— Они выставят ее на аукцион, — мрачно вздохнул Эли. — Их интересуют только деньги.
— Тогда нам ее не видать. — Оскар беспомощно развел руками. — С Ватиканом или Библиотекой конгресса мне не потягаться.
— Вы ее открывали? — Аптекарь не сводил глаз с Эли и Оскара.
Оскар не ответил, а Эли недоумевающе взглянул на Аптекаря.
— Аптекарь, — протянул он, — о чем ты говоришь?
— Вы что, в нее даже не заглянули? — удивилась матушка.
— Есть книги, — повернулся к ней Эли, — которые человеку неподготовленному не то что читать — открывать опасно. Потому что вреда они принести могут не меньше, чем пользы. Как сказано: «…не для них слова Мои».
Аптекарь встал и подошел к Оскару:
— Ты уверен, что это не копия, не подделка?
Оскар пожал плечами.
— Хорошо. Прежде чем обсуждать, что с ней делать, надо убедиться, что это подлинник.
Эли и Оскар поднялись. Аптекарь торопливо оделся, и они двинулись к дверям.
— Зонтик возьми, — сказала вдогонку Аптекарю Вероника.
Стукнула дверь.
Мы остались сидеть за столом. Анри, на которого эта новость, похоже, большого впечатления не произвела, завел разговор о кладах. Вероника приготовила чай. Матушка в разговоре участия не принимала, чай не пила, молча курила. Я знал, что когда она так молчит, то ее лучше не трогать. Прошло часа полтора. Чай был давно выпит, но мы продолжали сидеть, перебрасываясь ничего не значащими словами.
Аптекарь вернулся около одиннадцати. Слышно было, как он копошится в прихожей. Потом он вошел в зал. Сел за стол. Потер озябшие руки. Мы молча смотрели на него. Аптекарь обвел нас взглядом:
— Это она.
Никто из нас не проронил ни слова. Первой нарушила тишину матушка. Она резко встала:
— Мне пора.
— Вас проводить? — предложил Анри.
— Нет, спасибо, я сама доберусь.
После ее ухода мы разбрелись по комнатам. Уснул я не сразу. Наконец-то!
Как бы они ни решили поступить с книгой, но перед тем, как оповестить наследников о находке, Аптекарь, конечно, досконально изучит вожделенное сокровище и отыщет способ, как спасти меня от уготовленных судьбой напастей.
Я долго ворочался, пытаясь представить, что именно и как предстоит мне сделать, пока передо мной не предстал сам Albertus Magnus в залихватски сдвинутой на бок шапке и с книгой в руках. Поплевывая на пальцы, он листал страницы. Время от времени он довольно улыбался, отрывал глаза от книги, поднимал голову и подмигивал мне.
Разбудило меня прикосновение к плечу. Ничего не соображая, я протер глаза и уставился в мрачное лицо Аптекаря.
— Немедленно одевайся. Оскар мертв. Сейчас появятся полицейские. О книге — ни слова. Все, что тебе известно, — вечером Оскар заходил на ужин.
Глава шестнадцатая,в которой рассказывается о допросе в полиции, а также о ночи, проведенной у Вероники, и о том, чем это закончилось
Первую половину дня все мы провели в полиции. Моя очередь была последней. Следователь, невысокий пожилой человек в обсыпанном перхотью клетчатом пиджаке, долго и нудно расспрашивал меня об Оскаре и всех, кто в этот вечер был у нас дома.
— Значит, ничего необычного, — скучным голосом сказал он и отложил ручку. — Ну, ладно. Подпишитесь вот тут.
Я подписал бланк допроса. Следователь собрал бумаги, аккуратно вложил их в папку и вздохнул:
— Вы свободны. Понадобится — мы вас вызовем.
Я встал:
— А отчего он умер?
— Похоже, сердце. — Следователь снова вздохнул и потер грудь с левой стороны. — Вот, врачи говорят: режим, диета… — Он безнадежно махнул рукой: — Какой тут режим! — И вдруг пожаловался: — Странная какая-то картина. Все вокруг перевернуто, раскидано, а сам покойник спокойненько сидит в кресле в халате и шлепанцах. Наверное, худо стало…
— А что он искал?
— Поди знай, — развел руками следователь, — там столько всего… Впрочем, вы и сами, наверное, знаете. Ну, будьте здоровы. Здоровье, между прочим, с малолетства беречь надо. Да разве об этом в молодости думаешь?
Я поплелся домой. В зале за столом уже сидели матушка, Вероника, Эли, Анри и Аптекарь. Вид у них был озабоченный.
— Ну? — обратился ко мне Эли.
— Что — ну? — вдруг обозлился я.
— Ну, отбрыкался? Ты чего такой взъерошенный?
— Ничего. — Разговаривать мне ни с кем не хотелось.
— Не приставай к ребенку, — грозно сказала матушка и обняла меня. — Бедняжка, долго же они тебя мучили. Тебе поесть надо. Смотри, какой бледный! Ты не заболел, часом?
— Я в порядке, мама.
Ну что они все не могут оставить меня в покое! Я чувствовал, что мой мир рушится и чья-то злая воля делает все для того, чтобы не дать мне возможности выскочить из ловушки.
— А где Эжен? — спросил Анри.
— В командировке, послезавтра вернется, — ответил Аптекарь и встал. — Мне надо уехать. Вероника! Завтра должны прислать посылку с лекарствами. Пойдем, я тебе отдам бланк заказа.
