— А ты беспокоилась.
Старуха промычала какую-то невнятицу.
— О чем ты говоришь, ласточка? — Кукольник поправил ее седые волосы. — Все хорошо, ты, как всегда, безупречна.
Ласточка! Я не мог себя заставить смотреть на эту развалину. Похоже, прав был Аптекарь, когда говорил, что несчастье человека обращает на него нашу неприязнь. Оно мешает нашему безбедному существованию, напоминая о его уязвимости, раздражает молчаливой просьбой о сочувствии, о помощи, которую мы оказать не можем или не хотим.
В общем, сидеть за столом мне было невмоготу, и я пошел помогать Анри. Помощь при мангале всегда нужна: подуть, картонкой помахать, снять мясо, свежее положить — короче, я был при деле, когда услышал голос Кукольника:
— Внимание, внимание! Представление начинается!
Занятый своим делом я и не заметил, что он расставил передвижную ширму.
Зазвучала негромкая мелодия, смешная и трогательная. Медленно поехали в сторону темные крылья занавеса.
На сцене, держа за веревочку деревянный паровозик с прикрепленными к нему вагонами, в коротких смешных штанишках на лямках стоял Кукольник.
— Когда я был маленьким, — и рука его взлетела вверх, показывая, что было это очень давно, — я очень любил поезда. Даже любимой игрушкой моей был деревянный поезд. А когда я подрос, то по вечерам часто убегал из дому на вокзал. Я втягивал в себя запах гари и паровозного дыма, слушал, как фырчит паровоз, со свистом выпуская струи пара. Я смотрел на стоявших в дверях вагонов важных проводников с бляхами на мундирах, на спешащих по перрону пассажиров с чемоданами в руках и мечтал, мечтал о том, как однажды и я буду стоять в коридоре у окна, за которым мелькают города, деревни, леса, реки… О ночном разговоре со случайным попутчиком из соседнего купе. О стакане чая в серебряном подстаканнике, который принесет мне важный проводник. О том, как пойду в вагон-ресторан и, глядя на проносящуюся за окном чужую жизнь, буду пить из высокого стакана джин с тоником. Как, вслушиваясь в стук колес, стоя в качающемся тамбуре, буду задумчиво курить сигарету. «Мальборо». А может, «Кент». — И тут его короткие штаны превратились в длинные брюки. — Но однажды я вырос, и настал день, когда я оставил свой дом. Я взял рюкзак, пошел на вокзал и сел в первый попавшийся поезд. С тех пор вокзалы стали моей родиной, а вагон — домом. Но ездил я не просто так. У меня была цель.
Опять зазвучала смешная подпрыгивающая мелодия. На черном заднике начали кружиться снежинки. Раздался свисток, и поезд поехал. Точнее, поезд стоял на месте, это начал вращаться круг, на который Кукольник по очереди ставил холмы, домики, полустанки, стадо коров… Падал снег, светило солнце, шелестел дождь, а поезд стучал и стучал по невидимым шпалам. Люди, кукольные конечно, махали руками, а Кукольник махал им в ответ. А потом стали появляться города: Эйфелева башня — Париж, Биг-Бен — Лондон, Эмпайр Стэйт Билдинг — Нью-Йорк, Колизей — Рим… И каждый раз появлялась кукла-девушка. Звучала музыка, Кукольник брал девушку за руку и начинался танец: вальс в Вене, тарантелла в Риме, пасадобль в Мадриде, танго в Буэнос-Айресе, мазурка в Варшаве… Они смеялись, целовались, перешептывались, но всякий раз, когда девушка предлагала ему остаться, он улыбался, отрицательно качал головой и отправлялся в следующий город. А потом исчезли девушки, исчезли города, и Кукольник остался один. Тяжело вздохнул, сел, почесал свой красный нос, полез за пазуху и достал фотографию. Ту самую, которую мне показывал Аптекарь. Музыка смолкла, и в наступившей тишине сперва еле-еле, а потом все громче стал слышен стук, и я не сразу сообразил, что это звучит сердце. Кукольник встал, снял красный шарик с носа и стер с лица грим.
— Я всегда думал, что я человек без сердца, и мне было от этого грустно. Очень уж хотелось, чтобы оно у меня было. Я искал его в разных странах и разных городах. Напрасно. Я надеялся, что найти его мне помогут женщины. Я бросался от одной к другой, но все оставалось так, как было раньше. Я было совсем впал в отчаяние: неужели мне суждено жить без сердца? Но однажды в метро я увидел девушку со смеющимися глазами и талией, которую я мог охватить пальцами одной руки. И вдруг неожиданно услышал непривычный мне звук. Что-то стучало, да так громко, что я даже испугался. Я стоял среди сотен спешащих людей и боялся оглохнуть. Сам не знаю почему, я схватился за грудь, и тогда девушка с тонкой талией улыбнулась и сказала: «Не бойся. Это стучит сердце. Просто для того, чтобы завести этот моторчик, нужен другой человек». С тех пор оно все стучит и стучит, как в тот день, много лет назад. И сегодня, когда я смотрю на тебя, я так же, как в тот день, вижу девушку со смеющимися серыми глазами и шапкой черных волос. А ты видишь мою рыжую бороду. Потому что главное люди видят не глазами, а сердцем — вы все это знаете, вы все это читали. Но чужие слова не помогают. Каждый приходит к этому своим путем. Если бы я не встретил тебя, я не стал бы клоуном. Потому что кроме красного носа, рыжей бороды и умения падать, клоуну нужно сердце. Потому что без него клоуном стать невозможно. И человеком — тоже. Я стал им благодаря тебе, моя черноволосая красавица. — Кукольник помолчал, провел рукой по седой бороде и улыбнулся. — Сегодня твой день рождения. Сказать по правде, не знаю который, потому что тебе всегда столько лет, сколько было тогда, в душном, кишащем людьми переходе метро.
