По ее тону Джахан никак не мог понять, действительно ли она сердится или же смеется над ним. Но мысль о том, что их свяжет общая тайна, была слишком соблазнительна, чтобы с легкостью от нее отказаться.
– С чего ты вообще вообразил, что я позволю тебе подобную дерзость? – спросила Михримах, приблизившись к нему почти вплотную.
– Светлейшая госпожа, – дрогнувшим голосом произнес Джахан, – поверьте, я вижу вас такой, какой не способен увидеть более никто.
И он закрыл глаза, ожидая вспышки гнева. Но, как ни странно, дочь султана хранила молчание.
Бусбек, австрийский посол, отличался чрезвычайно любознательным нравом. Всякий раз, когда его приглашали во дворец обсудить государственные дела, он просил разрешения по завершении аудиенции посетить придворный зверинец. Интерес, который возбуждали в Бусбеке дикие животные, был столь велик, что в посольском саду он устроил собственный небольшой зоосад, который в округе прозвали «Ноевым ковчегом». В клетках и вольерах там содержались олени, ласки, соболи, рыси, орлы, обезьяны, всевозможные змеи, мулы, волк, медведь и даже свинья, внушавшая слугам-мусульманам ужас и отвращение. Но особое восхищение посла вызывали тигры и слон.
Именно Бусбек представил при дворе своего соотечественника, художника по имени Мельхиор Лорк. Прибыв во владения Оттоманской империи, тот рисовал янычаров с мушкетами, верблюдов, перевозивших военные барабаны, носильщиков, согнувшихся под тяжестью грузов, а также всевозможные древние руины. Но у него имелось два заветных желания: написать портреты нескольких оттоманских женщин в традиционных нарядах и изобразить белого слона, обитавшего в придворном зверинце. После того как султан предоставил живописцу возможность осуществить вторую мечту, в жизни Джахана и Чоты произошли перемены. Теперь погонщик и слон дважды в неделю отправлялись в дом посла.
Бусбек утверждал, что два величайших блага на свете – это книги и друзья. Но если книг человеку требуется много, то истинных друзей у него может быть всего лишь несколько. Выяснив, что Джахан вовсе не тупой, грубый невежа, каким он прежде представлял себе погонщика, австриец стал удостаивать юношу беседы, считая, что двум иностранцам в чужой стране есть о чем поговорить.
– Эти турки благоговеют перед бумагой, – заметил как-то посол. – Если они заметят на земле хоть самый маленький ее клочок, то непременно поднимут и припрячут. Удивительно, что при таком уважении к бумаге они совершенно не интересуются книгами.
– Мой учитель очень любит книги, – возразил Джахан.
– Да хранит его Бог. Но исключения только подтверждают правило, – усмехнулся Бусбек. – Я заметил еще одну странность: туркам неведомо, что такое хронология. Иноземцу, попавшему в эту страну, приходится привыкать к тому, что ее жители весьма вольно обращаются с историческими событиями. У них завтрашний день зачастую предшествует сегодняшнему, а позавчерашний опережает вчерашний.
От посла Джахан узнал еще одну поразительную вещь. Оказывается, у австрийского короля тоже имелся слон. И звали его Сулейман!
– Никто и думать не думал оскорблять светлейшего султана, – заверил Бусбек. – Напротив, это знак уважения.
Пока Джахан слушал рассказы хозяина дома, Мельхиор, неизменно облаченный в заляпанный краской фартук, занимался своим делом. Осмотрев Чоту со всех сторон, он решил изобразить слона у куста акации. Мельхиор, несомненно, был талантлив и, вероятно, отличался добросердечием, но, как и положено художнику, был полностью поглощен собственной особой. Поприще живописца он избрал против воли родителей, и лоб его постоянно бороздила глубокая морщина, словно строптивый отпрыск в мыслях продолжал бесконечный спор с ними. С помощью Джахана художник поставил слона возле акации, разместил напротив свой мольберт и протянул руку к кисти. Но тут Чота поднял хобот и принялся поедать ветви.
– Эй, прекрати! – закричал Мельхиор, но слон и ухом не повел. – Этот зверь что, голоден? – повернулся художник к погонщику.
– Ничуть. Сегодня он сытно позавтракал.
– Почему же тогда он жрет ветки?
– Потому что слоны любят зеленые ветки, эфенди.
Австриец смерил Джахана пристальным взглядом, пытаясь понять, не насмехается ли над ним дерзкий юнец.
– В следующий раз накорми его получше.
Джахан так и сделал. Но когда Чота, до отвала наевшийся утром в зверинце, вновь оказался возле акации, он набросился на зеленые ветки с таким аппетитом, словно голодал три дня. После нескольких бесплодных попыток художник вынужден был признать, что от идеи написать слона в саду придется отказаться. На этот раз он решил изобразить Чоту на улице, извилистой и тихой, на фоне обветшалых домов. Бусбек наблюдал за тем, как шла работа, из окна своего особняка. Отношения между двумя великими империями резко ухудшились, и австрийский посол находился теперь под домашним арестом. Пока Мельхиор рисовал, Джахан составлял послу компанию. Из общения с чужестранцем он извлекал немалую пользу, так как тот обладал богатейшими познаниями о животных, их нравах и привычках, а также о целебных травах и цветах.
