая граница, но тем самым совершается лишь возвращение к конечному. Эта ложная бес{77}конечность есть сама в себе то же, что постоянное долженствование, она есть, правда, отрицание конечного, но в действительности не может от него освободиться; конечное вновь проявляется в самом бесконечном, как его другое, потому что это бесконечное дано лишь в отношении к другому для него конечному. Прогресс в бесконечность есть поэтому лишь повторяющееся однообразие, одна и та же наскучающая смена этого конечного и бесконечного.
Бесконечность бесконечного прогресса поражена конечностью, как таковою, поэтому ограничена, и сама конечна. Тем самым она, правда, полагается, как единство конечного и бесконечного. Но это единство не рефлектированное. Оно служит только к тому, чтобы вызывать в конечном бесконечное и в бесконечном конечное, оно есть, так сказать, двигатель бесконечного прогресса. Этот прогресс есть внешнее сказанного единства, на котором (внешнем) останавливается представление при постоянном повторении одной и той же смены, при ненаполненном беспокойстве дальнейшего движения за границу до бесконечности, которое (движение) находит в этом бесконечном новую границу, но так же мало может остановиться на ней, как и на бесконечном. Это бесконечное имеет постоянное определение потустороннего, которое не может быть достигнуто, потому что оно должно не быть достигнуто, так как определенность потусторонности, сущего отрицания, не может быть откинута. По этой своей определенности оно противоположно конечному, как посюстороннему, которое также не может возвыситься до бесконечного, так как оно (конечное) имеет определение другого, т. е. постоянно повторяющегося, постоянно производящего себя вновь в своем потустороннем, притом отличном от него существовании.
с. Утвердительная бесконечность
В вышеуказанном переходящем туда и сюда взаимном определении конечного и бесконечного истина их в себе уже дана, и требуется лишь признание того, что дано. Это колебание туда и сюда образует собою внешнюю реализацию понятия; в нем — но только внешним образом, одно вне другого, — положено то, что содержится в понятии; требуется лишь сравнение этих различных моментов, в котором выражается единство, создающее самое понятие. Однако единство бесконечного и конечного есть, как уже нередко было замечено, и как здесь следует особенно припомнить, лишь неудачное выражение для истинного единства; и удаление сказанного неудачного определения должно иметь место в этом предлежащем нам раскрытии понятия.
По ближайшему лишь непосредственному определению бесконечное есть только выход за конечное; оно есть по своему определению лишь отрицание конечного; таким образом и конечное есть лишь то, что должно быть превзойдено, отрицание своего бытия в себе, которое (бытие) есть бесконечное. В каждом заключается тем самым определенность другого, причем по смыслу бесконечного прогресса они оба взаимно исключаются и сле{78}дуют одно за другим лишь попеременно; ни одно не может быть положено и понято без другого, бесконечное — без конечного и конечное — без бесконечного. Когда говорится, чтó такое бесконечное, именно что оно есть отрицание конечного, то высказывается вместе с тем и конечное, без последнего нельзя обойтись при определении бесконечного. Требуется только знать, чтó говоришь, чтобы найти определение конечного в бесконечном. С другой стороны, относительно конечного немедленно допускается, что оно есть уничтожающееся, но именно эта его уничтожаемость и есть бесконечность, от которой оно также не отделимо. Правда, при таком понимании они по-видимому берутся лишь в их отношении к их другому. Если же взять их безотносительно, так, чтобы они были соединены лишь союзом и, то они окажутся противостоящими одно другому самостоятельными, каждое само в нем. Посмотрим же, что они в этом случае представят собою. Бесконечное, так поставленное, есть одно из двух; но, как только одно из двух, оно само конечно, оно не есть целое, но лишь одна из его сторон; оно есть таким образом конечное бесконечное. Таким образом получаются два конечных. Именно в том, что бесконечное отделяется от конечного и тем самым поставляется, как одностороннее, и заключается его конечность, т. е. его единство с конечным. С своей стороны, конечное, поставленное, как удаленное от бесконечного, есть то отношение к себе, в котором удалена его относительность, зависимость, преходимость; оно есть те же самые самостоятельность и самоутверждение, какими должно быть бесконечное.
