Ко двору Чурилы Первуша довольный возвращался. А и Чурила время зря не терял. В деревянное ведерко масла налил. Первуша понюхал, палец опустил, облизал. Масло конопляное, хорошей выделки. Да и вылил из банки туда земляное, черное. Чурила охнул:
– Ты что же делаешь, изверг? Я тебе лучшего масла дал, что в хозяйстве было. А ты туда деготь! Знал бы – не дал.
– Не деготь это. Есть, конечно, нельзя, а для дела сгодится.
Первуша палочку подобрал, перемешал содержимое ведерка. Запахом непотребным из ведра потянуло.
– Факел приготовил?
– А как же! Да и не готовил я его. О прошлом годе бочки смолил, остался квач. Не хуже факела будет. Только на всю ночь его не хватит. От полуночи до первых петухов.
Первуша прикинул – ему хватит. Но выходить от двора Чурилы с горящим факелом надо уже перед сумерками, чтобы наверняка. А еще беспокоило – не пошел бы дождь. Тучи находят. Вдалеке погромыхивает, ненастье предвещая, ветерок низовой поднялся. Или переждать непогоду этой ночью в избе у Чурилы? Хатка у него невелика, да семья большая. Во дворе пятерых огольцов насчитал. Но все же вечером решил идти, хотя Чурила отговаривал:
– Непогода надвигается, промокнешь. А если завтра слякоть, где одежду сушить?
– Не осень, распогодится.
– Тогда вот что. Истоплю я тебе баньку. Воды нет, помыться не получится. А каменку протоплю. Сам согреешься, одежонку высушишь.
Чурила смотрел вопросительно. Не каждый ночью отважится в баню идти. Ночью там нечисть силу имеет – банник. Однако запарить не сможет, где водица?
– Протопи, хуже не будет, – кивнул Первуша. – Тогда и калитку не запирай. А то утром с дрекольем вышел, а ночью и вообще прибьешь.
– Обознался я, – смутился Чурила.
– Можно я в предбаннике узелок свой и посох пристрою? Боюсь – намокнет.
– Да за ради Бога!
Чурила сам Первушу в баню проводил. Юноша узелок на полочке пристроил, посох в угол поставил. Непривычно без него, да рук-то две только. В одной ведерко нести, в другой факел. Как смеркаться начало, Первуша попросил:
– Запали факел, иду я!
Факел пылал, роняя капли смолы. Пришлось руку левую старой тряпицей замотать, чтобы ожог не получить. К озеру шел быстро, благо дорогу знал. На берегу ведерко поставил, свободной рукой по воде похлопал. Шлепки звонкие вышли. Через время русалка над водой показалась, Первушу опознала:
– Опять ты! Ужо владыка наш осерчает!
– Зови его! Скажи – озеро поджечь собираюсь, а всех обитателей его поджарить!
От неожиданного известия русалка рот открыла, так и нырнула. На этот раз долго ждать не пришлось, водяной шумно вынырнул.
– Опять ты!
– Я. Не надумал колодцы водой наполнить?
Водяной даже разговаривать не стал, нырнул. Первуша раздосадован был – не получилось разговора. Тогда придется принуждать, действовать силой. Аккуратно, тонкой струйкой, из ведра вонючую жидкость вылил. Подождал немного, пока масло поверху тонкой пленкой растечется, факел поднес. Робкий огонек появился, побежал по поверхности масла. Черный дым пошел, да в ночи едва виден. Пламя уже на большой площади, берег освещает. Поодаль вода плеснула, голос раздался:
– Человек! Ты еще там?
– Жду, пока все озеро загорится.
– Поговорить надо.
Первуша по берегу прошелся. На чистой воде, куда масло еще не достигло, – водяной. По пояс из воды виден. На лице – ни тени благодушия и величия.
– Ты что же изгаляешься? Непотребство учинил!
– Я тебя, водяной царь, предупреждал. Просил поговорить ладком, разногласия разрешить. Так ты обозвал, говорить не стал.
– Погаси огонь!
– Эка хватил! Ты же говорил – не горит вода! А теперь любуйся. Сейчас еще ведро зелья плесну, все озеро полыхнет!
Первуша нагнетал: никакого второго ведра не было, как и зелья. Ведро пустое стояло, но зачем водяному царю знать?
– Погаси! Всеми чертями заклинаю!
– Над чертями не ты хозяин. Сейчас еще зелья плесну. Вода согреется, закипит. Вот тогда вы все сваритесь, как в котле. Рыб жалко, а тебя нисколько.
– Погоди, всегда договориться можно.
– Я вчера тебя просил – ты уперся. А ноне у меня желания нет.
Первуша поднялся, вернулся к ведру. Водяной громко запричитал:
– Да не было никогда, чтобы вода горела!
– Ты глазам своим не веришь? Подплыви, сунь руку в пламя!
– Давай говорить!
– Давно бы так. А то – ума лишился!
– Ты не колдун ли?
– Есть такое дело. Ты ведь раньше не видел и не слышал, чтобы вода горела. А у меня зелье есть. Захочу – воду зажгу, захочу – молния в озеро ударит. Тут твоему царству конец.
– Да за что такая немилость?
– Тогда отвечай по правде. Врать будешь, разговора не получится. Времени у меня до полуночи.
– Спрашивай.
Водяной, чтобы говорить сподручнее было, поближе к берегу подошел. Рядом русалка вынырнула.
– Ты воду из колодцев в селе осушил?
– Так просьба была.
– Кто?
– Имени не знаю, морда красная.
– И чем же он тебя соблазнил?
Водяной замешкался с ответом. Первуша за дужку ведра взялся.
