Жреческая традиция, легшая в основу исторического изложения Пятикнижия, представлена в Библии рядом псалмов. Очевидно, они в той или иной форме исполнялись (пелись, декламировались под музыкальный аккомпанемент) во время соответствующих богослужений.
Использование сюжета об исходе из Египта в храмовой литургии имело место уже в допленный период, причем древнейший текст, который может быть датирован (Псалом 105, приписываемый царю Давиду), относится к Х в. до н. э. Показательно сохранение в некоторых псалмах (95, 135, 136) политеистических мотивов; очевидно, предание об исходе из Египта первоначально вписывалось в общую «языческую» израильскую мифолого-историческую традицию, хотя уже тогда оно должно было свидетельствовать о специфических взаимоотношениях между Яхве и Израилем. Псалмы не представляют собой текст народного эпоса в собственном смысле слова; они суть переработка эпоса для храмовых нужд. Среди них особенно выделяется Псалом 78, представляющий собой несомненную параллель к историческому преданию Пятикнижия не только по содержанию, но и по основным идеям: здесь, как и там, время исхода — это время, когда Яхве даровал Израилю Закон и Учение; вина Сынов Эфрайима, по псалму, заключается в том, что они не блюли договора с Яхве и не следовали его Учению. В этом, несомненно, прямая перекличка с Пятикнижием, с его монотеистической концепцией. Еще более отчетливо монотеистическая идея выражена в Псалме 106, который содержит прямое осуждение чуждых языческих культов. Генезис этих воззрений, однако, мы находим уже в Псалме 105 (если верно его отнесение ко времени царя Давида, т. е. к Х в.), где говорится о договоре Яхве с Авраамом и клятве Яхве Исааку, которую он поставил законом Иакову. Говорится здесь и об учениях Яхве и его законах, которые Израиль должен блюсти и оберегать. Обращает на себя внимание множественное число в обоих случаях; вероятно, имеются в виду упоминавшиеся выше договор Яхве с Авраамом и клятва Яхве Исааку, поставленная законом для Иакова. Но в Псалме 105 Учение еще не связано с исходом и не представляет собой внутреннего единства; это Учения, т. е. собрание множества разрозненных постановлений, еще не сведенных в общую систему, не превратившихся в единство. Истоки монотеистической концепции можно уловить в Псалме 135, где, как уже говорилось, имеют место политеистические элементы, но где уже проводится мысль о том, что боги «народов», т. е. неизраильские, не боги. Несомненно, важен и факт включения сюжета об исходе в важнейшие литургии — так называемый «Египетский Халлель» (содержит Псалом 114) и «Великий Халлель» (содержит Псалом 136)[30]. Он свидетельствует о том, насколько прочно в сознании народа запечатлелось предание об исходе из Египта, с которым так или иначе соотносятся другие факты израильской истории. Именно исход является демонстрацией величия и могущества Яхве. Но в обоих «Халлелях» еще ничего не сказано о даровании Учения; едва ли, однако, это было бы возможно, если бы представление о даровании Учения уже реально существовало. Таким образом, развитие преданий об исходе из Египта, как оно нашло свое отражение в книге Псалмов, можно представить себе как постепенное превращение политеистической легенды об особой милости и могуществе Яхве, в монотеистическое предание, где центральное место занимает дарование Учения в то время, когда Израиль вышел из Египта.
В связи с этим возникает вопрос, насколько достоверно предание об исходе из Египта, т. е. насколько точно оно отражает реальную историческую действительность. В необозримой литературе, посвященной Пятикнижию, зафиксирован весьма широкий диапазон мнений по этому поводу: от представлений, будто Пятикнижие точно излагает события, как они происходили, до полного отрицания их исторической достоверности. Высказывается также мнение, что одни израильские племена находились в рабстве в Египте и ушли оттуда, тогда как другие этого рабства избежали. Сказанное дает основание вновь вернуться к данному вопросу.
Он имеет фактически два аспекта. Первый из них: мог ли исход произойти так и в том виде, как об этом рассказывает традиция, т. е. со всеми чудесами и сказочными подробностями? Представляется, что в таком виде исход из Египта никогда не имел места; в противном случае мы неизбежно приходим к мысли об исторической достоверности всевозможных преданий о чудесах, и тогда ничто не мешало бы признать достоверными, скажем, чудеса греко-римской мифологии. В конечном счете речь идет о признании бытия божьего; но это вопрос веры, а не научного знания. Конечно, можно представить себе, что ветер может отогнать воду в море и обнажить дно или принести перепелов. Однако нет никаких оснований видеть в подобного рода явлениях результат воздействия сверхъестественных сил. Все же остальное просто не может быть подтверждено методами научного анализа. Поэтому такого рода повествования и интерпретации следует признать изначально недостоверными, плодом народно-поэтического мифотворчества.