Оба способа рассмотрения, которые по-видимому исходили от различных определений, поскольку первый полагал лишь взаимное отношение бесконечного к конечному, каждого к своему другому, а второй — полную их раздельность, приводят к одному и тому же результату; бесконечное и конечное, по своему взаимному отношению, которое хотя внешне, но существенно для них, без которого ни одно из них не есть то, что оно есть, также содержат каждое свое другое в своем собственном определении, равно как каждое взятое для себя, рассматриваемое в нем самом, заключает в себе свое другое, как свой собственный момент.
Здесь мы получаем — приобревшее такую дурную славу — единство конечного и бесконечного, — единство, которое само есть бесконечное, заключающее в себе само себя и конечность, следовательно, бесконечное в ином смысле, чем в том, по коему конечное отделено от него и поставлено по другую сторону от него. Но поскольку они должны быть также различены, каждое из них, как указано ранее, есть само единство их обоих; так получаются два таких единства. Общее им, единство обоих определений, как единство, полагает их прежде всего, как отрицаемые, так как каждое должно быть тем, что оно есть в своей отличительности; в своем единстве они теряют поэтому свою качественную природу; — это важное соображение против того представления, которое не хочет отрешиться от того, чтобы в единстве бесконечного и конечного сохранять качество, присущее им, взятым {79}одно вне другого, и потому видит в их единстве только противоречие, а не разрешение его через отрицание их качественной определенности; и таким образом простое, общее единство бесконечного и конечного прежде всего искажается.
Но далее, поскольку они должны быть взяты также, как различные, то единство бесконечного, составляющее само каждый из этих моментов, в каждом из них определяется различным образом. То, что по своему определению есть бесконечное, имеет отличную от себя конечность в нем, так как первое в этом единстве есть в себе, и это последнее есть определенность, граница его; но это граница, которая есть просто его другое, противоположное относительно его; его определенность, будучи бытием в себе, как таковым, искажается прибавкою этого рода качества; таким образом оно есть пораженное конечностью бесконечное. Равным образом, поскольку конечное, как таковое, есть лишь небытие в себе, но согласно сказанному единству также имеет в нем свою противоположность, то оно повышается в своем достоинстве и притом, так сказать, до бесконечности; оно становится пораженным бесконечностью конечным.
Как ранее простое, так и это удвоенное единство бесконечного и конечного искажается рассудком. Это происходит здесь также потому, что в каждом из обоих единств бесконечное берется, не как отрицаемое, а напротив, как бытие в себе, в котором, следовательно, не положены определенность и предел; тем самым бытие в себе понижается и искажается. Наоборот, конечное также удерживается, как не отрицаемое, хотя уничтоженное (nichtig) в себе, так что оно в своем соединении с бесконечным повышается до того, что оно не есть, и тем самым становится бесконечным в противоположность своему не исчезающему, а напротив, остающемуся постоянным определению.
Искажение, которое допускается рассудком относительно конечного и бесконечного, и которое состоит в том, чтобы сохранять их взаимоотношение, как качественное различие, удерживать их в их определении, как разделенные и притом абсолютно разделенные, возникает от забвения того, что такое есть понятие этих моментов для него самого. Согласно этому понятию единство конечного и бесконечного не есть их внешнее сопоставление, ниже несоответственное, противоположное их определению соединение, в котором связаны разделенные и противоположные, самостоятельные одно относительно другого и, стало быть, несогласующиеся сущие, но каждое есть само в нем это единство, и каждое есть лишь снятие себя самого, причем ни одно не имеет перед другим преимущества бытия в себе и утвердительного существования. Как было показано ранее, конечность есть лишь выход за себя; поэтому в ней содержится бесконечность, другое ее самой. Равным образом бесконечность есть лишь выход за конечное; поэтому она по существу содержит свое другое и есть, стало быть, в ней самой другое себя самой. Конечное не снимается бесконечным, как бы вне первого находящеюся силою, но его собственная бесконечность состоит в этом снятии себя.{80}
Это снятие, таким образом, не есть изменение или вообще инобытие, не есть снятие нечто. То, в чем снимается конечное, есть бесконечное, как отрицание конечности; но последняя уже сама есть лишь существование, определяемое, как небытие. Она есть, стало быть, лишь отрицание, снимающееся в отрицании. Также с своей стороны бесконечность определяется, как отрицание конечности и следовательно определенности вообще, как пустая потусторонность; ее снятие себя в конечном есть возвращение из пустого бегства, отрицание потусторонности, которая есть отрицательное в нем самом.