– Не торопись, колдун! – поднял руки водяной.
Колдуном еще никто Первушу не называл, вот Коляду селяне обзывали. Только не колдун он. Знахарь, волхвует маленько. Но зла ни на кого не имеет, однако обиды прощать не намерен.
– Почему ты решил, что я колдун? – спросил Первуша.
– Разве обычный человек воду зажечь сможет? А ты смог, значит – колдун.
В логике водяному не откажешь.
– Ты о главном не говоришь, в сторону уходишь. Чем тебя красномордый купец соблазнил?
Водяной как-то застеснялся.
– Есть за мной грешок. Загадки люблю отгадывать. Как уж красномордый прознал про то? А только на интерес играли. Не смог я три загадки подряд отгадать. Купец на кон свое желание ставил. Оставить колодцы сухими. Я, конечно, удивился. Странное пожелание, никогда не слышал о таком, хотя давно живу.
– Придется воду в колодцы вернуть.
– Невозможно! Я же проиграл!
– Разве вы о сроках договаривались?
– Не упомню.
– Ты слово сдержал, вода в колодцах пропала. Но не навсегда же? Был срок оговорен?
– Нет.
– Воду вернешь – спасешь свое болото с русалками.
– Не болото у меня, и я не леший, – водяной принял обиженный вид.
– Так я не понял: тебе свое озеро важней, целое царство водяное с прислугой, или купец красномордый? Заметь – у меня рука уже устала ведро держать. Если опрокинется, зелье в озеро стечет. И тогда моего могущества уже не хватит. Сваришься живьем, как рак.
– Хорошо, хорошо, договорились. Ты уходишь со своим зельем, а к утру в колодцах вода будет.
– Навсегда? Я ведь и вернуться могу!
Водяной дедушка даже застонал:
– Насовсем, мое слово тверже гороха!
– Тогда бывай. И в азартные игры впредь не играй – чревато.
– Погодь! Тебя как звать-то?
Первуша помедлил. Говорил ему Коляда – не называть нечисти свое имя. Порчу могут наслать.
– Григорием.
– Ага, запомню.
– А чтобы не забыл, скажу. Остров есть на реке, где вороний царь Калим жил.
– Знаю такого.
– Сжег я остров дотла и Калима убил. Можешь проверить. Это я к тому, что, если ты слово нарушишь, кончишь так же печально.
– Страх-то какой!
Водяной погрузился в воду. Пламя, не получая подпитки в виде смеси масла конопляного и земляного, начало тухнуть. Лишь у камыша еще светились огоньки, но и они вскоре погасли. Первуша отправился в село. Время позднее, полночь, пора отдохнуть. Пока с водяным дедушкой разговаривал да назад шел, продрог. Вот где банька протопленная пригодилась. Дверь туда отворил, в лицо жар ударил. Подумал – помыться бы не помешало, да воды нет – ни горячей, ни холодной. Но если водяной обещание сдержит, вода к утру будет. Разделся, улегся на полку. От тепла тело потом покрылось, согрелся, уснул с чувством хорошо выполненного дела. А разбудил его вопль.
С лавки вскочил. Что случилось, кто кричит? Выскочил во двор как был – нагишом. А возле колодца Чурила приплясывает от радости. Ворот колодезный крутит, ведро за ведром полные вытаскивает.
– Ужо скотину напою до отвала!
– Не торопись, не уйдет впредь вода.
– Тебе-то откуда знать? – отмахнулся Чурила.
– С «водяным дедушкой» договорился.
Чурила аж ведро выронил.
– Не испужался? Да как же он согласился-то?
– А масло на что было?
– Водяного угостил? Нешто он его пьет?
Первуша засмеялся, не ответил. А уж от других дворов цепи гремят, ведра деревянные стучат, вода льется. Радуется народ – в колодцах вода появилась! Из всего села только Чурила знал, что Первуша воду в колодцы вернул, да и то сомневался. Как это? С водяным царем говорить и принудить? Врет, поди, шельмец! Первуша тень сомнения в глазах Чурилы уловил, да переубеждать не стал. Не для славы старался, а благодарности селян и вовсе не дождешься. Вот от куска хлеба, да с салом, а еще лучше – каши или щей не отказался бы. Но не предложил хозяин, а просить Первуша не стал. Не гордыня им водила, один из грехов смертных, а достоинство. От Коляды привычки перенял. Тот, бывало, болящего пролечит, на ноги поставит, но не просил ничего за труды свои. Дадут – не отказывался, считал – каждый труд вознагражден должен быть.
Забрал свой узелок и посох Первуша, пошел по улице. Мимо хором купца-мироеда проходил. Красномордый сам у ворот стоит, вид злой, как у цепного голодного пса. Первуша засмеялся, колпак с головы скинул, поприветствовал. Не ответил купец, отвернулся: много чести всякую голытьбу привечать. А знал бы, чьи проделки с водой, побил бы. Вернее – попытался, поскольку Первуша себя в обиду давать не стал бы, окорот дал. После села огороды потянулись, чересполосица. Поля маленькие. Где рожь посеяна, а где лук уже взошел. Дальше луга заливные пошли. Травы зеленые, высокие – по пояс. Скоро первый сенокос подойдет. Крестьянину летом самая работа. Вовремя траву не покосишь, не высушишь, на сеновал, под крышу, не свезешь, зимой скотина голодать будет. Тогда ни молока, ни мяса не жди. В полях и на лугах трудились семьями. В селе ленивый не выживет, жизнь сама заставляла от зари до захода солнца потеть. А уж зимой отдохнуть можно, на Рождество погулять, потом Масленицу отметить.