Аметист…
Сейчас я знал, как он называется. А еще, как и Мору, за последние месяцы мне тоже удалось кое-что вспомнить, поэтому я совершенно точно знал и другое – когда-то такие камни любила носить моя мать.
– Необычная вещица, – заметил призрак, покрутившись рядом. – Магии в ней нет, сделана довольно качественно. Если бы не притаившееся в камне проклятие, это был бы один из самых дорогих товаров на черном рынке Дамана.
Я молча провел рукой над ожерельем и, вобрав в ладонь прыснувшую из него струйку черного дыма, убрал в карман. А взамен покопался под рубахой, выудил из груди сразу три камня и, очистив их тем же незамысловатым способом, протянул тени.
Та на мгновение заколебалась.
– С каждым разом у тебя получается все лучше…
Конечно. Когда мы уходили из города, я продолжал изучать свои возможности, поэтому проклятие, хоть и не сразу, все же удалось приручить. С каждым днем оно слушалось меня все лучше. Подчинялось все охотнее. Вот и сейчас, когда Мор, не дождавшись ответа, все-таки прикоснулся к камням и забрал то, что ему принадлежало, я развернул ладонь и выронил их на пол. Просто потому, что больше в них не нуждался.
Мор же, приняв сразу три частицы собственной души, на какое-то время оцепенел.
Я никогда не расспрашивал, что он видел или ощущал в такие минуты. Иногда он рассказывал об этом, чаще нет. Но в этом я его как раз хорошо понимал – мои собственные воспоминания редко когда бывали приятными. Разве что последнее, с аметистами, но это, скорее, исключение из правил.
Мама…
Ее лицо я детально вспомнил лишь несколько недель назад и с тех пор иногда воскрешал в памяти, пытаясь понять, что для меня теперь значит этот образ.
Когда-то ее звали Элеонора. У нее были почти такие же голубые глаза и светлые локоны, как у меня, поэтому аметисты, которые частенько поблескивали в ее волосах, удачно их оттеняли. Еще она казалась мне довольно строгой женщиной, немного холодной и даже, наверное, надменной. Из-за этого ее лицо нередко выглядело отстраненным, однако при виде меня на нем неизменно появлялась теплая улыбка.
Насчет того, красива она или нет, сказать не могу – понятие красоты для меня по-прежнему оставалось непостижимым. Но для тогдашнего Вилли она была самой лучшей. Единственной на свете. Родной. И даже сейчас ее облик, хоть и не будил во мне особых эмоций, оставлял скорее положительное впечатление, нежели раздражающее или негативное.
Еще я помнил, что у нас был большой дом, просторный двор, воистину огромный сад и несколько фонтанов, к которым я в детстве испытывал необъяснимую тягу.
Бывало, когда мама заходила в комнату, вокруг окон и на потолке сами собой распускались большие белые цветы. Особенно по весне. И особенно если мама радовалась. А если ей доводилось случайно провести рукой по стене, та сама по себе покрывалась свежими побегами, которые потом нежно ластились к ее пальцам, словно к какой-то богине.
А вот отца вспомнить я так и не сумел – ни один из найденных нами камней так и не подсказал мне его облик. И лишь однажды, совсем недавно, я смог увидеть его издалека, рядом с мамой, и он оставил впечатление рослого, физически сильного человека, который тем не менее испытывал к моей матери искренние и нежные чувства.
Больше ничего хорошего в найденных нами осколках не оказалось.
Кровь… смерть… мертвые звери вперемешку с людьми.
Помнится, однажды я наткнулся на здоровенного бьерна, и он, как положено, опознал во мне нежить. Естественно, напал. Налетел из-за куста, вмял в землю, с ревом вцепился клыками в живот…
Тогда я за считаные мгновения остался без обеих ног, левой руки и едва не лишился головы. Тогда же во мне проснулась первая растерянность и искреннее недоумение: за что?!
Кажется, именно эти слова я и прошептал, когда разум ко мне ненадолго вернулся.
Бьерн, заслышав их, испуганно замер, а потом торопливо отпрянул, рассматривая меня с совершенно непередаваемым выражением. Сейчас я, конечно, понимаю, что натолкнулся на оборотня, но тогда разумная мысль, не успев прийти, практически сразу меня покинула. И после короткого мига забытья я уже снова куда-то брел, едва переставляя приросшие ноги и слизывая с губ еще теплую кровь…
Отогнав от себя бесполезное воспоминание, я взглянул на Мора и, убедившись, что тот все еще погружен в себя, потопал прочь, попутно всматриваясь в сваленные горами кости. Их здесь осталось много, прямо-таки целая армия полегла. Хотя нет, не армия – оружия-то нигде не видно. Ни перегоревших артефактов. Ни жреческих посохов.
Интересно, кто это? Паломники? Беженцы? Жертвы какого-то эксперимента?
Этого я не знал, хотя был бы не прочь выяснить. Поэтому периодически наклонялся и рассматривал все, что казалось интересным: вывороченный из пола камень, причудливой формы кость, подозрительный скол на костяной глазнице…
Удивительно, но среди останков не оказалось ни единой железки. Ни старой пряжки, ни кольца, ни пуговицы. Обычная ткань за столько лет, конечно, давно истлела. Как и кожа, и другие недолговечные материалы. Но с металлом-то ничего не могло случиться. Однако его нигде не было. Люди словно специально разделись, разулись и сняли с себя все доспехи и украшения, чтобы ничто не выдало этой странной тайны.
