чики, или возбужденно шныряли у приезжих под ногами, будто псы на ярмарке. Брат Жером торопливыми шагами шел от странноприимного дома к лазарету: в обычное время мальчики притихли бы при виде наставника, но в веселой суматохе на них никто не обращал особого внимания.
— К началу праздника негде будет яблоку упасть, — сказал Хью, с не меньшим, чем дети, удовольствием любуясь пестротой двора.
Вдруг в потоке людей, входящих в ворота, будто рябь пробежала. Привратник отошел к дверям сторожки, а народ расступился, словно давая дорогу всаднику, хотя не было слышно звонкого цокота копыт по булыжнику под аркой. И вот появились те, пред кем раздалась толпа. Один из них — крупный седой виллан — тянул за собой длинную скрипучую тележку. Следом двигался высокий, пропылившийся от долгого пути юноша. Он с усилием толкал перед собой ту же тележку: груз, как видно, был тяжелый. Продолговатых очертаний ящик был накрыт серым холстом, сверху него был брошен узел с пожитками юноши, и все же легко было угадать, что под материей находится гроб. Тачка ехала, поскрипывая, по смолкшему людскому коридору и наконец поравнялась с Хью и Кадфаэлем. Дети навострили уши: любопытство пересиливало страх, и мальчишкам не терпелось все поскорее узнать.
— Уверен, — тихо сказал Кадфаэль, — что по крайней мере одного из прибывших не потребуется устраивать на ночлег.
Юноша, морщась, как от боли, распрямился и огляделся, ища, к кому бы обратиться. Невозмутимо обойдя гроб, к нему приблизился привратник. Привыкший ко всему монах не дрогнул при появлении призрака смерти — этого мрачного напоминания о бренности земного в разгар всеобщего празднества. Переговаривались юноша с привратником так тихо, что ни слова никто не мог разобрать, но ясно было, что юноша просит крова — и для себя, и для своего мертвого спутника. Держался он учтиво, с должной почтительностью, но вполне доверчиво. Юноша обернулся и показал рукой на церковь. Лет ему было двадцать шесть — двадцать семь, одежда выгорела на солнце и была покрыта дорожной пылью. Он был выше среднего роста, худой, мускулистый, широкоплечий; нос его выдавался вперед тонкой, прямой переносицей.
Горделивое лицо юноши казалось утомленным и озабоченным, но Кадфаэль, однако, наблюдая за странником, подумал, что основные черты его характера — это искренность, доверчивость и доброта и что не случайно его широкие губы охотно отвечают улыбкой на дружеский привет.
— Прихожанин из Форгейта? — предположил Хью, с интересом глядя на юношу. — Нет, похоже, он пришел издалека.
— И все же, — Кадфаэль покачал головой, — мне кажется, я где-то его видел. Или он напоминает мне кого-то знакомого…
— Мало ли у тебя знакомых по всему свету! — сказал Хью. — Что ж, ты еще успеешь вспомнить. Гляди-ка, брат Дэнис отправил послушника в братский корпус за советом.
На зов брата Дэниса поспешил явиться сам приор Роберт, позади него трусил коротышка брат Жером. Ему трудно было угнаться за длинноногим, стремительно шествующим Робертом, и все же, благодаря своей расторопности, Жером всюду поспевал и готов был выразить соответственно случаю либо ханжеское порицание, либо не менее ханжеское одобрение.
— Необычные гости приняты, — подытожил Хью, внимательно наблюдавший за переговорами, — хотя надолго ли? Однако ведь не гоже оставлять за воротами гроб с мертвецом!
— Хозяина тележки я знаю, — вспомнил Кадфаэль. — Он живет в деревне под Врекином, а в тележке возит свой товар на рынок. Парень, похоже, нанял его. Но сам-то юноша пришел из дальних краев. Хотел бы я знать, откуда паренек везет этот гроб и где конечная цель его путешествия, ведь для такого дела постоянно требуются помощники.
Приор Роберт, окруженный сейчас толпой паломников, жаждавших добрых предзнаменований и благотворных впечатлений, согласился принять путешественника, привезшего гроб. Надо сказать, что личный писец приора неодобрительно относился к событиям, нарушавшим размеренный ход жизни в монастыре. Однако брат Жером не нашел причин, чтобы отказать просителю, он позволил юноше остаться, как и заметил Хью, на некоторое время, брат Жером услужливо подыскал четырех силачей из числа братьев и послушников, гроб подняли с тачки и понесли в часовню. Юноша, взяв узел со своими скромными пожитками, неторопливо побрел за кортежем и скрылся в южной арке монастыря. Ступал он с трудом, словно все тело его одеревенело, но держался прямо и не выказывал явных признаков горя, хотя и был задумчив; мысли его витали где-то далеко отсюда, и на лице юноши самый бесцеремонный любопытствующий взгляд не разглядел бы ничего.
Брат Дэнис сбежал по ступеням странноприимного дома и заторопился вослед процессии, намереваясь вернуть юношу, чтобы приютить его вместе со своими подопечными. Зрители постояли с минуту и вернулись к прерванным занятиям; вскоре шум и движение в толпе возобновились. Сначала робко и неуверенно, а потом еще более оживленно праздничная кутерьма завертелась; мрачное видение смерти явилось и пропало. Можно было опять предаваться беззаботной радости.
