– Конечно от меня. Султан ничего об этом не знает. И не должен знать.
– Тогда держи деньги при себе, – в своей обычной насмешливой манере бросил Балабан. – Возвращайся в зверинец. Я сам тебя найду.
На обратном пути в душе Джахана кипели самые противоречивые чувства: радость, стыд, страх, надежда. Через два дня к нему явился мальчишка с какой-то склянкой в руках.
– Кое-кто просил передать тебе это.
Джахан пристально взглянул на посыльного: сияющие черные глаза, оливковая кожа, ямочки на щеках. Вне всякого сомнения, то был родственник Балабана. Склянка была наполнена каким-то порошком цвета куркумы. Джахан подцепил его кончиком пальца и лизнул. Порошок оказался безвкусным, чуть солоноватым. Такой легко подмешать куда угодно.
Джахан стащил из кухни кувшин гранатового шербета и подсыпал туда порошка. Когда Бузиба куда-то отлучился, он угостил этим напитком Махмуда, который с удовольствием выдул шербет до последней капли. Однако никакого действия снадобье не оказало. На следующий день Джахан повторил опыт, вдвое увеличив дозу. И снова ничего. На третий день он высыпал весь оставшийся порошок в рисовую кашу Махмуда. Слон, как всегда, с аппетитом проглотил угощение.
В этот вечер в зверинец вновь явился султан Селим в компании своих приближенных. Все они желали покататься на слоне.
– Погонщик! – позвал он.
– Я здесь, мой повелитель, – согнувшись в низком поклоне, отвечал Джахан.
– А где второй погонщик?
Подбежал запыхавшийся Бузиба. Лицо его лоснилось от пота.
– О светлейший султан, слон нездоров. Уповаю на вашу снисходительность и…
– Что стряслось с этой зверюгой? – перебил султан.
Вместо ответа из слоновьего сарая донесся оглушительный рев, а вслед за ним – треск. Султан поспешил на шум, остальные следовали за ним.
Их взорам предстало пугающее зрелище. Одержимый неистовой похотью, Махмуд принялся крушить деревянную перегородку своего стойла, и один из его бивней застрял, вонзившись в доску. Несчастный слон не мог двинуться ни туда ни сюда. Его налитой кровью мужской орган принял устрашающие размеры. Он ревел без умолку, и голос его был исполнен ярости и вожделения. Никто не отваживался приблизиться к разгневанному животному, в том числе и Бузиба.
То был конец Махмуда. После того как бивень слона освободили, он продолжал неистовствовать. В конце концов его пришлось заковать в цепи. Но, одержимый неутоленной похотью, Махмуд порвал оковы, проломил стену и, вырвавшись в сад, сломал там несколько деревьев. При этом он оглушительно трубил и ревел. В конце месяца Махмуда, а вместе с ним его погонщика перевели в бывшую христианскую церковь, расположенную поблизости от Айя-Софии.
Никто ничего не подозревал, за исключением Олева.
– Это ведь твоя работа? – как-то раз спросил он у Джахана, хмуро сдвинув брови. Джахан, в глубине души сожалевший о содеянном, молчал. Не дождавшись ответа, Олев продолжил: – Я помню, как ты появился здесь впервые. Тогда твой слон был еще слоненком, а сам ты мальчишкой. Помню, я смотрел на тебя и думал: «Сумеет ли он выжить среди нас, этот добродушный и доверчивый паренек?» Но ты оказался смышленым и быстро усвоил здешние нравы. Теперь ты умеешь за себя постоять. Да, пожалуй, эту науку ты изучил слишком уж хорошо.
– Что ты имеешь в виду? – вскинул глаза Джахан.
– Ты бросаешься в бой даже тогда, когда в этом нет необходимости, – вздохнул укротитель львов. – Помни о том, что ты силен. И остерегайся собственной силы. Тот, кто держит меч, повинуется мечу, а не наоборот, как ты, может быть, думаешь. И рано или поздно тот, кто держит меч, обязательно обагрит свои руки кровью. Избежать этого невозможно.
– Я… я никогда… Не надо меня поучать… – пробормотал Джахан, но он понимал, что Олев прав. А еще он чувствовал, что искушал судьбу, и боялся, что это не пройдет ему даром.
* * *
Султан Селим имел обыкновение часто покидать Стамбул, город, действующий на него удручающе, и отправляться в Адрианополь, где он провел бо́льшую часть своей юности. Там правитель мог охотиться, пьянствовать и предаваться праздности сколько душе угодно, не опасаясь осуждающих взглядов и злых языков. Подобно всякому человеку, убежденному в том, что он окружен всеобщей неприязнью, султан чувствовал особую признательность своим преданным сторонникам, а жители Адрианополя всегда были в числе последних. Через несколько лет после восшествия на престол Селим решил вознаградить их за верность, возведя исполинскую мечеть, носящую имя правителя, не в столице, а в городе, служившем ему излюбленным прибежищем.
Это решение вызвало целую волну домыслов и сплетен. Всякому ясно, почему султан не желает строить мечеть в Стамбуле, говорили недоброжелатели. Селим никогда не командовал армией на поле сражения, а ведь здесь, в столице, каждый камень помнит его великих предшественников. Пристало ли мечети Селима возвышаться рядом с мечетью Сулеймана, если сын не стоит даже мизинца отца? Так что сооружению, которое носит имя столь ничтожного правителя, самое место в захолустном Адрианополе.
