Синан был прав: молва распространилась по городу с поразительной скоростью. Несколько дней в Стамбуле только и разговоров было что о комете. Мрачные домыслы и предчувствия, казалось, проникали сквозь трещины в стенах, наполняли расщелины булыжной мостовой, просачивались в замочные скважины, изливались из водосточных канав и отравляли воздух. Вскоре султан объявил о своем намерении собрать заседание дивана, призвав на него визирей, улемов, а также всех вельмож, занимающих важное положение при дворе. На этом совете Такиюддину предстояло дать отчет обо всех возможных бедствиях, которыми было чревато приближение кометы. Узнав, что зодчий Синан тоже приглашен туда, Джахан пришел в чрезвычайное возбуждение.
– Прошу вас, учитель, возьмите меня с собой, – взмолился он.
Синан вперил в него пронзительный взгляд.
– Зачем? Лишь для того, чтобы ты мог удовлетворить свое любопытство? – спросил он.
– Если не хотите взять меня, возьмите любого другого из нас. Мы все строили Обсерваторию и… – Продолжать Джахану не потребовалось.
– Ладно, ты пойдешь со мной, – перебил его Синан. – Давай готовься.
После полуденной молитвы учитель и ученик отправились во дворец. Как и прочих мужей, получивших приглашение на совет, их провели в Зал собраний. Участников совета было около сорока, многие пришли в сопровождении своих близких или же слуг. Все выстроились по обеим сторонам просторного зала, в центре которого восседал на позолоченном троне султан Мурад.
Ввели Такиюддина. Он опустился на колени, поцеловал край одежды султана, потом поклонился вновь, приветствуя членов дивана, и замер в ожидании, почтительно опустив голову. Десятки глаз были устремлены на главного придворного астронома. В эту минуту никто не пожелал бы оказаться на его месте.
– Главный придворный звездочет, поведай же мудрому султану, что может принести нам комета, каковую ты увидел в небе, – изрек великий визирь Соколлу.
– Если мне будет позволено, я прочту то, что написано в этом свитке, – сказал Такиюддин.
Султан кивнул. Звездочет развернул свиток и принялся читать:
– «Я, Такиюддин ибн-Маруф, удостоенный звания главного придворного астронома, сподобился увидеть в созвездии Стрельца огромную хвостатую звезду, называемую кометой. Подобно тому как некогда сделал великий Насир ад-Дин ибн-Туси, я сверился с картой звездного неба и прибегнул к посредству астрономических приборов. Мне удалось определить, что помянутая комета находится на двадцать шестом градусе долготы созвездия Стрельца и двадцать втором градусе северной широты. Для своих вычислений я воспользовался тремя ориентирами, тремя яркими звездами: это Альдебаран из созвездия Тельца, Альгораб из созвездия Ворона и Альтаир из созвездия Орла. До сего дня я наблюдал за движением кометы, дабы определить скорость и направление ее полета. Результаты своих наблюдений я тщательно записал, дабы ученые астрономы могли пользоваться ими после того, как душа моя отправится в мир иной». – Такиюддин смолк. В зале стояла такая тишина, что можно было расслышать, как пролетит муха. – Последние несколько ночей я провел без сна, – вновь заговорил главный придворный астроном. – Мы с моими учениками по очереди…
– Избавь нас от перечисления того, что делал ты, – перебил его Соколлу. – Мы желаем знать, что делает хвостатая звезда.
Такиюддин тяжело перевел дыхание и обвел глазами комнату, встречая устремленные на него взгляды врагов и друзей. Возможно, в эту минуту он ощущал себя не менее одиноким, чем комета, о которой шла речь. Вцепившись пальцами в свой свиток, астроном принялся читать дальше:
– «Я выяснил, что комету притягивает Венера. Она движется с севера на юг, а хвост ее простирается в восточном направлении. Изучив свойства кометы, а также планеты, притяжение которой она испытывает, я пришел к следующему выводу: в отличие от подобных ей небесных тел, что посещали наш небосвод в давние времена, сия комета имеет благожелательную природу и не причинит нам никаких бедствий».
По залу прокатился гул облегчения. Когда он стих, султан в первый раз за все время подал голос.
– Это хорошо, – изрек он, кивнув головой. – Рассказывай далее.
– Возможно, комета принесет обильные дожди, которые обеспечат нам щедрый урожай, – сообщил астроном.
– А как насчет успехов на поле брани? – осведомился властелин мира.
– Наша армия одержит немало славных побед, о светлейший султан.
По залу вновь прокатилась волна возбужденного гула. Глаза почтенных мужей светились ликованием. На этом совет завершился.
Увы, предсказания Такиюддина не сбылись. Война с Персией принесла империи не триумф, а разочарование. Хотя оттоманская армия одержала победу, потери, которые она понесла, были столь опустошительными, что радоваться этой победе мог лишь безумец. Летом наступила жестокая засуха. В течение нескольких месяцев кладовые пустовали, дети и взрослые страдали от голода. Но самым страшным бедствием стало сильнейшее землетрясение, превратившее несколько городских кварталов в груды развалин. Вскоре после землетрясения в Стамбуле вновь вспыхнула эпидемия чумы. Люди умирали сотнями, городские кладбища были переполнены. Стоны и слезы неслись со всех сторон.
