ления принадлежит другим соучастникам, организатор при добровольном отказе не должен предотвращать его. Именно поэтому не совсем точно приведенное положение уголовного закона в части обязательного предупреждения организатором преступления. Применительно к подстрекателям, на наш взгляд, закон также лишь частично точен; конечно, подстрекатель должен предотвратить совершение преступления, поскольку он склонил какое–то лицо к совершению конкретного преступления. Однако предотвращения преступления для добровольного отказа подстрекателя мало. То, что он своими действиями (сообщением в правоохранительные органы и т. д.) предотвращает второй вред, не предотвращая первый, показывает, что его отказ не является полным и потому не может быть признан обстоятельством, исключающим уголовную ответственность. Кроме того, необходимо помнить еще о двух моментах.
В условиях все большего вхождения в рыночные отношения нашего общества и закрепления их получили тенденцию к отмиранию и в конце концов прекратили (хотя и не совсем) существование основные формы исполнения наказания с использованием принудительного труда осужденных (условное осуждение к лишению свободы с обязательным привлечением к труду, исправительные работы, колонии–поселения, исправительно–трудовые колонии, воспитательно–трудовые колонии) либо некоторые из них существенно видоизменились. Резкое сокращение самоокупаемости основной массы осужденных, возложение материальных затрат по исполнению наказания на плечи общества приведет к необходимости рассчитывать уровень экономических расходов при исполнении наказания и по возмещению вреда потерпевшим. Поэтому экономический вред по исполнению наказания в отношении тех преступников, которые «созданы» организаторами и подстрекателями, чаще всего окажется значительно большим, нежели предотвращенный соучастниками вред. Так, даже меркантильный подход показывает неоправданность анализируемого положения.
Общество встревожено ростом организованной преступности, которая не может существовать без организаторов и подстрекателей. Но ведь при достаточно высокой организации преступления подстрекатель, не задумываясь, пожертвует одним исполнителем и частью преступного результата для сохранения преступной группы и основного преступного результата. В условиях наличия «общака» и финансирования из него семьи преступника и его самого такая «сдача» исполнителя подчас выгодна и самому исполнителю. Но подобное позволяет самому подстрекателю выйти «сухим из воды», поскольку его освободят от уголовной ответственности как добровольно отказавшегося. При этом мы еще способны удивляться росту организованной преступности, неэффективности уголовного закона и требовать введения новых норм, усиливающих ответственность организаторов и подстрекателей. Может быть, проще не исключать ответственности их, когда нет к тому приемлемых оснований, тогда и усиливать ответственность не придется? Давайте исполнять закон на надлежащем уровне, тогда не придется его изменять, т. е. только полное разрушение результатов своего поведения (и главным образом — негативного отношения исполнителя к общественным интересам, взращенного организатором и подстрекателем) должно признаваться добровольным отказом. Частично прав К. А. Панько, считающий, что добровольный отказ подстрекателя и организатора возможен лишь тогда, когда он приведет к добровольному отказу исполнителя[470]. Вполне очевидно, что добровольный отказ анализируемых видов соучастников носит лишь активную форму.
Добровольный отказ пособника уже не зависит в силу обусловливающе–опосредованной связи от преступного результата. Традиционно в теории уголовного права принято считать, что главное для пособника — устранить свой вклад в преступную деятельность (предупредить исполнителя об отказе от укрывательства, не передать исполнителю или изъять у него орудие совершения преступления и т. д.). Подобное поведение признается добровольным отказом, даже если исполнитель совершил преступление. Несколько неточным является законодательное решение по поводу добровольного отказа пособника: «Пособник преступления не подлежит уголовной ответственности, если он предпринял все зависящие от него меры, чтобы предотвратить совершение преступления» (ч. 4 ст. 31 УК). Во–первых, в данном законодательном положении пособнику отводится только активная роль, тогда как он может и бездействовать при добровольном отказе. Данный недостаток законодательного определения сразу же взят на вооружение практиками. Так, М. Селезнев (Щелковский городской прокурор) пишет: «Если исполнитель может осуществить добровольный отказ от преступления как в форме пассивного, так и активного поведения, то иных соучастников способно освободить от ответственности лишь принятие активных мер (курсив наш. — А. К.) по предотвращению совершения преступления», при этом автор приводит полностью законодательное определение добровольного отказа пособника[471]. Очевидно, что практики всегда толкуют закон так, чтобы в возможно большем объеме реализовать обвинительный уклон. Во–вторых, пособник не обязан предупреждать преступление, это обязанность органов МВД и прокуратуры, а также в определенной части организатора и подстрекателя, и потому и в этом плане законодатель не прав. На наш взгляд, более точно отражает добровольный отказ пособника Модельный Уголовный кодекс 1996 г.: «Пособник не подлежит уголовной ответственности, если до окончания исполнителем преступления откажет ему в заранее обещанном содействии или устранит результаты уже оказанной помощи» (ч. 4 ст. 33). Здесь максимально точно проставлены акценты: 1) ни о каком предупреждении преступления со стороны пособника здесь не говорится ни слова; 2) пособнику достаточно изъять свой вклад в совершение преступления; 3) данное изъятие вклада может быть осуществлено и путем действия (устранение результатов уже оказанной помощи), и путем бездействия (отказ от заранее обещанного содействия). Очень жаль, что данная формула добровольного отказа пособника не была воспринята Российским законодателем.
