– Мне все это порядком надоело, – выдохнул Никола.
– Мне тоже, – кивнул Джахан.
Когда приятели вернулись на стройку, Давуд спросил, где они пропадали. Джахан с Николой рассказали о своем вынужденном визите в обреченную на снос лачугу и о том, что́ они там видели – больного хозяина, донельзя расстроенных ребятишек, грудных младенцев и котят.
– Все это очень печально, но эти люди сами виноваты, – изрек Давуд. – Они не имели никакого права строить дома возле мечети.
– Но теперь им некуда податься.
– Убытки будут им возмещены. Так обещал султан.
– Ты сам знаешь, даже если они и получат какие-то деньги, их не хватит, чтобы купить новый дом, – возразил Джахан.
– Ну и что мы можем поделать? – пробормотал Давуд, теребя пальцами бороду. – Учитель удостоил нас доверия, и мы должны это доверие оправдать.
– Да, и где сейчас учитель? Строит себе спокойно мечеть в честь султана, а на наши плечи взвалил самое гнусное дело – лишать людей крова. – Едва слова эти сорвались с губ Джахана, как он осекся, удивленный собственной злобой. – Прости меня, – пробормотал он.
– Уже простил, – ответил Давуд и улыбнулся с братской теплотой.
В ту неделю они снова не написали Синану, ибо никто не захотел взять на себя этот труд. Изнывая от сознания собственной вины, все трое старались не смотреть друг другу в глаза. Через несколько дней пришло письмо от учителя.
Мои усердные ученики!
Я был бы счастлив находиться среди вас, если бы не настоятельная необходимость в кратчайшие сроки завершить возведение мечети в честь нашего великого султана. Важность и срочность дела, которым я занят, вынуждают меня к разлуке с вами. Я не сомневаюсь, что вы достаточно искусны и сведущи, дабы надзирать за восстановлением мечети Айя-София. Тем не менее я сознаю, что никогда прежде не возлагал на вас столь ответственной задачи. До сих пор вам нечасто приходилось иметь дело с людьми, ибо такова особенность нашего ремесла. Мы водим дружбу с камнями, беседуем с плитами, прислушиваемся к мрамору.
Но ныне вам предстоит столкнуться с людьми, чьи жилища вы вынуждены уничтожить. Это тягостная обязанность. Будь сие в моей власти, я переселил бы каждую из лишенных крова семей в просторный дом с большим садом. Но это, увы, находится за пределами моих возможностей. И ваших возможностей тоже.
Прошу вас, помните о том, что города подобны людям. Камни и дерево, из которых они состоят, подобны живой плоти и крови. Когда городам наносят раны, эти раны кровоточат. Всякий дом, возведенный не в надлежащем месте, – это гвоздь, забитый в сердце Стамбула. Причиняя людям боль, вы не можете не чувствовать жалости. Но ведь город тоже способен испытывать боль и достоин вашего сожаления.
Молю Всемогущего Аллаха ниспослать вам сил и сохранить в ваших душах равновесие.
К исходу осени все хижины вокруг Айя-Софии были снесены с лица земли. Строители, возглавляемые учениками Синана, работали быстро, но жильцы уничтоженного квартала оказались еще проворнее. Едва расчистка была завершена и груды обломков увезли прочь, как в различных частях города стали появляться новые лачуги, ничуть не отличавшиеся от прежних. Уродливые и ненадежные, они тоже строились незаконно. Правила относительно ширины улиц и высоты домов, которые пытался ввести Синан, нарушались повсеместно. Джахан пребывал в мрачном расположении духа. Он с трудом мирился с мыслью о том, что обязанность зодчего – защищать город от его жителей, а прошлое – от будущего.
* * *
Купол будущей мечети Селимие служил предметом всеобщих разговоров, домыслов и слухов. В письмах к придворному строителю султан настаивал, что купол мечети, носящей его имя, должен превосходить размерами купол Айя-Софии. Ведь мечеть в честь Селима – это зримое воплощение победы ислама над христианством. Она должна показать всему миру, куда обращен любящий взгляд Господа. Подобные пересуды вызывали у Джахана тревогу. И правитель, и народ были единодушны, видя в Синане соперника древних зодчих, в стародавние времена построивших храм Святой Софии, двух величайших математиков и архитекторов: Анфимия из Тралл и Исидора Милетского. И правитель, и народ рассчитывали, что Синан выйдет из этого соперничества победителем.
– Что тебя терзает? – спросил учитель Джахана. – Вид у тебя удрученный.
Башмаки их покрывала пыль, а лбы блестели от пота. Невзирая на накопившуюся усталость, они трудились, не жалея себя.
– Мне хочется поскорее закончить все и уехать отсюда, – ответил Джахан.
– Если на то будет воля Аллаха, мы завершим работу через четыре недели, – не слишком уверенно заметил Синан.
