Женщины, потрясая вибраторами, одобрительно зашумели. Яэль подняла руку, и шум утих.
— Однако желание женщины священно. В ее, и только ее праве распоряжаться своим телом и для удовлетворения его потребностей использовать то, что она сочтет нужным. Даже мужчину. Но в этом случае женщина обязана занимать подобающее ей положение…
— Сверху! — крикнула, вскочив, Шели. — Уж если мужчина оскверняет ее тело, то пусть делает это снизу.
Яэль резким жестом прервала Шели и продолжила:
— Любая попытка мужчины оказаться сверху есть не что иное, как пространственный террор, символ унижения и закабаления женщины, утверждение шовинизма в его пространственной ипостаси. — Яэль наклонилась вперед, и ее голос упал до драматического шепота: — Наш враг глуп, но коварен и хитер. Ему мало связать женщину по рукам и по ногам. Его попытки находят свое выражение не только в экономической и социальной сферах.
— Равное представительство! — заголосили женщины.
— Бюстгальтер! — Голос Яэль взлетел вверх. — Бюстгальтер — вот он, символ закабаления. Страшась груди, мужчина соорудил для нее тюрьму!
— Долой бюстгальтер, долой! — затрясли вибраторами члены общества «Нефритовые врата». — Да здравствует свободная, независимая грудь!
— Женщина, гордая женщина, — страстно продолжала Яэль, — не смирится с мужским произволом. Здесь, — она снова простерла руку в сторону аптеки, — за моей спиной, продается виагра — средство, позволяющее мужчине заниматься сексуальным террором неограниченное время. Более того, здесь создаются и поступают в продажу препараты, лишающие женщину воли к сопротивлению. Но и этого им мало: здесь женщин используют для экспериментов!
На этих словах Аптекарь распахнул окно и с любезной улыбкой высунулся наружу:
— Дорогие женщины…
— Не смей обращаться к нам патерналистски! — закричала Шели.
— Но вы же женщины? — удивился Аптекарь.
— В данном случае мы не женщины, а граждане, — произнесла Яэль, — и ваше обращение является не чем иным, как sexual harassment, — Яэль любила вставлять в свою речь английские слова, — то есть уголовно наказуемым деянием, по поводу чего я сегодня же подам жалобу в полицию.
— Да что с ним разговаривать. — Шели нагнулась и сунула руку в сумочку. — Вот, получай! — И запустила в Аптекаря яйцом. Просвистев в воздухе, яйцо хлопнулось в стену рядом с окном. — Сестры! Пусть яйца, символ мужского террора, обернутся против самих террористов!
Аптекарь захлопнул ставни, и вовремя: на здание обрушился град яиц и огурцов.
— А огурцы почему? — растерянно спросил Анри.
— Фаллический символ, — мрачно сказала Мария. — Что делать будем?
— Выхода нет, — пробормотал Аптекарь и свистнул.
Матильда выскочила из своего домика, подбежала к нему и быстро вскарабкалась на плечо. Аптекарь взял ее в руки, шепнул что-то в ушко, подошел к двери, приоткрыл ее и выпустил крысу на улицу. А еще через несколько мгновений с улицы раздались панические крики и визг. Когда мы выглянули наружу, на улице никого не было. На усеянном вибраторами асфальте лежали опрокинутая трибуна и знамя. Яэль, забравшаяся на стол, с ужасом смотрела на сидящую у ее ног Матильду.
— Умоляю вас, уберите мышь, — плачущим голосом взмолилась она.
— Это не мышь, а тибетская крыса. Ее зовут Матильда. Она тоже женского пола, — любезно сообщил Аптекарь. — Очень умное и доброжелательное животное.
Матильда сделала шаг вперед и стала обнюхивать ноги Яэль. Та испустила пронзительный визг.
— Я не имею права ограничивать свободу передвижения тибетской крысы. — Голос Аптекаря был полон сочувствия. — Она — редкое животное и занесена в Красную книгу. Любая попытка с вашей стороны причинить ей ущерб явится противозаконной акцией со всеми вытекающими отсюда последствиями.
По впалым щекам Яэль потекли слезы.
— Я больше не буду. Честное слово, не буду, — дрожащими губами лепетала генеральный секретарь «Нефритовых врат». — Умоляю вас…
Аптекарь свистнул. Матильда спрыгнула со стола и быстро вскарабкалась ему на плечо. Вероника и Мария помогли плачущей Яэль слезть со стола и, поддерживая с двух сторон, повели к автобусной остановке.
Так Аптекарь одержал победу над обществом «Нефритовые врата».
Вечером мы устроили праздник. Матильде поставили блюдечко с ее любимым сыром, и каждый из присутствующих произнес в ее честь тост, после чего ей торжественно присвоили звание спасительницы.
Когда подали кофе, разговор вернулся к событиям сегодняшнего дня.
— А все-таки в том, что несла эта истеричная дура, есть толика истины, — задумчиво постучал пальцами по столу Художник. — С точки зрения чистой пластики эта штуковина, — он почесал в паху, — действительно расположена не бог весь как удачно и выглядит довольно нелепо. Женская форма, наоборот, логична, последовательна и безупречна. Лишнего ничего нет.
— Значит, то, что у древних статуй этот причиндал, как правило, отломлен, это не случайно? — заинтересовался Кукольник.