Прерывается преступная деятельность самим лицом по многим причинам, характер которых в целом значения не имеет. В теории следует считать устоявшимся мнение о том, что мотивы отказа значения не имеют[472]. Однако в реальной жизни все это оказывается лишь благими пожеланиями. М. Селезнев приводит в своей статье два уголовных дела по изнасилованию. Согласно первому из них, виновный Е. напал на женщину и начал с применением насилия ее раздевать; проезжавшая по вблизи расположенному шоссе автомашина осветила их фарами, и Е. с места происшествия скрылся. Пока следственные органы пытались решить проблему наличия или отсутствия добровольного отказа в действиях данного лица, Е. «вновь совершил аналогичное деяние в отношении другой женщины и опять–таки по причине сходных обстоятельств не довел его до конца». Суд признал в его действиях покушение на изнасилование и осудил. По второму делу также двое виновных напали на женщину, потащили ее от дороги в лес, порвали на ней одежду, но испугавшись шума проезжающей по дороге машины, «бросили потерпевшую и скрылись в лесу». Суд признал их виновными в покушении на изнасилование, однако в кассационной инстанции приговор был отменен, было признано наличие добровольного отказа и вменено хулиганство. Подводя итог приведенным примерам, автор далее пишет: «Если оценивать ситуацию без учета внутренних мотивов поведения виновных, можно констатировать наличие добровольного отказа. Но если углубиться в анализ психологических причин такого поведения, то со всей очевидностью можно заключить, что оно вызвано чисто внешними, не зависящими от данного лица обстоятельствами, о которых говорится в ч. 3 ст. 30 УК РФ, т. е. имело место покушение на преступление. Лицо в силу обстоятельств было вынуждено отказаться от доведения преступления до конца»[473]. Нам представляется, что суд был не прав, когда в первом и втором примерах не признал добровольного отказа; не прав и автор, поддерживающий подобные решения; заслуживает одобрения решение кассационной инстанции по данному вопросу, хотя надо признать абсолютно неприемлемым наличие квалификации по норме о хулиганстве, поскольку общественный порядок понимается судом чрезмерно широко. Здесь по существу следует несколько проблем: а) есть ли мотивы, при которых исключается добровольный отказ; б) на чем базируются мотивы; в) какие препятствия внешнего характера создают добровольный отказ, а какие — нет.
Мы готовы поддержать традиционно сложившуюся позицию о том, что мотивы значения не имеют, т. е. ни жалость к потерпевшей, ни сострадание к жертве, ни страх перед наказанием, ни угроза разоблачения, что равносильно страху перед наказанием, не должны становиться препятствием для признания прерывания преступления добровольным отказом. В приведенных же автором примерах речь идет именно о таких мотивах (страх, что помешают совершить преступление, что преступление раскроется), которые не должны исключать добровольного отказа.
М. Селезнев прав в одном, что мотивы добровольного отказа имеют выход на какие–то внешние факторы; они — препятствия объективного или субъективного характера, ставящие заслон продолжению преступления в сознании и поведении человека. Мы должны понимать, что данное конкретное лицо задумало совершить преступление и начало осуществлять свой замысел, совершая определенные действия. И вдруг данное лицо делает поворот на 180 градусов и прекращает преступную деятельность. Что произошло, почему данное лицо кардинально изменяет свое отношение к содеянному, почему преступление перестало его устраивать? Можно сколько угодно говорить об изменении отношения лица к своему действию, все это не решает вопроса о причинах содеянного. А существующая расхожая фраза о том, что мотивы при этом значения не имеют, сводит на нет поиски этих причин; мало того, приводит к многочисленным ошибкам в судебной практике. Давайте все же мы сведем воедино мотивы и реальный мир.