Комета принесла неисчислимые горести не только империи, но и главному придворному астроному, столь жестоко обманувшемуся насчет ее благожелательной природы. Улемы, давно питавшие к звездочету неприязнь, начали плести против него интриги. Заклятый недруг Такиюддина, новый шейх-уль-ислам Ахмед Шамседдин, дождавшись подходящего момента, нанес ему сокрушительный удар.
– Обсерватория – вот главная причина того, что на город обрушились кары небесные, – заявил он. – Разве человеку дозволено проникать взором в небо, сокровенную обитель Творца, и наблюдать за Ним? Нет, Аллах все устроил иначе: это Он, устремив свой взор на землю, наблюдает за человеком, смиренно потупившим глаза. И если люди дерзнут нарушить сей порядок, они неминуемо навлекут на себя заслуженное наказание.
Султан, вняв обличениям религиозных старейшин, приказал снести Обсерваторию с лица земли.
* * *
Услышав страшную новость, ученики архитектора бросились в дом учителя. Не в состоянии вымолвить ни слова, они смотрели вокруг невидящими глазами, словно лунатики, бродящие во сне.
Синан провел целый день в садовой беседке. Возможно, он вспоминал, как еще совсем недавно сидел здесь с Такиюддином и оба они были полны самых радужных надежд. После вечерней молитвы мастер вышел к ученикам и произнес голосом столь мягким, что жестокий смысл его слов не сразу дошел до них:
– Вы построили эту Обсерваторию. Вам же придется ее и уничтожить.
– Но, учитель… – попытался возразить Никола.
Джахан более не мог держать себя в руках. Гнев, копившийся в его сердце со дня смерти Олева, вырвался наружу.
– Так вот почему вы позволили нам строить Обсерваторию, учитель? – произнес он дрожащим от злобы голосом. – Вы знали, что ей недолго суждено простоять.
У остальных учеников глаза на лоб полезли от изумления. Каждому наверняка приходила на ум точно такая же мысль, но никто не ожидал, что у Джахана хватит дерзости сказать об этом вслух.
– Я не знал, какая участь уготована Обсерватории, да и не мог об этом знать, – спокойно ответил Синан. – Неужели ты думаешь, будто я намеренно заставил вас трудиться втуне?
Но Джахан уже не мог остановиться.
– Почему вы не попытались защитить нашу Обсерваторию?! – воскликнул он. – Как вы могли допустить подобное?
Губы Синана тронула печальная улыбка; морщины, бороздившие его лицо, стали глубже.
– Есть вещи, которые находятся в моей власти, и есть вещи, которые пребывают за ее пределами, – сказал он. – Если людьми овладело желание разрушать, я не могу помешать им. Все, что я могу, – продолжать строить.
Вечером накануне того дня, когда Обсерваторию должны были снести, все разбрелись по дому, не в силах смотреть друг другу в глаза. Учитель поднялся в гаремлик, к своей семье. Никола сидел в мастерской. Давуд куда-то исчез. Санча ушла к себе в комнату, расположенную в задней части дома. Что же касается Джахана, он поспешил в сарай, где его ждал слон. Несчастная кахья, поняв, что ей не удастся собрать всех к ужину, велела слугам разнести по комнатам подносы с едой.
В последнее время Джахану не часто удавалось проводить время наедине с Чотой, и он скучал по своему питомцу. В тот вечер он отпустил помощника, сказав, что позаботится о слоне сам. В глубине души Джахан считал, что никто, кроме него, не в состоянии ухаживать за Чотой как должно. Вспомнив прежние времена, он вытер лужи слоновьей мочи на полу, убрал помет, наполнил водой бочку, из которой зверь пил, насыпал свежих листьев в кормушку. Он вымыл Чоте подошвы: на передних ногах огромные круглые, а на задних – овальной формы и поменьше. Джахан знал, что подошвы у слонов очень нежные и чувствительные, и старался не повредить кожу. Затем он один за другим подстриг, вычистил и смазал бальзамом все восемнадцать когтей своего питомца. Работа на строительных площадках и путешествия по крутым холмам не прошли для Чоты даром. Четыре его когтя треснули, один был почти сорван.
Покончив с ногами, Джахан осмотрел хобот и с радостью удостоверился, что на нем нет ни единой бородавки. Проверил, не завелись ли в хвосте блохи и клещи. За ушами у слонов есть участки мягкой кожи, и там иногда гнездятся вши, которые причиняют им неимоверные страдания. Как ни удивительно, эти громадные звери абсолютно беспомощны перед крошечными паразитами. Вошь, которую трудно разглядеть невооруженным глазом, способна превратить жизнь гиганта в ад. За ушами у Чоты обнаружилось несколько небольших коричневых шишек, но, к счастью, никаких вшей не оказалось. Джахан вымыл слона, проверяя, нет ли у него на спине ран или болячек, а когда тот высох, натер его оливковым маслом. Чота переносил все безропотно, явно наслаждаясь тем, что о нем так заботятся. Джахан тоже получал огромное удовольствие, ухаживая за слоном. Боль, терзавшая его сердце, притупилась, хотя он и догадывался, что вскоре она вернется с прежней остротой. Закончив возиться с Чотой, Джахан отступил на шаг в сторону, любуясь своим питомцем. Слон несколько раз взмахнул хоботом, словно спрашивая, как он выглядит.