Вот и получилось – купцы при деньгах и безоружны. Холопов в людской заперли вместе с хозяином постоялого двора. Слуг – кого побили и связали, а ретивого, кинувшегося с дубиной на шайку, вовсе живота лишили. Что жизнь чужая для татя? Копейка медная ей цена!
Первуша сначала отсидеться думал. Он не трогал никого, и денег у него нет. Но в двери стучать стали настойчиво:
– Открывай!
Дверь сотрясалась от ударов, грозя слететь с петель. Первуша при свете лампады перед иконой оделся-обулся, посох в руки взял. Отодвинул запор и в сторону от двери встал. От очередного удара она с треском распахнулась. Здоровенный детина после удара ногой не удержался, влетел по инерции в комнату. Тут уж Первуша не сплоховал. Разбойник – враг безжалостный, и относиться к нему надо соответственно. Концом посоха, как копьем, ударил в затылок. Треск ломающейся кости, разбойник рухнул на пол. В комнату сунулся второй:
– Эй, Трезор! Чего разлегся?
А Первуша сбоку посохом, как мечом, по гортани. Разбойник за шею схватился, выронил увесистый кистень на железной цепи, засипел, на колени рухнул. А Первуша тычком посоха в висок. Все как учил Коляда. Мыслей о жалости или снисхождении не было.
Из коридора крики:
– Трезор, Худаня, куда запропастились? Быстро сюда!
Первуша в коридор вышел. Через три двери от его комнаты мужик разбойничьего вида топором бьет, щепки летят. Еще немного, и не устоит дверь. Мужик движение слева от себя боковым зрением уловил, повернул голову. Трезора или Худаню ожидал увидеть, а тут подросток с посохом. Кинулся на него, топором взмахнул. Первуша глаза только отвел, тень свою в сторону послал. Разбойник среагировал мгновенно, хекнул, топором ударил. А получилось пустое место. Первуша сверху по подставленной шее посохом да двумя руками со всей силы. Не хуже получилось, чем у ката по шее осужденного на казнь. Шейные позвонки хрустнули, и разбойник испустил дух. В коридоре пусто, только светильники на стенах дают тусклый, колеблющийся свет. Купцы и прочий люд за дверями прячутся, боятся. По большому счету, правильно делают. Купец или служивый в комнате один, из оружия максимум нож, да и тот у большинства обеденный. А снизу крики:
– Пытать хозяина! Пусть деньги отдает.
Через время крик истошный:
– А! Больно!
– Говори, кровосос, где деньги держишь?
– Нет у меня денег, не наторговал, – плачущим голосом.
– Путила, поджарь ему пятки.
Истошный крик, запахло паленым мясом. Ох, не судьба Первуше отсидеться. Поскребся в дверь:
– Постоялец я. Выйди, помоги с татями справиться.
– Ступай с Богом! – ответом было.
Ну нет у людей совести. За жизнь свою трясутся, за мошну пухлую. А разбойников в трапезной двое, как не больше. Боязно Первуше, первый раз в такой переплет попал. Все же не взрослый мужик, жизнью битый, опытный. А выбора не было, осознавал. Выбив из хозяина деньги, поинтересуются, где Трезор и Худаня? Не делят ли втихомолку награбленное добро? На второй этаж поднимутся. А здесь коридор узкий, для боя мало пригодный. Для битвы посохом место нужно. Внешне богатырем Первуша не выглядит, а разбойников шокировать, испугать надо.
Представил мысленно образ богатыря, как в былинах – высокого, статного, грудь шириной, как у доброго мерина, мышцы выпирают, бугрятся. Счел наговор, крутанулся на ноге. Показалось – коридор тесен стал и низок, головой за притолоку цепляется. Поудобнее посох перехватил, в могучей руке хворостиной он показался. А в членах и мышцах такая мощь, показалось, бревна ворочать сможет. К лестнице подошел, спускаться стал. Ступени толстенные, из лиственницы сделаны, на века, заскрипели жалобно. Разбойнички головы подняли – кто осмелился? И онемели разом. Сами мужики дебелые, а по сравнению с богатырем как дети малые. Страх их пробил, ноги к полу приросли. Первуша спустился, первого же разбойника за шею схватил, поднял. Веса не почувствовал. Хрястнул его о стену, косточки хрустнули. Кисть разжал, разбойник мешком безвольным, бездыханным на пол рухнул. Второй с открытым ртом стоит, от испуга во рту пересохло. Рассказывала бабка в детстве про богатырей сказы, повзрослел, посчитал – небывальщина. А богатырь – рядом, и такой несокрушимой мощью от него веет, что все мысли о сопротивлении улетучились. Проблеял жалобно:
– Ты кто таков?
– Имя смертушки своей узнать хочешь? – прогудел Первуша.
– Почему же? Договоримся. Все отдам!
– Зачем мне? Хозяин и холопы видоками будут. Ты тать, и место тебе на осине болтаться. Хозяин, веревка найдется?
Хозяин, почувствовав, что ситуация изменилась, вскочил на ноги, вскрикнул от боли в обожженных пятках, на лавку уселся.
– Прошка! Поди сюда!
А Прошка и хотел бы, а дверь из людской в трапезную заперта. Первуша подошел, запор отодвинул. Разбойник, воспользовавшись моментом, кинулся к двери. Первуша схватил тяжелый табурет, запустил ему в спину. Разбойник рухнул, завыл от боли, осознания неминучей смерти. Жалко себя стало, жизни своей никчемной.