Невзирая на ядовитые пересуды, архитектор Синан и четверо его учеников в апреле заложили фундамент мечети Селимие. Султан выразил свое доверие зодчему, пожаловав ему расшитый серебром и золотом халат. Все, кто работал на строительстве – от плотников до галерных рабов, – чувствовали, что их руками создается не просто мечеть, а нечто из ряда вон выходящее. Сознание этого заставляло людей трудиться еще усерднее и одновременно наполняло их сердца трепетом. Мысль о том, что возводить столь грандиозное сооружение – тяжкий грех, ибо строители его вступают в соперничество с Творцом, посещала многих. И хотя имамы, христианские священники и раввины, беседовавшие с рабочими, вслух отвергали подобные опасения, однако в глубине души и они тоже страшились ревности Всемогущего.
Идея построить мечеть посетила султана во сне. Правителю приснилось, будто он беседовал с пророком Мухаммедом, которого узнал не по лицу – ибо никому из ныне живущих не известно, как выглядел Пророк, – а по особому свечению, окружавшему его голову. Султан пообещал Пророку, что если он завоюет остров Кипр и стяжает богатые трофеи, то возведет великолепную мечеть. Пророк сделал знак ангелам, ожидавшим по обе стороны от него. Сияя, словно светлячки, ангелы поднялись в воздух и вскоре вернулись со свитком в руках. Когда Пророк развернул свиток, взору султана предстала мечеть Селимие.
Охваченный сим чудным видением, султан поутру долго не хотел покидать обитель сна. Когда же ему наконец пришлось пробудиться, он первым делом поведал о ниспосланном ему откровении великому визирю. Соколлу, в избытке наделенный проницательностью и здравомыслием, полагал, что сны правителя подразделяются на два разряда: те, что надобно держать в тайне, и такие, которые следует сделать всеобщим достоянием. Нынешний сон, несомненно, относился ко второму разряду.
В тот же день, беседуя с нишанджи, главой придворной канцелярии султана, Соколлу не преминул рассказать ему, что приснилось Селиму. Нишанджи, отличавшийся общительным нравом и словоохотливостью, поведал о ночной беседе правителя с Пророком главному изготовителю халвы, а тот в свою очередь – купцу, снабжающему дворцовую кухню орехами. День не успел подойти к вечеру, а история, покинувшая дворец на повозке, доставившей на кухню фисташки, уже достигла окрестностей Стамбула.
Вскоре на улицах, населенных кожевниками и красильщиками, только и разговоров было что о чудесном сне султана. Ко времени вечерней молитвы слухи буквально носились в воздухе, сотни людей передавали их из уст в уста. Через неделю весь город, включая венецианского посланника, знал: сам пророк Мухаммед явился к султану и возвестил, что тот должен избавить Кипр от власти неверных.
Селим посетил усыпальницы своих предков и гробницу пророка Айюба. Духи усопших благословили его начать войну. Однако, когда настало время отплыть на Кипр, султан не сел ни на один из кораблей. Он решил, что вполне может вдохновлять армию на расстоянии, а лично вести воинов в бой с мечом в руках ему нет никакой необходимости. Тем не менее война оказалась успешной, а добыча – богатой. Город Никосия был захвачен, разграблен и превращен в груду развалин. Осада Фамагусты, продолжавшаяся несколько месяцев, тоже завершилась победой османской армии – вместе с городом были захвачены сотни пленных.
Тем временем в Адрианополе главный придворный строитель и его ученики трудились не покладая рук. Работа была для Синана подобием кокона, в котором он находил убежище от всех жизненных бурь. Спрятавшись в этом коконе, он забывал про окружавший его мир. Синана не интересовали войны, и победы, одержанные империей, отнюдь не служили для него источником радости. Однако, после того как остров Кипр был захвачен, работа пошла быстрее. Деньги хлынули на строительство потоком, количество рабочих увеличилось, самые дорогостоящие материалы доставлялись бесперебойно.
Как это ни удивительно, но по мере того, как мечеть, возводимая в его честь, становилась все выше, сам султан хирел и чахнул. Казалось, между человеком и зданием существует какая-то удивительная, нерасторжимая и в то же время взаимоисключающая связь. Подобно дню и ночи, они не могли сосуществовать одновременно. Когда восходит солнце, луна исчезает. Точно так же каждый новый камень в стенах возводимой мечети забирал у Селима частицу его силы, здоровья, счастья и, наконец, кисмет.
* * *
Строительство мечети Селимие шло полным ходом, когда однажды осенним утром Синан велел передать своим ученикам, что хочет поговорить с ними. Подойдя к шатру учителя, Джахан увидел, что прочие ученики сидят на скамье у входа. Он сел рядом с ними, ожидая, пока Синан закончит разговор со стекольщиками.
Давуд, по своему обыкновению, выглядел хмурым и обеспокоенным.
– Никогда прежде мастер не отрывал нас от работы одновременно, – прошептал он. – Если он позвал всех четверых, значит произошла какая-то серьезная неприятность.