То, что имеется налицо, есть, стало быть, в обеих то же самое отрицание отрицания. Но последнее есть в себе отношение к себе самому, утверждение же есть возврат к себе через опосредование, которое есть отрицание отрицания. Эти определения следует имеет в виду, как существенные; второе же состоит в том, что они в бесконечном прогрессе также положены и притом положены в нем еще не в их окончательной истине.
Тем самым, во-первых, оба, как бесконечное, так и конечное, отрицаются, над обоими одинаково совершается восхождение; во-вторых, они полагаются также, как различные, каждое относительно другого, как положительные для себя. Мы понимаем эти два определения сравнительно так, как мы разделили через сравнение, внешнее сравнивание, два способа воззрения, конечный и бесконечный в их взаимоотношении и каждый взятый для себя. Но в бесконечном прогрессе высказывается более, в нем положена также связь различаемого, однако ближайшим образом только еще, как переход и смена; нами усматривается лишь в простой рефлексии то, чтó ему в действительности присуще.
Ближайшим образом отрицание конечного и бесконечного, положенное в бесконечном прогрессе, может быть понимаемо, лишь как простое и тем самым как внешнее, как следование одного за другим. Если исходить от конечного, то совершается переход за границу, конечное отрицается. За сим имеется также налицо и другая сторона, бесконечное, но в нем вновь возникает граница; таким образом имеется налицо выход за бесконечное. Это двоякое снятие положено, однако, отчасти вообще, лишь как внешнее возникновение и чередование моментов, отчасти еще не как одно единство; каждый из этих выходов еще прибавочное положение (Ansatz), новый акт, так что они происходят один вне другого. Но оно далее находится в бесконечном прогрессе их отношения. Оно есть, во-первых, конечное; за сим совершается выход из него, и это отрицательное или потустороннее конечного есть бесконечное; в третьих, снова совершается выход из этого отрицания, возникает новая граница, новое конечное. Таково полное, самозаключающее движение, приходящее к тому, чтó составляло его начало; возникает то же самое, от чего изошли, т. е. конечное восстановляется вновь; таким образом последнее совпало с самим собою, нашло вновь в своем потустороннем лишь себя само.
То же самое имеет место в рассуждении бесконечного. В бесконеч{81}ном, в находящемся по ту сторону границы, возникает новая граница, которую постигает та же участь — подвергнуться отрицанию своей конечности. То, что вновь имеется налицо, есть то же самое бесконечное, которое ранее того исчезло в новой границе; поэтому бесконечное через свое снятие, через новую границу не отодвигается далее, не удаляется от конечного, ибо последнее состоит лишь в переходе в бесконечное, ниже от себя самого, ибо оно пришло к себе самому.
Таким образом оба они, конечное и бесконечное, суть это движение, возвращающее их к самим себе через их отрицание; они суть лишь опосредование в себе, утверждение обоих содержит в себе отрицание обоих и есть отрицание отрицания. Таким образом они суть результат, а поэтому не то, что они суть в определении своего начала; конечное не есть существование с одной стороны, а бесконечное — существование или бытие в себе вне существования, определяемого, как конечное. Против единства конечного и бесконечного рассудок восстает так лишь потому, что он предполагает предел и конечное также, как и бытие в себе, постоянно сохраняющимися; поэтому он теряет из виду как их отрицание, которое в бесконечном прогрессе фактически имеется налицо, так и то, что они в нем присутствуют, лишь как моменты некоторого целого, и что они выступают на вид лишь через свое противоположение, а также существенно через снятие этого противоположения.
Если сообразить ближайшим образом о возвращении к себе, возвращении к себе как конечного, так и бесконечного, то в самом этом результате обнаруживается некоторая неправильность, связанная с подвергшимся уже порицанию искажением их: за исходный пункт берется то одно конечное, то одно бесконечное, и лишь поэтому получаются два результата. Но совершенно безразлично, что из них принять за начало; поэтому устраняется то их различие, которое привело к двойственности результата. Это начало одинаково положено по обеим сторонам бесконечной линии бесконечного прогресса, каждому моменту которой присуще одинаковое чередование, так что совершенно безразлично, какое место принято за начало. Они различаются в этом чередовании, но равным образом одно есть момент другого. Поскольку оба, конечное и бесконечное, сами суть моменты процесса, они вместе суть конечное, а поскольку они также вместе и в последнем и в результате отрицаются, то этот результат, как отрицание конечности каждого из них, правильно именуется бесконечным. Их различие есть свойственный им обоим двоякий смысл. Двоякий смысл конечного состоит в том, что оно во-первых, есть только конечное в противоположность бесконечному, противопоставляемому ему, а, во-вторых, вместе и конечное и противопоставляемое ему бесконечное. И бесконечное имеет двоякий смысл, будучи одним из этих двух моментов, и в этом смысле и ложным бесконечным, и тем бесконечным, в котором они оба, оно само и его другое, суть лишь моменты. Следовательно, чтобы иметь налицо подлинное бесконечное, тот процесс, в котором оно отлагается, должен быть лишь {82}одним из его определений, противоположным конечному и потому сам конечным, и это различие себя от самого себя должно быть снято в самоутверждении, дабы через это опосредование получилось истинно бесконечное.
