– Эфенди, зачем вы это делаете? – наконец отважился спросить он.
– Сердце – это средоточие человеческой жизни, – последовал ответ. – Мы должны выполнить волю нашего великого султана. Он предчувствовал свою скорую смерть и пожелал, чтобы сердце его было похоронено на поле битвы.
Они достали из сундука самый лучший халат и одели покойника, расчесали ему бороду, подвели глаза сурьмой и нарумянили щеки розовой пудрой. После всех этих манипуляций султан Сулейман стал выглядеть даже более свежим и здоровым, чем при жизни.
– Снимите этот халат, – приказал Соколлу, взглянув на результат их трудов. – Он слишком роскошный. Наш великий султан никогда бы такой не надел.
Лекарь и его помощник послушно заменили нарядный халат на другой, непритязательный и скромный. В сумерках три надежных стражника, совершивших обход лагеря, доложили, что все спокойно. С их помощью слона подвели к самому входу в шатер. Чота беспокоился, чувствуя близость мертвеца.
– Ну, чего ты тянешь? – раздраженно спросил великий визирь.
– Эфенди, мне нужно время, чтобы успокоить слона.
Джахан ласково заговорил с Чотой, пытаясь объяснить, что бояться покойника нечего. Возить мертвое тело придется всего несколько дней, сказал он. Уговоры и яблоки, которые погонщик при этом щедро скармливал слону, сделали свое дело: Чота успокоился и позволил посадить усопшего султана в хаудах. Джахан, как обычно, уселся на шее слона, и Чота неспешно двинулся вперед. Взгляд юноши был устремлен на хищных птиц, кружившихся над полем. Догадавшись, что их привлекает мертвечина, он поспешно отвел глаза. Осада крепости Сигетвар унесла жизни двадцати тысяч человек.
Вскоре стало известно, что шехзаде Селим направляется в Стамбул. Посыльный с честью выполнил возложенное на него поручение. Великий визирь вздохнул с облегчением. Он решил, что скрывать правду более нет нужды. Тело султана извлекли из хаудаха и положили на колесницу, запряженную двумя белыми жеребцами. Теперь ему предстоял обратный путь в Стамбул. Жители города ждали, когда великий правитель в последний раз въедет в свою столицу. Тысячи людей стояли на улицах. В знак скорби они рвали на себе волосы и одежду, колотили себя по щекам и царапали кожу. Джахан видел, как зрелые мужи плакали, точно малые дети, а бесстрашные воины содрогались от рыданий.
Сразу за печальной церемонией похорон последовала другая, радостная – торжественное восшествие на престол нового султана. Селим, занявший трон своего отца, хотел отпраздновать это событие с невиданным прежде размахом. Землетрясения, пожары, чумные поветрия – в последнее время несчастья шли такой густой чередой, что, казалось, люди разучились надеяться и радоваться. Селим решил, что пора положить конец скорби. Настало время веселья.
Улемы, узнав о намерениях нового правителя, пришли в ужас. Соколлу пребывал в растерянности. Но один из советников великого визиря, Феридун-бек, убедил его, что жителям Стамбула и в самом деле необходим праздник.
– Народ, постоянно изнывающий от тоски и скорби, подобен человеческому телу, страдающему от запоров, – сказал он. – Печаль отравляет людей, как нечистоты отравляют организм. Мы поступим разумно, мой визирь, если позволим людям извергнуть из себя печаль.
В день, когда султан Селим взошел на престол, белый слон, облаченный в великолепный головной убор и серебряную попону, расшитую драгоценными каменьями, возглавлял торжественную процессию. Тысячи зевак на улицах пели, ликовали, издавали приветственные возгласы и махали руками. Джахан вновь поразился тому, как легко меняется настроение толпы, как стремительно она переходит от печали к веселью, от слез – к радостным улыбкам.
«Если от горя до ликования всего один шаг, стоит ли удивляться, что расстояние от любви до ненависти оказывается ничуть не более длинным», – размышлял он.
* * *
После того как торжества закончились, слон и погонщик вновь стали работать на строительстве. Каждое утро они покидали придворный зверинец, а вечером, после трудового дня, возвращались, покрытые пылью, усталые и измученные жаждой. В это время архитектор Синан приступил к возведению моста через пролив, соединяющий озеро Бююкчекмедже с морем. Согласно замыслу мастера, то был длинный арочный мост, изящный и прочный.
Однажды декабрьским вечером, когда основные работы уже были завершены, они возвращались в город. Учитель и три его ученика ехали в карете, а Джахан – верхом на слоне. Поблизости от того места, где дорога делала крутой поворот, они услышали какой-то шум, доносившийся из города. Мгновение спустя к шуму примешался отчаянный визг, от которого кровь стыла в жилах. Подняв голову, Джахан увидел полыхающие в небе багровые отсветы, такие яркие, что от них резало глаза.
– Пожар! – закричал он.
Карета остановилась, учитель и ученики выскочили на дорогу. Вид у Синана был встревоженный.
– Поспешим на помощь, – сказал он.
– Думаю, нам всем стоит поехать на Чоте, – предложил Джахан. – Так будет быстрее.
Синан и трое его учеников забрались в хаудах, а погонщик устроился на шее у слона.