«Даже если и так, это слишком долго», – подумал Джахан, но вслух, разумеется, ничего не сказал. Ему стыдно было жаловаться восьмидесятилетнему учителю, который, невзирая на преклонный возраст, работал от рассвета до заката. Напрасно ученики умоляли его отдохнуть. Стройка с ее шумом, пылью и грязью притягивала Синана, как свет лампы притягивает мотылька. В торжественных случаях придворный строитель надевал роскошный шелковый халат, который пристало носить вельможе, но его загрубевшие мозолистые руки с расщепленными ногтями, похожие на руки каменщика, выдавали его истинную природу. Смысл жизни этот человек видел в труде, и его ученики поневоле следовали примеру мастера. Подобно полководцу, вселяющему в солдат мужество, Синан вдохновлял строителей одним своим видом. Стоило ему появиться на площадке, как все начинали работать с удвоенной силой.
– Эта мечеть высасывает из нас все соки, – вздохнул Джахан.
– Иначе и быть не может, – задумчиво кивнул Синан.
Джахан никак не ожидал, что учитель с ним согласится.
– Значит, вы тоже это чувствуете? – удивленно спросил он.
– Так уж заведено. Представь себе женщину, которая носит в чреве плод. Дитя питается соками матери и истощает ее. Строители, возводящие здание, подобны беременной женщине. Произведя дитя на свет, мать не помнит себя от счастья. Мы тоже чувствуем себя счастливейшими людьми на земле, когда завершаем свой труд.
Сравнение это показалось Джахану таким забавным, что он расплылся в улыбке. Но его тут же пронзила новая мысль.
– Я вот чего не могу понять, учитель. Султан ведь не работает вместе с нами. Почему же он хиреет с каждым днем, как будто мечеть высасывает силы и из него тоже?
– Он связан невидимыми узами с мечетью, которая носит его имя, – ответил Синан.
– Но мы возвели множество зданий. Мечети, медресе, приюты, акведуки, мосты… Почему никогда прежде я не ощущал ничего подобного?
– Ощущал, уверяю тебя. Просто ты об этом забыл. Так уж заведено. Когда мы добиваемся того, к чему стремились, то забываем, каких усилий и жертв нам это стоило. Этим мы тоже подобны женщине, произведшей на свет дитя. – Синан смолк, погрузившись в раздумья. – Иногда роды проходят легко, иногда – тяжело и мучительно, – добавил он.
– Учитель… вы хотите сказать: то, что мы создаем, убивает нас?
– Нет, не убивает, но ослабляет, – поправил его зодчий. – Хотя порой может и убить. Но подобное случается редко.
Несколько недель спустя главный придворный строитель получил от султана письмо, в котором правитель империи извещал, что желает прибыть в Адрианополь, дабы своими глазами удостовериться, что строительство близится к завершению. Разумеется, султан намеревался совершить путешествие в сопровождении многочисленной свиты. Поэтому ему требовался слон. Так как Махмуд лишился расположения повелителя, Чота оставался единственным придворным слоном.
Получив благословение учителя, Джахан верхом на Чоте вернулся во дворец. Оставив своего подопечного отдыхать в сарае, Джахан поспешил увидеться со старыми товарищами. На следующее утро слон и погонщик вновь тронулись в путь в составе кортежа, сопровождавшего султана.
То было впечатляющее зрелище. Сиятельную особу повелителя предстояло охранять лучшим стражникам, янычарам и лучникам. Все они были в ярких праздничных одеяниях. В каретах с наглухо зашторенными окнами сидели наложницы, которых султан решил взять с собой. Атмосфера радостного возбуждения и гордости витала над городом. Тем не менее порой в воздухе ощущалось дуновение тревоги, легкое, как облака, которые собираются на горизонте в солнечный день. Христианские правители, раздосадованные потерей Кипра и тем, что их храмы превращаются в мечети, учредили Священную лигу. Они жаждали мести. Войска папы римского, испанцев и венецианцев, забыв прежние распри, объединились. Армия католиков готовилась совершить поход на Адрианополь, а в Коринфском заливе поблизости от Лепанто уже шло морское сражение между оттоманским и христианским флотами.
В назначенный час появился султан Селим. Круглое лицо правителя пламенело багровым румянцем. Поприветствовав солдат, он приблизился к своей лошади – чистокровному вороному жеребцу. И тут произошло нечто странное, Лошадь непонятно почему вдруг взбрыкнула и взвилась на дыбы. Толпа затаила дыхание. Никто не сомневался: то было дурное предзнаменование.
Султан, явно расстроенный, приказал отвести жеребца в стойло. Он не собирался пускаться в путь на лошади, подавшей столь зловещий знак. Вскоре жеребцу была найдена замена: Чота. Поскольку султан намеревался обставить и свой выезд из Стамбула, и свое прибытие в Адрианополь со всем возможным великолепием, в таких обстоятельствах нельзя было сделать лучшего выбора. Джахан получил приказ подготовить хаудах и надеть на слона роскошный головной убор с бубенчиками, который Чота ненавидел всей душой.
Султан с трудом взобрался в хаудах по веревочной лестнице. Он уже устраивался в шатре среди подушек, когда Чота вдруг резко качнулся – то ли его толкнул в бок какой-то зловредный демон, то ли просто головной убор раздражал его кожу. Селим потерял равновесие. Пышный тюрбан, увенчанный перьями, упал с его головы и оказался у ног Джахана. Схватив тюрба