В какой-то момент мой взгляд упал на торчащий из камня металлический обломок.
Ну, наконец-то!..
Ускорив шаг, я добрался до долгожданной находки и внимательно ее осмотрел.
Металл незнакомый, абсолютно гладкий. Он все еще блестел, словно отполированный, хотя ему, полагаю, было немало лет. Ни пятнышка ржавчины, ни единой пылинки на нем не имелось. А вот сам огрызок оказался довольно коротким – всего-то по колено взрослому. Толщиной примерно с мое предплечье. Причем с таким ровным срезом, словно по нему полоснули гигантской бритвой.
Я побродил по округе, пораскидывал кости, которых вокруг обломка оказалось особенно много, однако других железок не нашел. Зато откопал целые россыпи прекрасно ограненных камней, среди которых нашлись и удивительно крупные сапфиры, и чистейшие изумруды, и целые пригоршни рубинов, и даже тускло поблескивающие бриллианты такой же великолепной огранки, как и найденный чуть раньше аметист.
На случайно рассыпанные или брошенные сокровища камни не походили. Однако и предметов, к которым они когда-то крепились, я тоже найти не смог. Ни диадем, ни колец, вообще ничего, понимаете? Ну, не в карманах же они у кого-то хранились! А если и в карманах, то неужели кто-то мог щедро рассыпать их на таком приличном расстоянии друг от друга?
Еще немного побродив по округе, я обнаружил, что в действительности драгоценности лежали не сами по себе – оказывается, на полу под костями, примерно в радиусе двадцати шагов от непонятного обломка были выгравированы символы. Их-то камни и обрамляли. Как своеобразная корона. Или часть рисунка, потому что расположение камней и находящихся под ними символов регулярно повторялось.
– Ого!.. – присвистнул незаметно подкравшийся Мор, когда я расчистил пространство вокруг обломка и внимательно уставился на незнакомые знаки. – Да это же настоящий ведьмин круг!
Я покосился на него, но он вроде был жив-здоров, разве что в размерах еще немного увеличился.
– Ведьмы? Так это все-таки не сказки?
– Нет. Я как раз вспомнил кое-что. Но было это так давно, что ты, наверное, еще даже не родился.
Во мне внезапно проклюнулось слабое любопытство.
– И что же именно ты вспомнил?
– Смотри! – Метнувшись вперед, тень с неистовой скоростью закружилась над торчащим из центра расчищенной площадки обломком. – Вот это – концентратор магической энергии. Металл – как проводник. Камни – источники. А символы внизу – это графическое изображение огромной мощи… прямо-таки чудовищно сильного заклинания, которое эти сумасшедшие зачем-то решили создать.
Я присел на корточки и провел пальцами по камням.
– Что за заклинание?
– Откуда мне знать? – удивился Мор. – Я разве похож на ведьму? Но это точно что-то на стыке стихий… Нечто такое, для чего потребовались все четыре элемента… Плюс магия жизни и смерти… Жуткая штука! Хорошо, что сейчас такие уже не используют.
– Почему?
– Потому что, по сути, здесь случилось массовое жертвоприношение. Чтобы связать воедино четыре стихии, требуется огромное количество энергии. Ее дали специальным образом подобранные камни. Рубины – огонь, бриллианты – воздух… Металл сконцентрировал и выбросил все это наружу, но не выдержал нагрузки и частично испарился. Так вот. Чтобы удержать всю эту чудовищную массу энергии вместе, требуется нейтральная сила – смерть. Но смерть не может существовать сама по себе. Чтобы она появилась, кто-то должен умереть. И вот это все… – Он выразительным жестом обвел наполненную мертвецами пещеру. – Представь, каким должно быть конечное заклинание, если только на его сдерживание потребовались жизни нескольких тысяч разумных. Причем пошли они на это абсолютно добровольно! Смерть – капризная дама и признает только равнозначный обмен. Так что мы с тобой находимся не просто посреди ведьминого круга, но еще и в месте, где много-много лет назад случилось ритуальное самоубийство.
Я кивнул.
– Наверное, это было нечто очень важное, если так много людей посчитало, что ради него можно умереть?
– Это был вопрос выживания, – уверенно заявил Мор. – Хотя, конечно, людей могли чем-то опоить или как-то иначе воздействовать на разум… Впрочем, нет. Магия ведьм этого не одобряла, так что, скорее всего, жертвы были в полном сознании и их никто ни к чему не принуждал.
Я снова поднялся и, пройдясь по кругу, вопросительно взглянул на тень:
– Что-нибудь еще интересное можешь об этом сказать?
– Нет. Кроме того, что это было очень и очень давно, поскольку остаточного следа от заклятия не осталось. Еще мы, скорее всего, ничего ценного здесь не найдем – ведьминские ритуалы не терпят присутствия посторонних элементов…
– Я снял ожерелье с одного из скелетов, – напомнил я.