Хью и Кадфаэль молча пересекли двор и подошли к воротам. Крестьянин толкал тачку в сторону Форгейта. Видимо, заплатили ему вперед и он остался доволен.
— Что ж, этот молодец свою работу сделал, — заметил Хью, когда владелец тачки скрылся за поворотом. — Теперь остается ждать новостей от брата Дэниса.
Серый жеребец, любимец Хью, был привязан близ привратницкой. Жеребец не отличался ни статью, ни темпераментом, но был тугоузд и норовист. Он презирал всех представителей рода человеческого, за исключением хозяина, которого уважал как равного.
— Не забудь, мы ждем тебя, — сказал Хью, ставя ногу в стремя и берясь за поводья. — Да с новостями. Не сегодня-завтра, наверное, ты узнаешь, кто этот юноша.
Глава вторая
Кадфаэль, отужинав, вышел из трапезной. Вечер был теплый, светлый, озарявший округу алыми отблесками заката. За трапезой — по распоряжению приора Роберта, желавшего угодить канонику Герберту, — читали места из Святого Августина, которого Кадфаэль не слишком любил. Непреклонность Августина, по мнению Кадфаэля, оборачивалась холодностью по отношению к тем, кто имел иные взгляды. Да Кадфаэль и не согласился бы ни с одним из почитаемых святых, провозгласивших, что человечество — это скопище безнадежных грешников, неотвратимо шествующих к гибели, а мир из-за множества несовершенств является воплощением зла. Кадфаэль созерцал мир в сиянии вечерней зари — начиная от роз в саду и вплоть до любовно обработанных камней, из которых был сложен монастырь, — и находил этот мир прекрасным. Не мог он согласиться с Блаженным Августином и в том, что число праведников строго ограничено и судьба каждого из нас предопределена с младенчества: отчего бы тогда, раз уж нет надежды на спасение, не махнуть на все рукой и не заняться грабежом и разбоем, потворствуя возрастающей алчности?
В столь мятежном расположении духа Кадфаэль направился к лазарету, вместо того чтобы вернуться в трапезную, где продолжалось чтение трудов неукротимого поборника праведности Святого Августина. Кадфаэль решил, что лучше будет заглянуть к брату Эдмунду и проверить содержимое его аптечки, а потом посудачить с престарелыми братьями, немощными и уже неспособными нести бремя повседневных монастырских обязанностей.
Брат Эдмунд, которого отдали в монастырь трехлетним ребенком, тщательно придерживался заведенного распорядка и потому отправился в трапезную слушать чтение брата Жерома. Вернулся он как раз перед вечерним обходом, Кадфаэль только что закрыл дверцы аптечного шкафа и беззвучно повторял названия трех снадобий, запасы которых надлежало восполнить.
— Вот ты где, — заметил Эдмунд, нимало, впрочем, не удивляясь. — Весьма кстати. Я привел с собой парня, которому ты можешь оказать добрую услугу: зоркости и сноровки тебе не занимать. Я пытался помочь ему сам, но твои глаза видят значительно острей.
Кадфаэль обернулся, чтобы рассмотреть, кому это понадобилась в столь поздний час его помощь. Комната была плохо освещена, человек, который пришел с Эдмундом, нерешительно мялся у порога. Худой застенчивый юноша, выше среднего роста, как брат Эдмунд.
— Подойди к свету, — велел попечитель лазарета, — и покажи брату Кадфаэлю свою руку.
Юноша приблизился к Кадфаэлю, и Эдмунд пояснил:
— Он пришел к нам сегодня утром. И, похоже, издалека. Ему необходим отдых, но прежде надо удалить занозу из ладони, пока не началось нагноение. Дай-ка я установлю лампу.
Свет упал на лицо юноши, резко обозначив выступающий нос, высокий лоб и скулы. Вокруг его рта и глаз лежали глубокие тени. Гость уже успел смыть с себя дорожную пыль и расчесать светлые волнистые волосы. Юноша стоял, опустив глаза и глядя на свою правую руку, которую держал ладонью вверх. Это был тот самый юноша, привезший своего мертвого спутника и попросивший крова и для себя, и для него.
Рука, которую он спокойно протянул для осмотра, была широкой и мускулистой, с длинными крупными пальцами. В нижней части ладони, у основания большого пальца, виднелась неровная глубокая царапина, которая уже начала воспаляться. Рану надо было срочно обработать, чтобы не возникло нагноения.
— Неважнецкая тебе попалась тачка, — сказал Кадфаэль. — Ты занозил ладонь, выволакивая ее из канавы? Или слишком неудобно было толкать? Кстати, чем ты пытался извлечь занозу — грязным ножом?
— Ничего страшного, святой отец, — успокоительно сказал юноша. — Все обойдется, думаю. Тачка была новая, ручки необструганы, а гроб очень тяжел от того, что обит свинцом. Заноза вошла глубоко, но часть я уже вытащил.
В аптечном шкафу хранился пинцет. Кадфаэль осторожно ввел его концы в воспаленную рану, прищурившись над ладонью юноши. Зоркость его была превосходна, а прикосновения точны и безжалостны. Щепка сидела глубоко в ладони, дальний конец ее был расколот. Кадфаэль извлекал частицу за частицей, отгибая края раны и надавливая на них, чтобы убедиться, не осталось ли обломков занозы. Подопечный его хранил молчание, стоял тихо и не морщился; Кадфаэль предположил, что либо парень на редкость спокоен по натуре, либо робеет перед незнакомыми людьми.