– Да, – снова ответил Глушаков. – И инквизиция до сих пор роет землю, пытаясь выяснить, кто это был.
– А тела не осталось?
Сергей покачал головой.
– Там не остаётся ни тела, ни души. Я ведь недаром сравнивал с ядерным боеприпасом. На месте их появления до сих пор стометровый кратер.
В этот раз в палату к нам моих девчонок не пускали, и встретился я с ними только через три дня, когда местные эскулапы наконец соблаговолили меня отпустить.
Выйдя из больничного корпуса в новенькой чёрной робе, я сощурился от яркого солнца и с улыбкой посмотрел на встречающую делегацию. Все двадцать моих вассалок были тут как тут и встречали разве что не с цветами.
– Я здесь. Жив, здоров, бодр, весел, – отвечал я на поток вопросов от соскучившихся по мне одногруппниц. – Нет, я не жажду мести. Нет, с нашим трудовиком я драться не собираюсь. И вообще, меньше читайте на ночь студенческих газет.
– А всё-таки хорошо, что вы этим содомитам показали! – выкрикнула одна, и нестройный хор одобрения, прокатившийся по рядам девчонок, её поддержал.
– Каким содомитам? – удивился я, что-то не припоминая, чего такого я кому-то показывал.
– Да этим, – вынырнула из-под руки Эльза, – кому ты дверь в общаге вынес. Грязные мужеложцы! Правильно ты с них хотел крови сцедить…
– Столько девчонок свободных, а эти меж собой зажимаются! – выкрикнула ещё одна. – Так ещё и нормальных парней норовят совратить, последних у нас отнять!
– Чего это она? – шёпотом спросил я у Эльзы, кивая головой в сторону раздухарившейся ведьмочки.
– Да пыталась она как-то познакомиться тут в разное время с двумя парнями. Думала, может, что серьёзное получится, а те сначала с неделю от неё бегали, а затем, когда поняли, что Дана – девушка настырная, оба и заявили, что они того, женским полом не интересуются.
Я непроизвольно хмыкнул, а Эльза добавила:
– Полагаю, они просто повод придумали. Испугались, что если напрямую отказать, то та проклясть их может. Сам понимаешь, уж лучше сказать, что не она какая-то не такая, а сами не такие.
– А правда, что ты Покров смог создать? – неожиданно, перебивая весь остальной гам, спросила меня подобравшаяся ближе Мерв.
Внезапно наступила тишина, и, оглядевшись, я понял, что этот вопрос интересует всех.
– Правда, – кивнул я.
– Наш мессир – точно аватар! – громко и с удовольствием провозгласила девушка.
– Ну это вряд ли. Резерва у меня кот наплакал, – рассмеялся я.
– Это пока, – убеждённо ответила ведьмочка.
Нестройной толпой шагали мы к мужскому общежитию, и я, вдыхая свежий воздух и активно впитывая витамин D, думал, что жизнь всё-таки прекрасна.
В это время в кабинете директора…
Бросив изрядно потрёпанную газету на стол перед двумя вызванными на ковёр преподавателями, которыми были как всегда невозмутимый Иквус и насупленный Глушаков, Кхан возмущённо встопорщил бороду и гневно произнёс:
– Вы что, не можете этого вашего Ширяева держать в рамках? Он уже на студентов нападает!
– Директор, вы слишком близко к сердцу принимаете не стоящие внимания вещи. Дверь была установлена в тот же день, восстановительный ремонт домовиками проведён, даже поклеены новые обои, как они и хотели, розовые, с мишками, – мельком глянув на газетную страницу, сложенную таким образом, что резонансная статья оказалась наверху, размеренно произнёс завхоз.
– Тьфу, развелось педиков, – негромко буркнул Глушаков, продолжая буравить взглядом пол.
– Гомофоб! – припечатал того Кхан.
– Толераст, – холодно бросил Иквус в ответ, выразив тем самым свою поддержку товарищу.
– А вы вообще социопат! – не остался в долгу директор.
– От социопата слышу…
– А вы сами-то, директор, не из этих часом? – поднял тяжёлый взгляд трудовик.
Кхан поперхнулся и, медленно багровея, несколько раз приоткрыл молчаливо рот, словно рыба.
– Да я заслуженный!.. Да у меня!.. Да сам император!.. А вы мне такое!..
– А я бы не удивился, – всё так же индифферентно и в пустоту заметил тихим голосом Иквус. – Вот так работаешь с человеком бок о бок много лет, думаешь, что знаешь его, а потом, уже после его смерти, вдруг узнаёшь, что он, оказывается, гей. А его старинный и непримиримый враг, тоже уже погибший, не просто враг, а бывший любовник. Вот у вас, директор, есть старинный непримиримый враг?
Завхоз немигающим взглядом уставился в очки-четвертинки на носу Кхана, и тот медленно осел, хватаясь за сердце, обратно в директорское кресло.
– Тьфу, – снова сплюнул на пол Глушаков.
Наверное, кто-то там наверху наконец-то решил, что меня можно оставить в покое, или же я исчерпал лимит приключений на полгода вперёд. Дни шли за днями, а я только ел, спал да занимался всё больше увлекающей меня дисциплиной проклятий. О, поверьте, я оценил то, как порой вовремя применённое в нужном месте и в нужное время, оно кардинально решает дело в твою пользу.
