По теплому времени Ярина без платка, простоволосая. Незамужним девицам можно, а замужние бабы голову покрывать должны. Первуша кол осиновый от тряпицы освободил, за пояс сунул, медленно приближаться стал. Да легкий ветерок подул, упырь чесночный запах учуял. Отпрянул от девицы, голову к Первуше повернул. А глаза красным светятся. Ярина стоит, покачивается, глаза прикрыла. Упырь шаг к Первуше сделал, ощерился, а во рту клыки тонкие, острые. Первуша немедля из туеска святой водой плеснул на упыря, стал молитву честь. Упыря дрожь взяла, руки-ноги ходуном ходят, лицо скривил, как уксуса глотнул. Пробрало, проняло его. Глаза тускнеть стали, из красных бордовыми сделались. Упырь нападать передумал, понял – не одолеть Первушу, высшие силы ему помогают. Развернулся – и убегать. Только ноги заплетаются, и раскачивается, оттого не бег получается, а неверный шаг. Первуша преследовать принялся, наготове кол держал. Но не бил, выжидал, когда упырь от деревни подальше отдалится. А сам не прекращает молитву читать. Упырь слабеет, вовсе шататься начал. Понял – не уйти. Остановился, к Первуше обернулся:
– Что ты хочешь от меня?
Голос низкий, с хрипотцой, жуть наводит.
– Смерти твоей, упырь! Почто девицу до подобия тени довел?
Упырь рот для ответа открыл, но Первуша не дал ему шанса. Зачем? Вонзил осиновый кол в грудь. Кол деревянный, не железный, а вошел в тело легко, как в пень трухлявый. Упырь упал, забился в конвульсиях, потом затих. Лицо его из гладкого и красивого стало меняться на глазах, превращаясь в оскалившуюся жуткую маску. Первушу передернуло от отвращения. Показать бы вот этот, настоящий, облик Ярине! Тоже целовалась бы? Кстати, где она? Первуша к деревне вернулся. Ярина так и стояла на месте, где упырь ее оставил. Первуша счел «Отче наш», подобрал туесок. Немного воды в нем еще оставалось, буквально пригоршня. Поднял над девушкой, вылил на голову. Дернулась Ярина, как от удара, глаза открыла, в себя пришла. А видит перед собой Первушу, а не возлюбленного своего. В глазах удивление, брови вскинула:
– А Любомир где же?
– Любомиром его звали, значит? Хочешь на красавца своего полюбоваться?
Жестоко было, но девку в чувство приводить надо, чтобы не якшалась с темными силами. Парней вокруг хватает. За руку девушку взял, повел по дороге. Ярина с нескольких аршинов одежду опознала, кинулась к телу. Увидев лицо жуткое, отшатнулась в испуге:
– Кто это? Зачем ты меня сюда привел?
– Возлюбленный твой, Любомир. Так он выглядит на самом деле. Упырь это, нечисть. Морок на тебя навел. Целовал сладко, а сам кровь твою пил, соки и силы отнимал.
– Не может быть! – вскрикнула девушка.
Верить увиденному и услышанному не хотелось.
Встряска для Ярины сильная. Выдержала бы, иная разумом тронуться может. Первуша взял девушку под локоток, повел к дому.
– Отдохни, отоспись. Пройдет время, полагаю – месяц, снова прежняя будешь, румяной, здоровой. А о том, что произошло, – молчок, иначе стороной обходить будут. Дальше-то все хорошо будет. Парня встретишь, замуж выйдешь, деток нарожаешь. А с упырем какие детки? Сама бы померла неизвестно отчего. Все ли поняла?
Девушка кивнула. От осознания случившегося ее стало трясти. Запоздало, но организм отвечал на шок. Как больную, Первуша довел ее до ворот.
– Дальше сама, потихоньку, чтобы не разбудила никого из домашних.
– Спасибо. До свидания.
– Нет уж, лучше прощай.
Ярина в калитку шмыгнула, как и не было ее. Первуша постоял немного. Глухая ночь, темнота. Луна за тучами скрылась. Направился на хутор. Только отойдя немного, понял – тела убитого упыря на дороге не видел. Странно. Мертвый-то убежать не мог. И звери дикие не разорвали, не сожрали. Лето, зверье сытое. Это зимой волки оголодавшие на проезжавшего путника напасть могут. Лошадь для них нажива крупная, вся стая сыта будет. Еще медведь-шатун, поднятый из берлоги, задрать может, но жрать не будет. А кому труп трухлявый нужен? Не братья ли по кровавому ремеслу, упыри проклятые, унесли? Но после святой воды, молитвы и осинового кола в грудь никакой темной волшбой нечисть не оживить. Но знак для Первуши нехороший: не один упырь в этих местах водится.
Шагалось легко, с чувством хорошо исполненного долга. Да и не мешало ничего – кол или туесок. А посох на плече нес как оружие. Не грозный он с вида, не меч, не секира. Но в бою им не уступит. До хутора меньше версты осталось, места знакомые до последней коряги, до изгиба ручейка. А только впереди, в предрассветных сумерках, – волк. Стоит поперек тропинки, глаза зеленым горят. Учитывая полнолуние, не простой волк быть может. Первуша посох с плеча снял, из руки в руку перекинул. Если волк один, справится, лишь бы не стая. Тогда все накинутся. Спасение одно – на дерево лезть. Волк – не медведь и не росомаха, карабкаться вверх не умеет. Да только волк в мужчину обратился.
– Харитон? – узнал волкодлака Первуша. – Ты как меня нашел?
– Не забыл все же? По следу шел.
Волкодлак в полнолуние человеческий облик принимать может. Но только помнил Первуша, что Харитон человеческой крови отпробовал, потому опасен.
