из ученых, с Вами обязательно свяжутся… С уважением…»
Молоканов даже ручку взял, но его мозг дал команду вернуться к тексту письма. Аристарх снова пробежал его глазами, потом еще и еще. Почему так радостно и тревожно забилось сердце? В последний раз похожее чувство он испытал, когда впервые встретился со своим будущим покровителем. Неужели он что‑то пропустил в письме из далекой сибирской провинции? Молоканов попытался прочитать его медленно и внимательно, но в висках так стучало, что неровные строчки сибирского инвалида прыгали перед глазами.
Отложив «послание», Аристарх подошел к окну, открыл его, и свежий воздух ворвался в душное помещение. Подышав полной грудью, Молоканов постепенно успокоился и вернулся к столу.
Буквально с первых же строк он понял, что в его руках настоящая бомба и он будет круглым дураком, если упустит этот шанс: такая удача выпадает только раз в жизни, да и то одному на миллион человек. По существу, благодаря этому открытию, он, Аристарх Молоканов, может вполне стать властелином мира!..
В первых строчках доморощенный изобретатель рассказывал о своей горемычной судьбе. Иннокентий Водоплясов был из рабочей семьи, которая проживала в небольшом сибирском поселке городского типа. Закончив без троек среднюю школу, Иннокентий отправился покорять сибирскую столицу, бывшую такой при Колчаке, где и поступил в политехнический институт, на факультет электроники. Шел на «красный» диплом, но получил «синий» из‑за происков «кровожадных», как было написано в послании, завистников, которые, незадолго до окончания, спровоцировали его на драку и в наглую объявили зачинщиком. Скандал, долгое
разбирательство — и «красный» диплом пролетел, как фанера над Парижем.
Возвращаться на свою «малую» родину не было смысла. С профессией, полученной в институте, найти там работу по специальности было невозможно: единственной «электроникой» в его родных местах были пила «Дружба» и личный «сверхточный шанцевый прибор», известный каждому советскому человеку и прозванный в народе «Бери больше — кидай дальше!», то есть лопата.
Оставался другой выход — искать работу в сибирской столице. Но главной и трудно преодолимой проблемой развитого социализма было жилье, точнее сказать — прописка. Иннокентий попал в замкнутый круг: чтобы устроиться на работу, нужна прописка, чтобы получить прописку, необходимо устроиться на работу. В подобную ситуацию попадал едва ли не каждый второй индивид, известный в науке, как «гомо советикус». Вырваться из этого чертового круга можно было только двумя путями: либо жениться на даме с пропиской, либо с помощью так называемой благодарности, проще говоря взятки, получить временную прописку на год. С временной пропиской человек ВРЕМЕННО принимается на работу. И, каждый год продлевая ВРЕМЕННУЮ прописку, можно ПОСТОЯННО работать и жить на съемном жилье. Главное — вовремя платить за квартиру и не забывать о «благодарности» тому, от кого зависит твоя прописка.
Водоплясов попытался отделаться меньшей кровью, женившись на девушке с омской пропиской, но отыскать таковую быстро не удалось, а время поджимало: хотелось кушать, да и зависать в общежитии становилось все сложнее и сложнее. Через знакомых своих знакомых вышел на нужного человека, который «пошел навстречу» и за удобоваримую сумму сделал Иннокентию временную прописку. Также через знакомых ему удалось снять небольшую комнатушку в двухкомнатной квартире, принадлежащей пожилой вдове, несколько лет назад потерявшей мужа и двух детей.
Всей семьей они возвращались из пионерского лагеря на речном трамвае по Иртышу. По вине пьяного шкипера встречного сухогруза произошла авария. Из сорока пяти пассажиров выжило лишь шестеро. Среди них и хозяйка Водоплясова. Потеря мужа и детей сломала бедную женщину, и в жизни ее больше уже ничего не интересовало, кроме спиртного в любом его виде. Нередко она довольствовалась несколькими бутылками водки даже в счет оплаты проживания Иннокентия.
Хорошо еще, что несчастная хозяйка пила в одиночку, никогда не навязывала ему своего общества и не приставала с разговорами. Водить к себе женщин Иннокентий почему‑то стеснялся, и вскоре его постоянное одиночество настолько обрыдло ему, что он постепенно стал сближаться со своей хозяйкой. Нет, не как с женщиной, хотя она и могла еще привлечь к себе внимание мужчины, имея в свои тридцать семь лет очень приличную фигуру, а как с человеком, с которым можно поговорить и которому можно излить душу.
Как‑то так случилось, что однажды Иннокентий, никогда не бравший в рот водки (нужно заметить, что единственным спиртным, которое он попробовал за свою жизнь, был бокал шампанского, выпитый в день вручения диплома), расчувствовавшийся от собственных воспоминаний об институте, «накатил» с хозяйкой целый стакан сорокаградусной. Алкоголь подействовал так сильно и быстро, что он потерял контроль над собой.
Ощущая позывы к тошноте и шатаясь из стороны в сторону, Иннокентий устремился к выходу и долго возился с замком, не в силах открыть его.
А когда все‑таки справился, не сразу смог распахнуть дверь: мощная цепочка мешала и никак не хотела выпускать его из квартиры.