Он наклонился, взял паровозик в руки и подошел к скорчившейся в кресле старухе. Паровозик свистнул, и из его трубы появился красный шарик. Кукольник сделал пас рукой, и шарик, раздувшись, превратился в сердце.
— Они твои, — сказал Кукольник и положил сердце и игрушку на шаль, покрывавшую мертвые ноги. — С днем рождения, любовь моя!
Было очень тихо. Кукольник стоял перед женой, и лучи заходящего солнца красили его седую бороду в рыжий цвет. Слезы катились по лицу Елены. Старуха сидела с полуоткрытым ртом, и прозрачный пузырек слюны поблескивал в углу ее рта. Я посмотрел на Аптекаря. Он напряженно вглядывался в море, туда, куда опускался красный диск солнца. И вдруг раздался странный сухой звук. Я повернулся. Старухины руки, прежде мертвым грузом лежавшие на подлокотниках кресла, теперь были сцеплены вместе. Левая сухая кисть приподнялась, упала на правую, и снова раздался тихий хлопок. И вслед за ней начал громко аплодировать Художник, а за ним и все остальные. В руках Кукольника появилась бутылка шампанского, и пенная струя взлетела к уже начавшему темнеть небу.
— Эй, маэстро! — подмигнул он мне. — Мясо сгорит!
И я побежал снимать мясо, которое и вправду пересохло.
Глава восьмая,в которой рассказывается о смерти моего деда и об отце Аптекаря
Таким уж было устройство моей матушки, что оттенков она не различала и мир воспринимала исключительно черно-белым образом. А поскольку жилось ей тяжко, то этот мир был выкрашен черной краской, на которой порой мелькали редкие светлые крапинки, самой большой из которых был я. В поисках вечно недостающих денег она бралась за любую работу, и жизнь представлялась ей ловушкой, из которой нет выхода, что к тому же подчеркивалось довольством и процветанием других.
— Как можно жить, имея на все про все четыре тысячи? — убивалась она.
— А сколько тебе не хватает для счастья? — поинтересовался Аптекарь.
— Тысяч двух, — прикинула матушка.
— А сколько не хватает человеку, который зарабатывает двадцать тысяч?
— Минимум десять, — усмехнулся Оскар.
— Резонно. Вот видишь, — Аптекарь повернулся к матушке, — нет смысла завидовать. На самом деле тебе не хватает намного меньше.
Но матушка не видела. Кроме того, стоило ей заполучить то, о чем она мечтала, как тотчас же это теряло всю свою привлекательность, и матушка со всей пылкостью своей страстной натуры переключалась на мечту о чем-либо новом.
— Ты несчастна не потому, что тебе чего-то не хватает — денег, признания, сама реши, — а потому, что путаешь счастье с удовольствием и, вместо того чтобы наслаждаться первым, гоняешься за вторым, — как-то сочувственно глядя на матушку, сказал Аптекарь. — Но гонка за удовольствием — это бесконечная, изматывающая и безвыигрышная гонка. Вкусно поесть — большое удовольствие, в определенном возрасте даже главное. В поисках новых гастрономических наслаждений — при наличии хороших денег, разумеется, — можно провести всю жизнь. А для того, чтобы быть счастливым, достаточно накормить другого.
Но матушка только отмахнулась от его слов. Ей жизненно необходим был никогда не прекращавшийся, вечный праздник, ее душа жаждала ежедневных сюрпризов, сиюминутных неожиданностей, постоянных изменений. Монотонный ритм повседневности высасывал из нее радость жизни. Ее глаза были потухшими, словно подернутыми мутной пленкой, а горькие складки в углах ярко-алого рта с каждым годом становились все глубже.
В пятницу утром Аптекарь вручил мне конверт — заработок за прошлый месяц. Я сунул конверт в карман и побежал домой. Уже на лестнице я услышал голос матушки. Открыв дверь, я увидел ее, красную от гнева, и своего деда, который дрожащими руками пристраивал к стене полку. Рядом с полкой темнела довольно большая дыра.
— Да я ее сейчас заделаю, — оправдывался дед. — Я не рассчитал просто…
— Вот-вот, не рассчитал, — звенел голос матушки. — А что ты вообще в этой жизни рассчитал?
Полное, с крупными каплями пота лицо деда было красным. Дрожащими толстыми пальцами он пытался достать сигарету из мятой пачки. Когда-то, еще до моего рождения, он был владельцем концертного зала, антрепренером. В его альбоме, который он часто перелистывал, остались фотографии, на которых он улыбался рядом со знаменитыми певцами, актерами. Но однажды он вложил деньги в какую-то аферу на бирже и разорился.
— Посмотри, в кого ты превратился, смотреть стыдно!
Резко отвернувшись, матушка включила телевизор. Смотреть на деда и впрямь было неловко. Весь он был какой-то опухший, с седой щетиной, в нелепых шортах, из которых торчали кривые венозные ноги. Расстегнутая до выпирающего толстого живота рубашка открывала поросшую седым мхом грудь. Когда я был маленьким, дед уверял меня, что в этих волосах обитают жучки, кузнечики, божьи коровки. Я рылся в буйной растительности и, к обоюдному восторгу, находил какое-нибудь насекомое, которое он незаметно упрятывал на своей волосатой груди.