Прошка из двери выбежал, другие слуги и ездовые выглядывали испуганно, но выйти не решались.
– Прошка, веревку покрепче дай!
Прохор метнулся к подсобке, выскочил с мотком пеньковой веревки.
– Помоги человеку! – показал хозяин на Первушу.
Первуша разбойника за ворот поднял, как щенка, во двор выволок. Прошке приказал:
– Веревку через ворота перекинь!
– Не можно, гостей-постояльцев распугаем.
– Повесить разбойника надо в назидание.
Разбойник ногами засучил, обмочился со страха. Жидок на расправу оказался.
– А дерево подходящее за воротами есть.
Прошка за ворота выскочил, ловко перекинул веревку через сук, подтянул.
– Петлю вязать ли?
– Вяжи, чего спрашиваешь!
От телег, что во дворе стояли, метнулся человек, тоже из шайки. Товар ощупывал – осматривал в телегах, рогожи сорвав. Чтобы не упустить еще одного, Первуша метнул тело разбойника в того, что ускользнуть по темноте хотел. Хрясть! Оба тела столкнулись, распластались на земле. Богатырь подошел, схватил обоих за руки, подтащил к дереву.
– Готово?
– Петля, как и веревка, одна, а их двое. По очереди вешать будешь?
– Обоих сразу. Петлю ослабь, побольше сделай.
Когда Прошка исполнил просьбу, Первуша накинул петлю на одного, подтащил второго, сунул головой в эту же петлю. Потом поплевал на ладони, взялся за веревку, начал тянуть. Оба разбойника так и повисли вдвоем.
Хрипели, сучили ногами. Придерживая веревку, чтобы не упали тати, Первуша подошел к дереву, обмотал конец вокруг ствола, узлом затянул. Отошел подальше, осмотрел. Добротно выполнено! Рядом с постоялым двором, но не внутри его. Всем татям и лиходеям в назидание.
Прохору, что рядом толкался, приказал:
– На поверхе угловая комната без окон. Там двое убитых да в коридоре один. Возьми холопов, снесите их сюда и вздерните.
– Так они мертвые!
– Пусть поболтаются, не хоронить же татей. А гости ваши видеть будут – берегут на постоялом дворе живот и мошну постояльцев.
– Понял!
Прохор убежал выполнять указания. Первуша осмотрелся: нет никого вокруг. Быстро наговор прочитал, крутанулся на ноге, обернувшись в свой обычный облик. Посох подобрал, пошел на задний двор. Проверить надо – не спрятался ли еще кто? Вернулся к крыльцу после проверки, а из дверей холопы с гиканьем тела мертвых разбойников выносят, за ноги волокут к дереву, где предводитель их висит, швыряют. Следом за холопами купцы валят из дверей дружной гурьбой – и к телегам. Душа не на месте, хотят убедиться – не украдено ли что с телег? Как разбойникам смертушка пришла, вмиг осмелели, а как Первуша звал на борьбу с татями выйти, не осмелился никто.
Первуша в избу зашел. На лавке хозяин сидит, холоп маслом смазывает ему обожженные пятки. Хозяин на дверь поглядывает, богатыря поджидает. На себя досадует: как же он не углядел такого детину, когда он на постой приехал? Посулился про себя, что детину уговорит остаться. Всех охранников выгнать можно, ему одному двойное, нет – тройное жалованье положить. Глядя на мертвых разбойников, другие тати долго не сунутся. А еще купцы утром разъедутся, весть о богатыре повсюду расскажут-развезут. Слава пойдет, известность, хозяину прибыль. Не на соседние дворы поедут гости, а к нему.
На вошедшего Первушу внимания не обратил, окинул безразличным взглядом. А и пусть. Так даже лучше.
Несмотря на события ночи, утром прислуга уже успела приготовить завтрак. Купцы встали первыми, быстро ели, холопы запрягали лошадей, и обозы уходили один за другим. Первуша отдал последние монеты за кусок хлеба, вареное яйцо и сыто – мед и травы в кипятке. Но все же подкрепился. Посох на плечо забросил, на посохе узелок с книгами. И снова пыльная дорога. Шел без цели, куда глаза глядят. Мыслишка, конечно, была. Понравится место – обоснуется. Жил бы в лесу, отшельником, как Коляда. Но в норе, как дикий зверь, не будешь, а чтобы избу, даже небольшую, построить – инструменты нужны, пила и топор. А еще знания. Избу без гвоздей сладить не всякий сможет. Сноровка нужна, опыт. Мастеров нанять можно, да денег нет. А кроме того, хоть земли вокруг много, да не ничейная она, хозяева есть. Либо князь, либо монастыри. Решение на постройку испросить надо, а потом налог платить, называется – за дым. В каждой избе печь есть, труба. Вот за избу с печью и подать.
Все в деньги упиралось, а у Первуши их нет совсем, ни полушки. С Колядой жил – не задумывался. Не было денег, так просители продуктами рассчитывались. Сегодня он скромно перекусил, можно прожить без обеда и ужина. Эх, хорошо с учителем жилось! Никаких забот о хлебе насущном. Выходит – не ценил Первуша налаженное существование. По поговорке получалось: «Потерявши голову, по волосам не плачут». Так что брел по шляху и размышлял: чем заняться, где жить, на что? Как-то подсознательно шел в полуночную сторону. Видимо, глубоко в душе осталась подсознательная боязнь татар, так глубоко повлияло на него нападение крымчаков на деревню, гибель семьи. А ведь можно было на закатную сторону идти – к Рязани.