Это определение истинно бесконечного не может быть схвачено в отвергнутой уже формуле единства конечного и бесконечного; единство есть отвлеченное неподвижное саморавенство, и его моменты суть также неподвижное сущее. Бесконечное же, как и оба его момента, есть, напротив, по существу становление, но становление определенное далее в своих моментах. Становление есть прежде всего отвлеченные бытие и ничто в своих определениях; за сим, как изменение, существующее, нечто и другое; теперь же оно, как бесконечное, конечное и (снова) бесконечное, само находится в процессе становления. Это бесконечное, как возвращение обратно в себя, отношение к себе самому, есть бытие, но не неопределенное, отвлеченное бытие, ибо оно положено, как отрицание отрицания; тем самым оно есть также существование, так как оно содержит вообще отрицание, а стало быть и определенность. Оно есть, и есть там, как предстоящее, настоящее. Лишь ложно бесконечное есть потусторонность, так как оно есть только отрицание конечного, положенного, как реальное, и потому есть отвлеченное, первое отрицание; определяемое, только как отрицательное, оно не имеет в себе утверждения существования; установляемое, только как отрицательное, оно даже не должно быть там, оно должно быть недостижимо. Но эта недостижимость есть не возвышенность его, а его недостаток, имеющий свое окончательное основание в том, что конечное, как таковое, сохранено, как сущее. Ложно то, что недостижимо; и явно, что такое бесконечное ложно. Образ прогресса в бесконечность есть прямая линия, на обеих границах которой бесконечное есть и всегда есть лишь там, где оно — которое есть существование — не существует, и выходит за себя к этому своему несуществованию, т. е. в неопределенность; образ же истинной бесконечности, загибающейся к себе, есть круг, линия, достигшая сама себя, замкнутая и целая в своей наличности, без начала и конца.
Истинная бесконечность есть вообще существование, положенное, как утвердительное, в противоположность отвлеченному отрицанию, реальность в высшем смысле слова, чем та, которая была ранее определена просто; здесь последняя получила конкретное содержание. Реальное есть не конечное, а бесконечное. Так и далее реальность определяется, как сущность, понятие, идея и т. д. Но бесполезно при более конкретном повторять такие прежние, более отвлеченные категории, какова категория реальности, и употреблять последние взамен более конкретных определений, каковые суть сами в них. Такие повторения, напр., что сущность или идея суть реальное, находит себе повод лишь в том, что неразвитому мышлению сроднее более отвлеченные категории, как бытие, существование, реальность, конечность.
Здесь припоминание категории реальности имеет свое более определенное основание, так как отрицание, в противоположность которому она есть утверждение, есть здесь отрицание отрицания и потому само противоположно {83}той реальности, которая есть конечное существование. Отрицание определяется таким образом, как тожество; идеализованное (das Ideelle)[17] есть конечное, каково оно в истинном бесконечном, т. е. как определение, содержание, отличимое, но сущее не самостоятельно, а в качестве момента. Идеальность имеет это конкретное значение, которое не вполне выражается через отрицание конечного существования. В отношении к идеальности и реальности противоположность конечного и бесконечного понимается так, что конечное считается реальным, а бесконечное — идеализованным; подобно тому как далее понятие считается идеализованным и притом только идеализованным, а напротив, существование вообще реальным. Таким образом, конечно, ничему не помогает пользование для данного конкретного определения отрицания собственным названием «идеализованного»; в этой противоположности мы снова возвращаемся к односторонности отвлеченного отрицания, которая свойственна ложному бесконечному и упорствует даже при утвердительном существовании конечного.
