Не менее сложно и определение момента окончания длящегося преступления, которое характеризуется значительной пестротой относительно отдельных видов указанной группы преступлений. Особенность длящихся преступлений заключается в том, что преступление признается юридически оконченным, но момент окончания как бы «этапируется» по времени до определенного факта. При этом не однозначны ни сам юридический, ни фактический моменты окончания; они полностью зависят от специфики вида преступления и не являются абсолютно одинаковыми для всех длящихся преступлений. Так, по юридическому моменту окончания все длящиеся преступления можно разделить на две группы: 1) ограниченные определенным сроком (самовольная отлучка, самовольное оставление части) и 2) законодательно не связанные с каким–либо сроком (укрывательство, уклонение от уплаты алиментов и др.). И в последних юридический момент окончания весьма различен: таковым признают и завершенность деяния (укрывательство), и длительное непоступление сумм на содержание ребенка.
Несколько меньшей пестротой характеризуется момент окончания фактический, но и он не однозначен. Его связывают с добровольным прекращением деятельности, с раскрытием преступления. Таким образом, конкретизировать на общем уровне момент окончания длящегося преступления не удается, поскольку он (момент окончания) тесно связан со спецификой видов преступлений.
Здесь же возникает интересная проблема: считается ли оконченным длящееся преступление в промежутке времени от юридического до фактического его окончания? Вопрос, как нам кажется, поставлен некорректно: ведь если преступление длится во времени как оконченное, то в любом временном отрезке данного интервала оно должно признаваться оконченным. Однако не все так очевидно. Например, лицо длительное время хранило оружие и затем выбросило его — оконченное здесь преступление или нет, признавать факт освобождения от оружия криминально незначимым, поскольку до этого хранение оружия уже было окончено, или деятельным раскаянием, также связанным с оконченным преступлением, или добровольным отказом, т. е. неоконченным преступлением? В теории нет однозначного решения указанных вопросов. Так, некоторые ученые признают, что сообщение правоохранительным органам о готовящемся или совершенном преступлении после юридического окончания преступления признается деятельным раскаянием[276]. Мы знаем, что недонесение сегодня преступлением не является, тем не менее сам факт предложенного толкования длящегося преступления настораживает, поскольку при такой точке зрения в длящихся преступлениях нет места добровольному отказу: до того момента, когда лицо не могло сообщить, нет ответственности в связи с отсутствием недонесения вообще, а с момента получения возможности сообщить об имеющихся сведениях возникает уголовная ответственность в связи с окончанием преступления, т. е. лицо не может быть освобождено от уголовной ответственности после юридического окончания преступления. В этом ощущается элемент социальной несправедливости: все–таки лицо сообщило в надлежащие органы о преступлении до того, как там узнали о нем. И не случайно многие ученые предлагали освобождать от уголовной ответственности таких лиц[277].
Разумеется, вполне приемлема зависимость определения момента юридического или фактического окончания длящегося преступления от специфики конкретного вида преступления. Но на этом, думается, влияние особенности вида преступления должно закончиться, поскольку в дело вступают жестко однозначные уголовноправовые категории: юридическое и фактическое окончание преступления. Правовое значение интервала между ними должно быть одним и тем же для всех длящихся преступлений, потому что оно заключается лишь в следующем: юридическая оконченность преступления продолжается до момента его фактической завершенности. Временной промежуток между юридическим и фактическим окончанием длящегося преступления не изменяет характера данного преступления, оно остается юридически оконченным и как таковое должно быть квалифицировано в течение всего временного промежутка.
Что же нужно сделать для восстановления социальной справедливости? Мы видим два пути: 1) признать оконченным длящееся преступление с момента юридического окончания преступления и соответствующую возможность деятельного раскаяния в интервале между юридическим и фактическим моментами окончания его, выделив две разновидности деятельного раскаяния — смягчающего и исключающего уголовную ответственность; недостатком подобного является приравнивание правовых последствий деятельного раскаяния к правовым последствиям добровольного отказа, хотя указанное и имеет законодательную основу (примечания к ст. 206, 208 и др. УК РФ, ст. 75 УК РФ); 2) признать оконченным длящееся преступление с момента фактического окончания его и соответствующую возможность добровольного отказа на протяжении всего временного промежутка между юридическим и фактическим окончанием преступления со свойственными ему правовыми последствиями. С точки зрения существующей теории более приемлемо второе. Дело в том, что с юридическим окончанием длящееся преступление в целом не может быть признано оконченным. «Состав преступления по ст. 190 УК РСФСР является осуществленным с момента невыполнения обязанности сообщить о преступлении, если у субъекта была реальная возможность это сделать. Окончание преступления — явка с повинной, привлечение виновного к ответственности»[278]. Здесь много спорного и неясного: что такое «осуществленный» состав, возможен ли добровольный отказ и в чем он будет заключаться (коль скоро есть временной промежуток между «осуществленностью» и окончанием преступления, возможно и прекращение виновным преступной деятельности по собственной воле) и т. д. Очевидно одно: окончание преступления связывается с фактическим, а не с юридическим окончанием. Сказанное подтверждается и тем, что давностные сроки начинаются именно с этого момента.