— Совершенно не случайно, — подтвердил Художник. — И не то чтобы его специально отбивали — он либо сам отваливается, либо обламывается, но что бы там ни было, это происходит потому, что в смысле пластики деталь эта лишняя, вот форма в стремлении к совершенству и пытается от нее каким-нибудь образом избавиться. Говорил же Микеланджело, что, если скатить совершенную статую с горы, она должна докатиться донизу в целом состоянии.
— И что, так уж и нет такой статуи, которая докатится вместе с хером? — засомневался Оскар.
— Я думаю, что нет, — подумав, ответил Художник.
— Получается, что мужчина без хера совершенен? — В голосе Эли звучало недоумение.
— Мужчина — нет, а статуя — да, — твердо сказал Художник.
— Вот ведь парадокс какой, — закручинился Эли.
— В смысле формы, — Художник достал сигарету, — мужчина — существо поверхностное и одномерное, поскольку обладает только одной поверхностью — внешней, и в этом смысле так ненавидимый Шели фаллос — лучшее тому подтверждение. У женщины же внешняя поверхность плавно переходит во внутреннюю, как в петле Мёбиуса.
— Таинственная это вещь — петля Мёбиуса, — потер подбородок Анри. — Очевидные две поверхности на деле, понимаешь, оказываются одной.
— Именно благодаря этому парадоксу с поверхностями женщина является тайной, которую одномерный мужчина вечно пытается разгадать. Самая большая глупость феминисток — это то, что они лишают женщину тайны.
— А не получается ли так, — вмешался Поляк, — что, выпивая — алкоголь все-таки внутрь употребляют, — мужчина пытается задействовать свою внутреннюю поверхность? И не оттого ли человек, выпивши, имеет обыкновение изъясняться темно, непонятно и порой даже просто мычать, что он приобщается к тайне?
— Это он хочет приобщиться, но не может. Не дано. Оттого наутро ничего не помнишь и похмельем маешься, — со знанием дела ответил Художник.
— А что, — не унимался Эли, которого все таинственное притягивало и возбуждало, — тайну женщины никак не разгадать?
— Тебе — нет, — сурово ответил Аптекарь.
— Я сам знаю, что мне нет, — обиделся Эли. — «Мудрость убогого презренна», а вообще?
— И вообще. Но тут надо иметь в виду, что без того, кто хочет разгадать тайну, тайна не существует. Глубокие мыслители, такие как Doctor Universalis, и великие художники, как Генри Мур, придавали огромное значение внутренней поверхности и тем самым являли собой квинтэссенцию мужского начала. Говоря о стремлении к познанию внутренней поверхности, я не имею в виду стремление вернуться в матку, то есть в зародышевое безопасное состояние. Утверждая свою внешнюю поверхность в их внутренней, мы приходим к гармонии, то есть к единству.
— Жалко только, единство это такое недолговременное, — пожаловался Эжен. — Никак нельзя сделать его подольше?
— Подольше-то можно, — усмехнулся Аптекарь, — а вот вечным нельзя.
— Стало быть, поскольку Господь есть единство, — маленькие глазки Эли расширились, — то он пребывает в постоянном оргазме?
— Можно и так сказать, — согласился Аптекарь.
— А нам, червям, не дано, — скорбно вздохнул Поляк. — Побултыхался с полчасика и слезай.
— Ага! — воскликнула Елена и, подражая голосу Шели, проскрипела: — Не слезай, а выбирайся из-под!
— Мужчина, — Аптекарь погладил розовый хвост Матильды-спасительницы, — как существо несовершенное, активен. Оттого классическая поза предполагает его местонахождение сверху. Снизу активничать трудно. Женщина же хоть и может проявлять активность, но может обойтись и без нее, ибо реализована изначально, как цветок, облако, свет… Феминистка — это не борец с несправедливостью, это просто ошибка природы: несовершенная женщина. Из-за этой неполноценности феминистки учиняют бунт против природы и ведут род людской к катастрофе.
— А почему их организация называется «Нефритовые врата»? — полюбопытствовал Эли.
— Ты же когда-то увлекался даосизмом, — откликнулся Оскар. — Нефритовые врата — это эвфемизм женского полового органа, той самой внутренней поверхности.
— Да что ты говоришь? — удивился Эли. — Красиво-то как… Стало быть, когда ты входишь в эти самые ворота…
— Вводишь, — меланхолически заметил Эжен.
— Экий ты все-таки пошляк, Эжен, — укоризненно промолвил Эли, но тут его глаза расширились, и он, с удивлением глядя на Эжена, проборматал: — А ведь и вправду так. Ибо сказано во Второзаконии «ты войдешь», и там же, на двадцать третьей странице, «ты введешь»…
— Ладно вам. — Поляк налил вино, поднял бокал и объявил: — Старинный испанский тост: «За наших лошадей! За наших жен! За тех, кто скачет на них!»
Все дружно выпили.
— Счастье, что тебя не слышит Яэль, — сказала Вероника, ставя бокал на стол.
— И все-таки я не понимаю. — Оскар вытер губы салфеткой. — Что толкает женщин на этот странный путь? Уродство? Но среди них, хоть и редко, встречаются привлекательные. Безделье? Но большинство из них работают. Недостаток мужского внимания? Но в нашем городе женщине надо быть фонарным столбом, чтобы его избежать. В чем причина? И что можно предпринять, чтобы с этим бороться?