Переход
Идеализация может быть названа качеством бесконечности; но первая есть по существу процесс становления и потому переход, подобный переходу становления в существование, на который теперь и нужно указать. Как снятие конечности, т. е. конечности, и как таковой, а равным образом и лишь противоположной ей, лишь отрицательной бесконечности, этот переход есть возврат в себя, отношение к самому себе, бытие. Так как в этом бытии есть отрицание, то оно есть существование, но так как далее это отрицание есть по существу отрицание отрицания, отрицание, относящееся к себе самому, то оно есть то существование, которое называется бытием для себя.
Примечание 1-е. Бесконечное — по обычному смыслу этого слова ложная бесконечность — и прогресс в бесконечность, суть выражение противоречия, которое выдает себя за свое разрешение и за последнее слово. Это бесконечное есть первое возвышение чувственного представления о конечном в мысль, которая имеет однако содержанием лишь ничто, категорически положенное, как несущее; это выход из ограниченности, который не сосредоточивает в себе и не умеет возвратить отрицательного к положительному. Эта незаконченная рефлексия имеет вполне в виду оба определения истинно бесконечного — противоположность конечного и бесконечного и единство конечного и бесконечного, но не соединяет этих обеих{84}мыслей; каждая из них непременно приводит за собою другую, но они только чередуются. Изображение этого чередования, бесконечный прогресс, выдвигается во всех тех случаях, когда останавливаются на противоречии единства обоих определений и их противоположности. Конечность есть снятие себя самой, она заключает в себе свое отрицание, бесконечность; — это единство обоих, — но при этом совершается выход за конечное к бесконечному, как потустороннему относительно его, — это разделение обоих; но за бесконечным есть другое конечное, — потустороннее, т. е. бесконечное, содержащее в себе конечность, — это единство того и другого; а это конечное есть также отрицание бесконечного — это их разделение и т. д. Так в причинном отношении причина и действие нераздельны; причина, которая не производила бы никакого действия, не есть причина, равно как действие, которое не имело бы причины, не есть уже действие. Это отношение приводит таким образом к бесконечному прогрессу причин и действий. Нечто определяется, как причина, но оно, как конечное (а конечно оно собственно также вследствие его отделения от действия), само имеет причину, следовательно, оно есть также действие; тем самым, то, что определяется как причина, определяется также, как действие, — это единство причины и действия. Но определяемое, как действие, вновь имеет причину, т. е. причину нужно отделять от ее действия и полагать, как нечто от него отличное. Эта новая причина есть сама лишь действие — это единство причины и действия; но она имеет нечто другое своею причиною — это разделение обоих определений и т. д. до бесконечности.
Этому прогрессу можно таким образом придать более своеобразную форму; предполагается, что конечное и бесконечное суть некоторое единство; это ложное предположение должно быть исправлено противоположным: они совершенно различны и противоположны. Это предположение вновь исправляется тем, что они признаются неразделимыми, что в одном определении заключено другое, т. е. предполагается их единство и т. д. до бесконечности. Легко установляется то требование, что для проникновение в природу бесконечного нужно иметь сознание того, что бесконечный прогресс, развитое бесконечное рассудка, обладает свойством быть сменою обоих определений, единства и раздельности обоих моментов, и затем иметь дальнейшее сознание того, что это единство и эта раздельность сами нераздельны.
Разрешение этого противоречия должно состоять не в признании одинаковой правильности или одинаковой неправильности обоих предположений — это лишь другой вид остающегося существовать противоречия, — но в их идеализации, при которой они в своем различении, как взаимном отрицании, суть лишь моменты; сказанное однообразное чередование есть фактически отрицание как единства, так и раздельности. В нем фактически дано указанное выше, именно выход конечного из себя в бесконечное, причем первое, выходя также и из последнего, вновь производит само себя и стало быть также возвращается к себе, как это происходит и с бесконечным, так что из одного и того же отрицания отрицания полу{85}чается утверждение, каковой результат и оказывается тем самым их истиною и основанием. Таким образом в этом бытии, как идеализации различного, противоречие не исчезает отвлеченно, а разрешается и примиряется, и мысли оказываются не только полными, но и согласованными. Природа умозрительного мышления обнаруживает себя здесь, как на подобранном примере, в своем определенном виде; она состоит исключительно в понимании противоположных моментов в их единстве. Так как каждый из них и притом фактически в нем обнаруживает в нем самом свою противоположность и в ней возвращается к себе, то утвердительная истина есть это самодвижущееся единство, совпадение обеих мыслей, их бесконечность, — отношение к себе самой, не непосредственное, но бесконечное.