– Нужда какая?
– Худо мне. Как Коляды не стало, Ведьмин лес начисто обжили всякие нетопыри, вурдалаки. Да ведьмы шабаши устраивают. Меня не трогают, на побегушках держат.
– Чем помочь могу?
– Прими к себе.
Вот это поворот! К Первуше болящие ходят, а тут волк. А вдруг не сдержится, загрызет кого-нибудь? Тогда совсем беда, уходить надо будет. И не одному Первуше – с Купавой. Не простят ей люди. Даже не уходить, убегать придется. А молва по пятам пойдет. К тому же на хуторе уже щенок есть. Уживутся ли? Пострел за лето подрос, по ночам погавкивал.
Молчание затягивалось. Харитон поторопился:
– Обременять не стану. Ни птицу домашнюю не трону, ни овцу. Зайчишку в лесу добуду, мне хватит.
Первуша об опасениях своих рассказал, не утаивая. Харитон не обиделся:
– Понимаю я. Только с тех пор не тронул никого, хотя некоторых наказать бы следовало.
Харитон не уточнил, с каких пор, но оба друг друга поняли.
– Если ручаешься, что сестру мою названую не обидишь и болящих не покусаешь, то живи. И еще… Пес у меня, три месяца ему, еще несмышленыш.
– Подружимся.
– Тогда идем.
По тропинке рядом шли. Идти первым, оставляя за спиной волкодлака, Первуша пока опасался. К хутору вышли. Пострел хозяина учуял, кинулся к нему. А рядом волк. Первуша не заметил, когда Харитон в волка обратился. Пострел завизжал, к будке своей кинулся. Грознее волка для собаки зверя нет. Вроде собаки близкие родственники волкам, да дружбы не было. Зимой, когда в лесу голодно, волки в деревни забирались. Расправлялись с собаками жестоко, овец резали.
Первуша к будке подошел, вытащил за лапы Пострела.
– Обнюхайте друг друга для знакомства. Теперь службу вместе нести будете.
Пострел от испуга хвостик поджал. Но хозяин рядом, в обиду не даст. Главное – сразу друг в друга не вцепились.
Первуша в дверь постучал. Через время испуганный голос Купавы:
– Кто там?
– Я, Первуша, отпирай.
Засов отодвинула девушка, на шею бросилась.
– Страшно одной без тебя!
– Все хорошо, я тебя в обиду не дам.
Уже в избе сразу раздеваться стал.
– Утомился я, вздремну.
– Завтрак подавать ли?
– В обед и позавтракаем.
Уснул Первуша сразу и без сновидений, только поспать не удалось. Показалось – только веки смежил, а со двора истошный крик. Первуша подскочил, как был в исподнем, выбежал из избы. Купава к крыльцу прижалась, слова вымолвить не может, бледная, глаза от испуга большие, руку к амбару протягивает:
– Там!
– Толком скажи.
– Волчище там!
– Фу, напугала. Прости, забыл сказать. Это прирученный волк, раньше с учителем моим жил. А теперь с нами будет. Тебе с ним спокойней будет, охранник сильный.
– Испугалась я, сердечко до сих пор колотится.
– Пойдем, познакомлю.
Купава к волку с опаской приближалась. Из будки выскочил Пострел, под ноги Купаве кинулся. Еще бы, она похлебку ему приносит, можно сказать – кормилица. А волк рядом с будкой стоит, большой, смотрит исподлобья настороженно. Купава себя пересилила, подошла, по загривку волка погладила. Харитон обнюхал ее, улегся.
– Ну вот, считай, познакомились, – улыбнулся Первуша.
Сон уже отогнали. Сразу есть захотелось.
– Купава, а не откушать ли нам?
– Ты же спать хотел.
– Кричать не надо было.
Поели сами, Пострелу миску налили. Купава направилась к бортям. Часть меда уже выкачала, Первуше на днях на торг собираться надо. Прилег он было, да, видно, появление Харитона воспоминания навеяли. О смерти Коляды, о пожаре, о том, как странствовал потом. На лавке вскочил. Как же он запамятовал? Обещал же купцу… Да, точно, Нифонту, к осени быть. Обещания исполнять надо. Без малого не забыл. Если пешком в село Мамоново, то долго выйдет. Пожалуй, с утра птицей обернется – опыт уже есть – да наведается. В селе том еще дед Шигона с внучкой Зоряной, проведать можно.
Утром предупредил Купаву, что вернется к вечеру, а то и завтра. Зашел в лес, прочитал заговор для обращения, крутанулся на левой ноге, обратясь в стрижа. Мала птичка, зато летает быстрее многих. Одно плохо: с собой взять ничего нельзя. Орел, так тот зайца легко несет, а в косом десять фунтов веса. Но стриж летит быстрее.
Солнце еще на три пяди над горизонтом подняться не успело, как Первуша знакомое село увидел. Сел за околицей, в человека обратился. Первым делом – к избе купца. Тот рядом с возком стоит, лошадь запряжена. Видно – ехать куда-то собирался. Увидел Первушу, руки для объятий раскинул в стороны:
– Ба! Не ждал, не гадал. Думал грешным делом, запамятовал ты.
– Я слово дал.
– Похвально. Я нашел все, что ты истребовал. Пойдем, покажу.
Все, что приобрел купец, в трапезной хранил. Все снадобья в небольших горшочках, горлышки промасленной бумагой затянуты. Бумага – редкость большая, потому как дорога. Простолюдины на восковых табличках писали, на бересте. Не поскупился купец. Да и кто на бумаге экономить будет, если за редкие снадобья чистым серебром плачено, и не мало.