Они вышли из зала.
— Ну, как твой Агрегат? — обратился Эли к Анри.
Технические вопросы мало интересовали погруженного в таинства мистики бывшего боксера, и его вопрос скорее свидетельствовал о растерянности, охватившей его, да и всех нас, в результате событий последнего дня. Видимо, и он, такой большой и сильный, почувствовал, что земля колышется под ногами, и в качестве опоры пытался ухватиться за привычное и знакомое детище Анри.
— С ним-то как раз все нормально, — с готовностью отозвался Анри. Было видно, что и ему упоминание об Агрегате дает возможность отвлечься от тревоги. — Кое-где навести, понимаешь, лоск — и полетим.
Эли скептически покачал головой.
В зал вошел Аптекарь.
— Холод какой, — пожаловался он, заматывая вокруг шеи длинный шарф. — Так ты уверен, Эли, что никому не упоминал о книге?
— Божиться, что ли? — вспыхнул Эли. — Сколько раз повторять: никому. — И укоризненно добавил: — «…и такими же были мы и в глазах их».
— Ну ладно, ладно. — Аптекарь примирительно потрепал Эли по могучему плечу.
— Мне тоже пора. — Матушка сунула сигарету в пепельницу. — На репетицию опоздаю. Твоя куртка на вешалке? Я перчатки тебе принесла. — Она кинула на меня озабоченный взгляд. — Тебе все-таки надо поесть. Вероника! Приготовь ему что-нибудь повкуснее…
Мне всегда было неловко за тон, которым матушка говорила с Вероникой, но та, словно не замечая, улыбнулась:
— Конечно, не беспокойтесь.
Через полчаса дом опустел. Эли ушел вместе с Аптекарем. Анри отправился покупать какое-то специальное средство для полировки бронзовых деталей. Елена решила навестить старшую сестру.
— Аптека все равно закрыта, а у нее малыш уже третий день температурит, — пожаловалась она Веронике. — С этой погодой все больные. Я к вечеру вернусь.
Погода и впрямь была паршивая. Огромная черная туча, словно траурное полотнище, затянула все небо. На улицах было пусто, оно и понятно, кому захочется шляться по городу в такую холодрыгу. Даже море затаилось, притихло и лежало неподвижно, прикрытое огромной, натянутой от края и до края горизонта серой, с редкими морщинками простыней.
В доме, честно сказать, было не многим лучше. Я натянул на себя свитер, но холод все равно просачивался сквозь толстую шерсть, забирался под рубашку. Можно было, конечно, разжечь камин, но сидеть одному в пустом зале, где еще совсем недавно звучали голоса Поляка, Кукольника, Оскара, было как-то не по себе. Жалобно попискивая, металась Матильда, со вчерашнего дня бедная крыса была сама не своя. Я дал ей кусочек сыра, погладил мягкую серую шерстку и поднялся в свою комнату.
Делать мне ничего не хотелось, не раздеваясь, я залез в постель и накинул на себя одеяло. Свет, и без того скудный, скоро и вовсе ослабел, и темнота заполнила мою каморку. Интересно, почему мы так не любим и боимся темноты? Наследство далеких предков, которых в ночи подстерегали саблезубые тигры и разные другие хищники? А может быть, страх смерти, ведь смерть — это темнота… Ничего не видит Поляк, свет звезд над просторами его любимой Канады не проникает в могилу. Темнотой окутаны глаза лежащего на цинковом столе в госпитале Святого Винцента Оскара. Лампочка под потолком горит, а он не видит. Вообще, люди к дневному свету, как правило, равнодушны. Восход, закат — другое дело. Я сам больше всего люблю сумерки, когда свет из безжалостного воина в сияющих доспехах превращается в ласковую, немного печальную женщину, которая нежно прикасается к уставшим за день стенам, окутывает прохладной тенью пропаленные дневным жаром деревья, заглядывает в открывшиеся окна. А вот Зайчик, когда я спросил ее, какое время суток она любит больше всего, не раздумывая, сказала: «Ночь».
— Вот ты где! — Вероника подошла к кровати, присела на край и зябко поежилась.
— Знаешь что, поедем ко мне. Анри когда еще придет. Ну что ты будешь здесь тосковать один?
Перспектива сидеть одному в пустом доме мало меня привлекала.
— Ладно, — сказал я и вылез из-под одеяла.
Через пять минут мы вышли наружу. В городе, прижатом к земле черным небом, было необычайно тихо, и наши шаги громко звучали на пустых улицах. До остановки на улице Диккенса мы добрались быстро, но пока наконец поднялись в промерзший трамвай, прошло минут пятнадцать, и мы совсем заледенели.
Вагон был пустым, только на заднем сиденье скорчилась закутанная в платок старуха. Старый трамвай, упрямо цепляясь за рельсы, полз вперед, оставляя за собой пустые улицы, освещенные холодным светом реклам. Он натужно скрипел, лязгал, стучал и раскачивался, будто молился, чтобы хватило ему сил исполнить свой долг — забраться на гору к конечной своей остановке, где жила Вероника. И он справился с этой задачей. А когда мы пересекли площадь и поднялись по заросшему деревьями и кустами переулку к дому Вероники, я, обернувшись, увидел, что трамвай опять пустился в путь. В заднем окне чернел силуэт почему-то не вышедшей старухи, и на какую-то долю секунды мне почудилось, будто она пристально глядит на меня, а затем два огонька, синий и белый, мелькнув в последний раз, исчезли в темноте.