Наконец он одолел и цепочку, выскочил на улицу и бросился бежать, куда глаза глядят. Причем ноги почему‑то понесли на проезжую часть улицы. Какое‑то время ему везло, и он буквально чудом избегал колес машин. Но везение закончилось, когда он, вопреки внутреннему желанию присесть на садовую скамейку, упрямо бросился перебегать трамвайные пути…
Очнулся Иннокентий через несколько дней. Огляделся вокруг. Сообразил, что находится в больничной палате. От металлической стойки к его рукам тянулись медицинские трубки, по которым поступали витаминная смесь и лекарство. Нещадно чесалась нога. Иннокентий попытался дотянуться, чтобы почесать ее, и неожиданно там, где должна быть нога, наткнулся на пустоту. Скосил глаза, отбрасывая прочь вспыхнувшую мысль, но глаза открыли ему еще более ужасную правду: у него напрочь отсутствовали обе ноги! Перехватило дыхание, словно кто‑то перекрыл доступ кислорода. Лицо мгновенно покрылось испариной.
Иннокентий закричал во весь голос:
— Господи–и-и! За что–о-о!
Он взвыл от осознания страшной несправедливости и в бессилии заколотил кулаком по тому месту, где должны были находиться его ноги. Нечаянно задев шов, оставшийся после операции, Иннокентий глухо вскрикнул, на этот раз от острой боли, и потерял сознание…
Никакие усилия психотерапевтов не могли помочь Иннокентию обрести покой и смириться с трагедией. Ему казалось, что жизнь потеряла всякий смысл. Он замкнулся, почти перестал разговаривать, односложно отвечая на вопросы медработников. Единственной радостью были для него обезболивающие уколы, после которых Иннокентию удавалось хотя бы на короткое время отстраниться от действительности, погрузиться в то недалекое прошлое, когда он еще ходил.
Тогда ему явственно чудилось, как он бегает по траве, играет в футбол, просто идет по улице. В эти мгновения его лицо озарялось блаженной улыбкой и счастьем. Но едва проходило действие наркотика и он возвращался к реальности, как вновь накатывала такая тоска и безысходность, что хотелось выть. В такие минуты к нему лучше было не подходить: мог не только матом послать, но и запустить всем, что подвернется под руку.
Быть вечно прикованным к инвалидному креслу казалось настолько нестерпимым, что ему все чаще и чаще хотелось расстаться с такой никчемной, как он считал, жизнью. И однажды Иннокентий предпринял попытку покончить с собой, наглотавшись таблеток снотворного, тайно накопив их целую пригоршню. Однако и на этот раз врачам удалось вернуть его к жизни. Как ни странно, но выражение: «Не было бы счастья, да несчастье помогло!» подтвердило свою справедливость и в его случае.
Когда внушительная доза снотворного погрузила его искалеченный организм в небытие, душа Иннокентия безо всякого сожаления навсегда покинула физически исковерканное тело, не без злорадства посмотрела на него со стороны, отвернулась и, более не оглядываясь, устремилась прочь.
Вскоре Иннокентий очутился в длинном тоннеле, казалось, его тело стало легче воздуха, и он стремительно полетел по этому бесконечному тоннелю, не предпринимая для этого ни малейших усилий. Ему было столь покойно, что в какой‑то миг подумалось: «Вот всегда было бы так…»
Неожиданно его полет замедлился, он начал опускаться, и тут вдруг вспыхнул яркий свет, от которого он даже зажмурился. Когда Иннокентий открыл глаза, то увидел перед собой убеленного сединой молодого мужчину, восседающего на белоснежном облаке.
Почему‑то Иннокентий сразу понял, что перед ним Ангел, несмотря на то что тот вроде одет был совсем не по–ангельски: ослепительно белый костюм, белая бабочка на белой рубашке и туфли из белой кожи. Его глаза смотрели на Иннокентия недовольно, но с некоторой печалью. Ангел долго молчаливо взирал на вновь прибывшего и молчал.
Ты знаешь, кто я? — спросил наконец он.
Знаю: ты — ангел, — ответил Иннокентий.
Не просто ангел, я — ТВОЙ Ангел–Хранитель! — торжественно поправил тот.
Мой Ангел–Хранитель? — хмуро усмехнувшись, переспросил Иннокентий и чуть повысил голос: — Так почему же ты допустил, что я попал под трамвай и потерял ноги?
Не все зависит от Ангела–Хранителя, — вздохнул тот с явным огорчением. — Мы можем помогать только тем, кто сам ищет помощи. Уверен, ты не забыл, как долго тебе не удавалось открыть замок, как долго тебе не поддавалась дверная цепочка, как долго тебя объезжали машины, когда ты бежал по проезжей части словно сумасшедший…
Иннокентий виновато опустил глаза.
Еще претензии есть?
Иннокентий вздохнул и покачал головой.
Почему ты тогда не присел на скамейку: тебе же хотелось этого?
Хотелось… — обреченно вздохнул Иннокентий и добавил: — Сам не знаю почему…
А сейчас очередная глупость… с таблетками… — укоризненно проговорил Ангел.
Так, значит, умру? — безразлично спросил Иннокентий.
Господи! А сам‑то ты жить хочешь?! — раздраженно воскликнул Ангел–Хранитель.