Следовательно, длящееся преступление считается оконченным тогда, когда воедино сливаются юридическое и фактическое окончание преступления (для хранения оружия — когда оружие изъято у виновного правоохранительными органами и т. д.). Таким образом, прекращение деятельности по воле самого лица до такого слияния есть добровольный отказ, тем более что и последствия (освобождение от уголовной ответственности) ему соответствуют.
Существуют особенности оконченного преступления и при соучастии. Вполне понятно, что действия исполнителя признаются оконченными с момента завершения объективной стороны вида преступления. Но когда признавать оконченным поведение иных соучастников (организаторов, подстрекателей, пособников)? Ведь здесь возможны два основных варианта: 1) с этапа выполнения собственных действий соучастника вне зависимости от поведения исполнителя (завершения организаторской деятельности, деяния по руководству преступлением, подстрекательской деятельности, пособнического поведения) либо 2) с момента окончания преступления исполнителем. От того, какой путь мы изберем, будет зависеть и добровольный отказ соучастника, и деятельное его раскаяние (в первом варианте рамки добровольного отказа сузятся и расширятся пределы деятельного раскаяния, во втором наоборот), и неудавшееся соучастие. Похоже, что этот довольно древний спор об акцессорности соучастия, о степени связанности поведения иных соучастников с исполнительской деятельностью разрешается в последнее время в пользу жесткой зависимости первых от второй[279]. Все это, казалось бы, объективно обосновано: все соучастники ставят перед собой общую цель, стремятся к достижению единого для всех результата, по отношению к которому и определяется результативность поведения всех соучастников.
Однако все не так просто. Законодательная практика показывает, что целенаправленность деяния и момент окончания его тесно не увязаны. Так, бандитизм признается оконченным с момента организации банды, хотя всем ясно, что организация банды не является самоцелью, что банды создаются для конкретных хищений, убийств, изнасилований. В какой–то мере сказанное относится и к разбою. Подобное отсутствие жесткой связи между оконченностью преступления и целью поведения — общим результатом делает не столь очевидной акцессорность соучастия. Думается, проблему окончания соучастия следует разрешать через характер связей поведения соучастников с деянием исполнителя: является ли оно причиной или условием последнего. Определенный шаг в данном направлении в теории уголовного права уже сделан. Так, Ф. Г. Бурчак причинно связал подстрекательство и организаторскую деятельность с умыслом исполнителя[280]. Но едва ли оправданно в данной ситуации ограничиваться связью только с умыслом, потому что умысел — лишь субъективное отражение объективных явлений (деяния и последствия). Скорее всего, поведение подстрекателя и организатора в определенных случаях причинно связано не только с умыслом, но и с поведением исполнителя (вызывает его к жизни, порождает его), естественно, и с результатом. Хотя, конечно же, основным элементом при направленных на исполнителя подстрекательстве и организаторской деятельности выступает причинная связь их с замыслом исполнителя как первичной стадией совершения преступления. Кроме того, необходимо помнить о том, что при соучастии имеется не только причинная, но и обусловливающе–опосредованная связь (пособника с исполнителем, пособника с организатором и подстрекателем, организатора и подстрекателя с исполнителем через пособника). Как видим, обусловливающе–опосредованная связь свойственна не только пособнику. Таким образом, иные соучастники объективно связаны с поведением исполнителя либо причинно, либо обусловливающе–опосредованно. Неоднозначность объективной связи деяния иных соучастников с поведением исполнителя, думается, помогает нам установить момент окончания действий соучастников того или иного вида. Ведь при наличии причинной связи соучастник, вызвавший к жизни, породивший исполнителя, как таковой становится уже ненужным для последующего развития преступления.