Другой аспект интересующего нас вопроса: существует ли некая объективная реальность, которая нашла свое отражение в предании об исходе из Египта? Здесь следует сразу же сказать, что какими-либо внебиблейскими свидетельствами, которые могли бы подтвердить или опровергнуть библейскую легенду, мы не располагаем. Известная надпись египетского фараона Мернептаха (около 1230 г. до н. э.), в которой впервые упоминается вне Библии Израиль, застает его уже находящимся на юге Палестины. Однако так называемые «аргументы от молчания» (argumenta ех silentio) сами по себе не обладают доказательственной силой, особенно когда нет уверенности в том, что весь материал, который мог бы быть привлечен, известен. Сказанное означает, что, решая вопрос о том, насколько достоверно предание об исходе из Египта, мы вынуждены основываться на самом этом предании, а также на косвенных свидетельствах и теоретических посылках.
Прежде всего, существенно то, что египетские источники сохранили до наших дней свидетельства о переселениях «азиатов» из южных районов сиро-палестинского региона в Египет. Известно также, что в Египет пригоняли многочисленных «азиатов» в качестве рабов, так что представление о Египте как о «доме рабства» основывалось на повседневном житейском опыте многих поколений. Наконец, известны и выходцы из сиро-палестинского региона, занимавшие в Египте высокое положение. Города Питом и Рамсес, с которыми связано предание об эксплуатации израильтян в Египте, существовали, причем последний был резиденцией фараона Рамсеса II (1301-1234 гг. до н. э.). Таким образом, повествователь, вводя подобные детали в свой текст, не выходит за рамки достоверного. Но, кроме этого, существуют неоспоримые фольклористические параллели. Они показывают, что историческая фольклорная традиция, как правило, отражает факты, имевшие место в действительности, хотя в разработку сюжета вводятся многообразные сказочные и фантастические подробности. Так, в основе сюжета «Илиады» лежат предания о реально происходившей осаде Трои ахейцами; в основе германского эпоса о Нибелунгах — традиция о борьбе германских племен с гуннами; в основе русского былинного эпоса лежат воспоминания о Киевской Руси и княжении Владимира Святославича. Число таких примеров могло бы быть увеличено, однако сказанного достаточно, чтобы считать, по крайней мере, весьма вероятным, что предание об исходе из Египта под водительством Моисея также соответствует некоторой реальности, сохранившейся в народной памяти как один из узловых моментов истории народа. Добавим к этому, что едва ли такое важнейшее событие, как дарование Учения, могло быть связано с вымыслом, фикцией, а не с событиями, память о которых прочно сохранялась в народном сознании.
В целом наиболее достоверным представляется такое развитие событий. На каком-то древнейшем этапе своей истории Израиль осел в Египте, в низовьях Нила. Возможно, имела место инфильтрация израильских племен в рамках гиксосского движения сиро-палестинских племен в Египет. Возможно также, что после свержения в Египте гиксосского господства израильтяне оказались в положении эксплуатируемых: на них была наложена трудовая повинность, которая рассматривалась вольными скотоводами-израильтянами как непереносимый гнет. Взбунтовавшиеся израильтяне под водительством пророка Моисея (Моше) откочевали на Синайский полуостров, а оттуда в Южную Палестину и Заиорданье. В конце концов после длительного периода перекочевок в пустыне Израиль захватил некоторые территории Заиорданья, а затем вторгся в Палестину. Все остальные подробности, по всей вероятности, результат фольклорной обработки традиции и — что также не исключено — творческой деятельности самого составителя Пятикнижия.
В центре повествования находятся Моисей, Бог и народ. Само по себе слово Моисей (mōšǟ) не является именем в собственном смысле. Это — архаичное семитское слово, хорошо засвидетельствованное в родственном еврейскому угаритском языке в формах мужского рода mṯ «ребенок, дитя, сын» и женского рода mṯt «девочка, дочь». Еврейское mōšǟ, соответствующее угаритскому mṯ, имело, несомненно, также значение: «ребенок, дитя».
В изображении Пятикнижия Моисей — это человек, сыгравший в истории и духовной жизни Израиля роль исключительную и ни с чем не сопоставимую. Моисей — это тот человек, через которого Бог не просто возвещает свою волю Израилю; через Моисея Бог создает народ Израиля, спаянный Божьим избранничеством, служением Богу, выполнением дарованных Богом заповедей, законов, нравственно-этических принципов. В этом, по Пятикнижию, непреходящая роль Моисея в истории Израиля. Моисей творит волю Бога, но тем самым он созидает народ и дает народу принципы, которые должны лечь в основу преображенной религии Израиля — монотеистического иудаизма. Именно поэтому Пятикнижие завершается тем, что Моисей прославляется как пророк, равного которому не было в Израиле: его Яхве знал в лицо; он творил неслыханные чудеса. Моисей выступает в Библии как раб Яхве и человек Божий (т. е. его слуга и избранник), а Учение многократно именуется Учением Моисея (ср. II Цар. 23:25; Нав. 8:31 и т. д.); Моисей представлен царем Израиля, т. е. носителем