Они проехали по городским улицам. Крики ужаса, пронзавшие воздух, подсказывали им, в каком направлении следует двигаться. Ветер становился все сильнее, он перебрасывал снопы искр с горящих домов на те, что стояли рядом. Деревянные хижины вспыхивали мгновенно. Глаза у Джахана слезились от дыма, голова шла кругом. Сверкающие языки пламени тянулись к небу, как будто хотели его лизнуть. Огонь перекидывался на деревья, превращая их в горящие свечи.
Чем дальше они продвигались, тем сильнее становилось всеобщее смятение. Ошалевшие от ужаса животные носились по улицам туда-сюда. Семьи бедняков пытались спасти свои скудные пожитки, мужчины тащили ведра и бочки с водой, женщины прижимали к себе орущих младенцев. Только дети постарше оставались беззаботными, словно все происходящее казалось им увлекательной игрой, которую затеяли взрослые.
Пожар охватил уже несколько кварталов. Дома, где супружеские пары зачинали потомство, где женщины давали жизнь детям, где семьи отмечали свои праздники и где умирающие испускали последний вздох, буквально на глазах превращались в груды пепла. Лишь остатки семейного скарба, валявшиеся на полыхающих жаром улицах, напоминали, что здесь еще совсем недавно жили люди.
Наконец архитектор и его ученики достигли места, где пожар произвел наибольшие разрушения. Синан попросил, чтобы ему помогли спуститься вниз. Он был бледен, губы его дрожали. Будучи главным придворным строителем, он приложил немало усилий, дабы избежать подобных опустошительных бедствий: проверял состояние домов, приказывал мостить улицы. Но все его старания оказались напрасными.
От нескольких янычаров, прибывших на место бедствия, толку было мало: они лишь пытались успокоить пострадавших и помогали переносить их пожитки, да и это делали с большой неохотой. Синан подошел к одному из них – здоровенному малому, который, сидя на бревне, равнодушно поглядывал по сторонам.
– Почему вы бездействуете? – спросил он.
Янычар, не ожидавший подобного вопроса и не знавший главного придворного строителя в лицо, презрительно процедил:
– Чего тебе надо?
– Я спрашиваю: почему вы не тушите пожар?
– Мы только этим и занимаемся, – ухмыльнулся янычар.
Подошел его товарищ, который оказался более разговорчивым. Он пояснил, что янычары не пытаются бороться с огнем, поскольку ждут приказа своего командира, а тот, как назло, болен и не может встать с постели.
Лицо Синана потемнело от гнева.
– Какие вам еще нужны приказы? Как вы можете сидеть сложа руки, когда пламя пожирает город?
Пока Синан разговаривал с янычаром, слон и погонщик, привлеченные каким-то шумом, свернули на соседнюю улицу. Там они увидели двух женщин, которые, заливаясь слезами, осыпали друг друга упреками и ругательствами. Соседи рассказали Джахану, что обе они – жены купца, уехавшего по делам. Когда их дом вспыхнул, женщины выскочили наружу, схватив детей. На улице выяснилось, что они оставили в доме новорожденного младенца – каждая думала, что ребенка взяла другая.
Джахан переводил взгляд с рыдающих женщин на горящее здание.
– Подожди здесь. Я сейчас вернусь, – сказал он Чоте.
Джахан знал, что слон панически боится огня. Мысль о том, чтобы взять его с собой, даже не приходила ему в голову.
Джахан медленно приблизился к горящему дому. Прежде чем сделать очередной шаг, он замирал и прислушивался. А потом решительно переступил через порог, и пламя моментально окружило его. Со стороны фасада верхний этаж уже обвалился, но задняя часть пока оставалась нетронутой. Увидев медный подсвечник, Джахан по привычке сунул его за пазуху, хотя особой ценности этот предмет не представлял. Сделав еще несколько шагов, он увидел нечто более дорогое – золотую чернильницу, украшенную изумрудами. Джахан схватил ее и, кашляя и задыхаясь, двинулся дальше. Глаза его так слезились от дыма, что он почти ничего не видел. Горящая балка рухнула совсем рядом. Он успел отскочить, но балка задела его по плечу, и он упал. Идти дальше означало обречь себя на верную смерть.
Внезапно что-то мягкое схватило его за пояс и поставило на ноги.
– Чота! Откуда ты здесь? – воскликнул Джахан.
Вместо ответа слон двинулся в заднюю часть дома, точнее, в то, что от нее осталось. Уши его шевелились, как будто Чота ловил звуки, недоступные человеческому слуху. Гигантский зверь наверняка испытывал дикую боль, ступая чувствительными подошвами по горящим половицам, но в тот момент погонщик об этом не думал.
Джахан старался не открывать рот, чтобы не наглотаться дыма. Каждый вдох давался ему с трудом. Он снял куртку и обернул ее вокруг головы. Чота подталкивал его вперед, мягко, но настойчиво. Окруженный со всех сторон языками пламени, Джахан остановился, чтобы перевести дух. Слон терпеливо ждал.
Наконец они увидели колыбель. Легкий тюлевый полог защищал младенца от дыма, и благодаря этому малыш до сих пор не задохнулся. Джахан схватил его, и ребенок сразу вцепился ручонками в своего спасителя. Он так много плакал, что лишился голоса и теперь лишь открывал свой крошечный ротик, не в состоянии произнести ни звука. Но сила, с которой этот кроха цеплялся за жизнь, была поистине удивительна. Как видно, частица этой силы передалась слону и погонщику, потому что к обоим вернулось самообладание.