Многие, уже более освоившиеся с мышлением, часто полагают сущность философии в разрешении задачи, каким образом бесконечное выходит из себя и приходит к конечности. Это, полагают они, не может стать понятным. Бесконечное, к понятию которого мы пришли, в последующем изложении получит дальнейшие определения, и на нем будет во всем многообразии форм показано, каким образом оно, если можно так выразиться, приходит к конечности. Здесь же мы исследуем этот вопрос лишь в его непосредственности и в связи с уже ранее рассмотренным значением, какое может принадлежать бесконечному.
От ответа на этот вопрос вообще зависит решение вопроса, возможна ли философия, и так как его хотят направить именно к такой цели, то полагают, что в этом вопросе имеют дело с некоторым родом досадливой задачи, с неодолимым талисманом, дающим прочное и верное орудие против утвердительного ответа и тем самым против философии и ссылки на последнюю. И относительно других предметов требуется известное развитие для понимания вопросов, тем более относительно философских предметов, так как иначе может получиться ответ, что вопрос бессмыслен. При подобных вопросах справедливость требует не придираться к словам, но тем или иным способом постараться понять, о чем идет речь. Выражения, относящиеся к чувственному представлению, каково, например, приходить и т. п., которые употребляются при вопросе, вызывают подозрение, что он возник на почве обычного представления, и что для ответа на него ожидают также ходячих представлений обыденной жизни и формы чувственного подобия.
Если вместо слова бесконечное, взять слово бытие вообще, то легче понять определение бытия, его отрицание или конечность. Хотя бытие, как таковое, есть нечто неопределенное, но в нем не выражено непосредственно, что оно есть противоположность определенного. Напротив, бесконечное содержит эту мысль определительно; оно есть не-конечное. Тем самым, по-видимому, непосредственно исключается единство конечного и бесконечного; поэтому, незаконченная рефлексия всего упорнее высказывается против этого единства.{86}
Ho было показано и ясно само собою без необходимости вдаваться в определение конечного и бесконечного, что бесконечное в том смысле, в каком оно берется этою рефлексиею, — именно как противоположное конечному — именно потому что оно ему противоположно, имеет в нем свое другое, есть поэтому уже нечто ограниченное, само есть конечное, есть ложное бесконечное. Поэтому ответ на вопрос, каким образом бесконечное становится конечным, состоит в том, что нет бесконечного, которое сначала бесконечно и потом уже должно стать конечным, перейти в конечность, во что оно уже само для себя настолько уже конечное, насколько бесконечное. Между тем как вопрос предполагает, что подлинно реальны, с одной стороны, бесконечное для себя, а с другой стороны конечное, которое отделилось от него, или которое, где бы оно ни было, отделено от него, — то на это следовало бы ответить, что такое отделение непонятно. И такое конечное, и такое бесконечное оба лишены истинности; а то, что ложно, — непонятно. Между тем, равным образом, следует сказать, что они понятны; рассматривать их, даже как они даны в представлении, т. е. находят в одном определение другого, иметь простое воззрение на эту их нераздельность, значит понимать их; эта нераздельность есть их понятие. Напротив, приписание самостоятельности этим бесконечному и конечному вносит в сказанный вопрос ложное содержание и содержит уже в себе ложное отношение между ними. Поэтому следует не отвечать на этот вопрос, но отрицать содержащиеся в нем ложные предположения, т. е. самый вопрос. Через вопрос об истине этих бесконечного и конечного изменяется точка зрения на них, и это изменение переносит на самый первый вопрос ту трудность, которую он стремится породить; этот ваш второй вопрос есть нечто новое для рефлексии, из которой вытекает первый вопрос, так как в последней нет того умозрительного интереса, который сам для себя и прежде всякого отношения к определениям направляется к познанию того, истинны или они так, как они предположены. Но поскольку познана неистинность того отвлеченного бесконечного, а также долженствующего стоять наряду с ним конечного, то о происхождении конечного из бесконечного следует сказать, что бесконечное переходит в конечное потому, что в первом нет никакой истины, никакой самостоятельности, поскольку оно понимается, как отвлеченное единство; равным образом и конечное переходит в бесконечное также по основанию своего ничтожества. Или еще правильнее сказать, что бесконечное от века перешло в конечное, что первого просто нет, так же мало, как и чистого бытия, бытия только для себя, самого в себе без своего другого.