Через два месяца картина была готова. Для того чтобы отметить это великое событие, Бусбек созвал множество гостей, среди которых были другие послы, а также паши и визири. Несмотря на осложнение политической ситуации, никто из высоких гостей не счел возможным пренебречь его приглашением. Мольберт, покрытый белой тканью, стоял в углу комнаты в ожидании торжественной минуты. Мельхиор, снявший традиционный рабочий фартук и облачившийся в голубой бархатный кафтан, сиял, предвкушая момент своего торжества. Глядя на него, Джахан в очередной раз задавался вопросом: неужели все художники такие? По настоянию хозяина дома, Чота тоже присутствовал на празднестве. Опасаясь, что слон ненароком кого-нибудь раздавит, погонщик привязал его к старому дубу в дальнем углу сада.
Наконец посол объявил, что настало время снять с картины покров. Гости, оживленно переговариваясь, обступили мольберт. Поскольку полотно изображало не человека, а животное, то даже самые благочестивые мусульмане считали возможным взглянуть на него. Ткань была сдернута, и творение живописца предстало взорам собравшихся.
По мнению Джахана, слон на картине лишь отдаленно напоминал Чоту. Бивни у него были намного крупнее и острее, а взгляд полыхал дикой яростью, словно зверь намеревался выпрыгнуть из рамы и растоптать зрителей. А вот улицу и небо художник запечатлел с таким мастерством, что они выглядели реальными, почти объемными. От картины, казалось, исходило тепло солнечного дня. Зрители восхищенно зааплодировали. Бусбек вручил художнику награду – кошелек, набитый золотыми монетами. Джахан, в благодарность за помощь в создании картины, тоже получил несколько монет. Мельхиор, успевший изрядно накачаться вином, обнял юношу.
Через час, уже собираясь уходить, Джахан вновь подошел к мольберту. К своему ужасу, он увидел, что верхняя часть картины отсутствует. Там, где только что было небо, по которому бежали перистые облака, зияла безобразная дыра. С бешено бьющимся сердцем Джахан повернулся к Чоте. Веревка, которой слона привязали к дереву, была оборвана. Последние сомнения в том, кто причинил полотну столь изрядный урон, улетучились, когда Джахан разглядел на бивнях Чоты следы голубой краски. Не говоря ни слова, погонщик схватил своего подопечного за поводья и чуть ли не бегом бросился вон из сада. Когда ворота посольского особняка закрылись за ними, Джахан с облегчением вздохнул и подставил вспотевшее лицо свежему вечернему ветерку. С живописцем по имени Мельхиор Лорк он более ни разу не встречался. По слухам, художник вернулся в родную страну, где прославился серией картин на восточные сюжеты. О полотне, изображающем белого слона из зверинца султана Сулеймана, никто никогда не упоминал.
* * *
Строительство мечети Сулеймание близилось к завершению. К тому времени недуг, мучивший султана, усилился. Ноги его опухли и покрылись язвами, так что их приходилось постоянно перевязывать. Правитель обагрил руки кровью тех, к кому прежде был привязан. Так, по приказу Сулеймана были казнены первый великий визирь Ибрагим и его старший сын Мустафа – обоими правитель некогда очень дорожил. Стамбул буквально кипел от козней и заговоров.
Джахан полагал, что сейчас султану не до мечети и что на некоторое время он оставит строителей в покое. Но не тут-то было. Несмотря на печаль и недуги, Сулейман чуть ли не ежедневно отправлял зодчему послания, резкий тон которых не предвещал ничего хорошего. Настал день, когда он вновь появился на строительстве, измученный болью и полыхающий негодованием. Бросив сердитый взгляд на недостроенную мечеть, правитель направил своего жеребца к Синану и заявил:
– Строитель, ты испытываешь мое терпение. Оно не беспредельно.
– Светлейший султан, уверяю вас, я делаю все возможное, чтобы закончить возведение мечети как можно скорее, – согнувшись в низком поклоне, произнес Синан.
– Сколько еще времени тебе потребуется?
– Всего лишь два месяца, мой милостивый повелитель.
Султан вновь окинул мечеть ледяным взглядом.
– Два месяца, и ни дня больше! – бросил он. – Если ты не уложишься в этот срок, пеняй на себя.
Слушая, как топот копыт вороного жеребца затихает вдали, рабочие испуганно переглядывались. Люди не были уверены в том, что действительно сумеют завершить строительство в столь короткий срок. Тревога кипела и бурлила, словно похлебка в горшке. Опасаясь, что суровое наказание неминуемо, рабочие начали поговаривать о бегстве.
Синан, чувствуя, что положение становится угрожающим, попросил Джахана помочь ему вскарабкаться в хаудах. Он решил обратиться к строителям сверху, со спины слона, полагая, что так слова его прозвучат более убедительно.
– Братья! Сегодня утром здесь летала пчела. Кто-нибудь из вас ее заметил? – спросил он. Рабочие безмолвствовали. – Глядя на нее, я подумал: будь я столь крошечным насекомым, я сел бы на плечо любому из вас и подслушал, что происходит у него в голове, – продолжал Синан. – Как вы думаете, что открылось бы моему слуху?