Вообще всё как-то притихло – ни тебе нападений, ни провокаций, даже паломничество ко мне с других факультетов на тему походить на их занятия как отрезало. Правда, и я старался лишний раз ведром направо-налево не размахивать, полностью сосредоточившись на учёбе и стараясь не замечать ничего вокруг.
Впрочем, изменения были. Общага при моём возвращении натурально замирала, и в коридорах наступала мёртвая тишина, да ещё на занятия по общей магии меня пускать перестали. Как объяснил Глушаков, из-за большого количества обращений родителей других студентов. Опять же, меня не совсем их лишили, а перевели на индивидуальное обучение всё с тем же Глушаковым. Обычно мы эти занятия проводили вечерком и под трёхлитровый бочонок пива, расходясь часа через два весьма довольные результатом.
Ах да, проклятья. О, это была песня! Скастованный однажды Покров совершил прорыв не в увеличении резерва, а в управлении магией, повысив мой контроль и позволяя работать с куда более тонкими и сложными плетениями, чем раньше. Да, на что-то прям мощное у меня оперативного резерва не хватало, но в рамках него я мог сплести почти любое заклятье. Не сразу, конечно, это же надо держать в памяти и практически визуализировать паутину плетения, а я, хоть и обладал неплохим воображением, всё же настолько хорошей памятью похвастаться не мог.
Вот тут-то я и вспомнил о непременном атрибуте любого книжного или фэнтезийно-игрового мага – о книге заклинаний.
Пошёл к Элеоноре – всё-таки мой завкаф, к кому как ни к ней с такими вопросами идти в первую очередь.
Кафедра ведьмовства располагалась в административном корпусе факультета темномагического волшебства на третьем этаже. Бывал я тут не слишком часто, и каждый раз, входя в широкие, стилизованные под склеп двери корпуса, глубокомысленно хмыкал, оказываясь в полутёмном коридоре, оформленном по всем правилам комнаты страха. Было это, на мой взгляд, ничем иным как выпендрёжем, ну и в какой-то мере дополнительной защитой от излишне любопытных посторонних.
На высунувшуюся из стены жутковатую морду я цикнул и короткой фразой «сгинь, прокляну» заставил её убраться обратно в стену. С некоторым запозданием меня распознало как своего, и звон цепей с потусторонним подвыванием прекратился, а коридор подсветила строчка вспыхнувших магических светильников.
Заломившись на родную кафедру, я церемонно кивнул методистке – молодой ведьмочке, похоже, только-только окончившей академию и всё ещё чувствующей себя не в своей тарелке, судя по тому, как она ойкнула при моём приходе, роняя стопку свитков из рук.
– А-а, ведьмачок! – поприветствовала меня старая ведьма, оккупировавшая самый большой стол в углу приёмной и исполняющая у Элеоноры обязанности секретаря.
– Стрижанна Дракусовна, – кивнул я и не чинясь присел на край её стола. – А госпожа магистр у себя?
– У себя, милок, у себя. Торопишься аль развлекёшь бабушку прибауткой какой?
– Как не развлечь?
Я и вправду был не прочь поговорить с ведьмой. Заведующие приходили и уходили, а эта мадам сидела как ни в чём не бывало. Ходили слухи, что она тут уже пару сотен лет и на покой не собирается. Контакт с ней я наладил в первое же своё появление, с ходу рассказав пару адаптированных под местные реалии анекдотов, до которых бабулька оказалась дюже охочей.
– Ну давай, порадуй, чего нового выдумал.
Я улыбнулся и выдал заранее заготовленное:
– Создал, значит, бог мир. А после создал он перворождённых – эльфов. Посмотрели те на небо и полюбили его, посмотрели на горы и полюбили их, посмотрели на землю и полюбили её. Вот с тех пор как кого нового увидят, так сразу любить бросаются, только успевай улепётывать.
Раскатисто захохотав, собеседница утёрла выступившие слезы и потребовала:
– Ещё расскажи.
– Можно и ещё, – порылся я в памяти. – Вломились, значит, к старой ведьме стихийники, шары огненные да молнии позажигали и говорят: «А ну отдавай, бабка, тысячу золотых, а не то сожгём нафиг». Та на них глянула и говорит экономке: «Марта, отдай засранцам тысячу». Проходит неделя, вторая, всё те же стихийники заходят, и говорят: «Вот, бабушка, ваша тысяча и вот ещё тысяча сверху, только снимите проклятье на засранцев!»
Под новый приступ смеха я постучал в дверь и, не дожидаясь ответа, вошёл в кабинет к Элеоноре.
– Явился, не запылился, – чуть раздражённо буркнула та, подымая взгляд от бумаг на столе, которые изучала.
– И за что ты меня не любишь? – философски поинтересовался я, плюхаясь в кресло у стены.
Проследив за тем, как я устраиваюсь с удобством, Элеонора возвела очи к потолку и с тяжёлым вздохом пробормотала:
– И чему я только учу? – после чего уже громче добавила: – А проверить на проклятья?
– Блин!
Я попытался было подорваться, но нижняя половина тела меня уже не слушалась. Глубоко вдохнув, я усилием воли взял себя в руки и, прикрыв глаза, постарался ощутить тонкую вязь проклятья, заботливо внедрённую в мебель «доброй» магичкой. Затем, определив всю паутину, нашёл питающий контур и осторожно, одним коротким всплеском собственной силы перерезал его. Почувствовав, как оно распадается на части, теряя силу, выдохнул и посмотрел на магистершу.