Вопрос, каким образом бесконечное переходит в конечное, может содержать в себе еще дальнейшее предположение, именно, что бесконечное в себе включает в себя конечное и таким образом есть в себе единство себя самого и своего другого, так что затруднение состоит в сущности в их разделении, которое противоречит предположенному их единству. В этом предположении противоречие, которое хотят удержать, имеет только {87}другой вид; единство и различие отделены и изолированы одно от другого. Но если первое берется, не как отвлеченное неопределенное единство, но, как и в первом предположении, как определенное единство конечного и бесконечного, то в нем уже дано различие обоих, — различие, которое таким образом не есть уже вместе с тем распадение их на отдельные самостоятельности, а сохраняет их единство, как идеализованных. Эти единство бесконечного и конечного и их различение столь же неразделимы, как конечность и бесконечность.
Примечание 2. Положение, что конечное идеализовано, составляет идеализм. Философский идеализм состоит не в чем ином, как в том, что конечное не признается истинно сущим. Всякая философия есть по существу идеализм или имеет последний по крайней мере своим принципом, и вопрос состоит лишь в том, в какой мере последний действительно проведен. С философиею в этом отношении происходит то же, что с религиею; ибо религия также не признает конечности за истинно сущее, за последнее, абсолютное, или иначе за не-положенное, несотворенное, вечное. Поэтому противоположность идеалистической и реалистической философии не имеет значения. Философия, которая приписывала бы конечному существованию, как таковому, истинное, последнее, абсолютное бытие, не заслуживала бы названия философии; принципы древней или новой философии, как то вода, или материя, или атомы, суть мысли, общее, идеализованное, а не вещи, как они даны непосредственно, т. е. в чувственной единичности. Даже вода Фалеса не такова, ибо, хотя она есть опытная вода, она есть сверх того вместе с тем бытие в себе или сущность всех прочих вещей; и эти последние не самостоятельны, не обоснованы внутри себя, но положены в зависимости от другого, от воды, т. е. идеализованы. Если поэтому принцип, общее, именуется идеализованным, то тем более должны быть названы идеализованными понятие, идея, дух; и так как обратно отдельные, чувственные вещи, идеализованные в принципе, сняты в понятии, еще более в духе, то при этом надлежит предварительно обратить внимание на ту двойственность, которая обнаружилась относительно бесконечного, именно на то, что, с одной стороны, идеализованное есть конкретное, истинно сущее, а, с другой, его моменты точно также суть идеализованное, снятое в нем, в действительности же только единое есть конкретное целое, от которого моменты неотделимы.
Под идеализованным подразумевается обыкновенно форма представления, и идеализованным называется то, что вообще есть в моем представлении, или в понятии, или в идее, или в воображении и т. д., так что идеализованным вообще считается воображаемое, — представления, которые не только отличаются от реального, но по существу не должны быть реальным. Действительно дух вообще есть по существу идеалист; в нем, уже когда он ощущает, представляет, еще более, когда он мыслит, понимает, содержание не есть уже так называемое реальное существование; в единстве я такое внешнее бытие остается лишь, как снятое, оно есть для меня; идеализовано во мне. Этот субъективный идеализм, высказы{88}вается ли или установляется он, как бессознательный идеализм сознания вообще или как сознательный принцип, относится лишь к форме представления, по которой некоторое содержание есть мое; эта форма в систематическом субъективном идеализме утверждается, как единственно истинная, исключающая форму объективности или реальности, внешнего существования сказанного содержания. Такой идеализм имеет характер формальный, так как он не обращает внимания на содержание представления или мышления, которое (содержание) может при этом оставаться в представлении или мышлении совершенно в своей конечности. С принятием такого идеализма ничто не теряется, как потому что сохраняется реальность этого конечного содержания, существования, наполненного конечностью, так и потому что, поскольку от него отвлекается, в такое содержание само по себе ничто не должно быть вложено; но с ним ничего и не выигрывается, именно потому что ничто не теряется, так как представление я, дух, остается наполненным тем же содержанием конечности. Противоположность форм субъективности и объективности есть конечно одна из конечностей; но содержание, как оно принято в ощущение, возрение или также в более отвлеченный элемент представления, в мышление, содержит в себе полноту конечности, которая не может быть утрачена при устранении лишь одного рода конечности — формы субъективного и объективного, ни тем менее утратиться сама собою.