Я пользовал Нетту различными эликсирами и травяными чаями. Укреплял, парил, очищал ее тело. Холодные и горячие обливания не производили никакого эффекта и только раздражали ее. Я заставлял ее спать целые сутки, но ничего не изменилось. Я давал ей эльфийскую кору, чтобы она не смогла спать две ночи, но это только испортило ей характер. Некоторое время я баловал ее подачками, но, так же как и тогда, когда я ставил перед ней жесточайшие ограничения, это было ей безразлично и ничего не меняло в ее отношении ко мне. Будучи голодной, Нетта могла быть вежливой и приятно улыбалась, если ей приказывали, но как только она получала еду, на дальнейшие требования не обращала никакого внимания.
Она была злобной и жадной по отношению к своей территории и принадлежащим ей вещам. Неоднократно она пыталась напасть на меня только потому, что я слишком близко подходил к пище, которую она поедала, а однажды потому, что она решила получить кольцо с моего пальца. Она регулярно убивала мышей, которых привлекала ее неподвижность, с поразительной быстротой хватая их и швыряя о стенку. Однажды в ее комнату забрела кошка, и ее постигла та же участь. У Нетты, по-видимому, не было никакого чувства времени, прошедшего после "перековки". Она могла дать хороший отчет о прежней жизни, если получала такой приказ, когда была голодна, но дни после "перековки" были для нее одним долгим "вчера".
От Нетты я не смог узнать, было ли что-то дано ей или отнято у нее во время "перековки". Я не знал, было ли это "что-то" съедено, понюхано, услышано или увидено. Я не знал даже, было ли это делом человеческих рук и искусства или работой морского демона, над которым обладают властью островитяне, если верить словам некоторых из них. После долгого и изнурительного эксперимента я не узнал ничего.
Однажды вечером я дал Нетте с водой тройную дозу снотворного. Ее тело было вымыто, волосы причесаны, и я отослал ее обратно в город, чтобы там ее достойно похоронили. По крайней мере одна семья могла положить конец истории "перековки". Множество других должны месяцами и годами мучиться, не понимая, что стало с тем, кого они некогда любили. В большинстве случаев лучше было бы не знать. К тому времени было около тысячи душ, о которых было известно, что они "перекованы"».
Баррич сдержал слово. Он больше не имел со мной ничего общего. Я не был больше желанным гостем в конюшне и на псарне. Коб находил в этом особенно жестокое удовольствие. Он часто уезжал с Регалом, но когда бывал в конюшнях, он нередко стоял на входе и не давал мне войти.
— Позвольте мне привести вашу лошадь, мастер, — говорил он подобострастно. — Главный конюший предпочитает, чтобы за лошадьми в стойлах ухаживали грумы.
И я должен был стоять, как какой-то никчемный лордик, пока Уголек седлали и приводили ко мне. Коб лично убирал ее стойло, приносил ей еду и чистил ее, и то, как она отзывалась на его заботу, разъедало меня, словно кислота. «Она всего лишь лошадь, и не в чем ее винить», — говорил я себе. Но это была еще одна утрата.
Внезапно у меня оказалось слишком много времени. Утро я всегда проводил за работой для Баррича. Теперь эти часы принадлежали мне. Ходд была занята тем, что учила защите зеленых новичков. Я мог тренироваться вместе с ними, но всему этому я давно научился. Федврен уехал на все лето, как делал каждый год. Я не мог придумать способа, как извиниться перед Пейшенс, а о Молли боялся и думать. Даже мои набеги на таверны Баккипа я теперь совершал в одиночестве. Керри стал помощником кукольника, а Дирк ушел в матросы. Я был один и без дела.
Это было горестное лето, и не только для меня. В то время как я был одинок и полон горечи и вырастал из своей одежды, пока я огрызался и рычал на каждого, кто имел неосторожность заговорить со мной, пока напивался до бесчувствия по нескольку раз в неделю, я все-таки знал, как тяжело приходится Шести Герцогствам. Пираты красных кораблей, дерзкие, как никогда раньше, опустошали наши побережья. Этим летом вдобавок к угрозам они наконец начали предъявлять требования. Зерно, стадо, право брать все, что они захотят, из наших морских портов, право причаливать и жить за счет нашей земли и людей, забирать крестьян в качестве рабов… Каждое новое требование было унизительнее предыдущих, и хуже требований были только «перековки», следующие за каждым королевским отказом.
Простые люди покидали морские порты и прибрежные города. Их нельзя было винить в этом, но в результате наша береговая линия становилась еще более уязвимой. Нанимали все больше и больше солдат, а следовательно, росли налоги, чтобы было чем им платить, и народ роптал под бременем налогов и страха перед пиратами красных кораблей. Еще более странными были островитяне, которые приплывали к нашим берегам в семейных кораблях, оставив позади корабли боевые, и умоляли наших людей о приюте, рассказывая дикие истории о хаосе и тирании на Внешних островах, где пираты красных кораблей получили полную власть. Но нет худа без добра. Их можно было дешево нанять в солдаты, хотя не многие полностью доверяли им, а их рассказы о Внешних островах могли удержать всякого от попытки пойти навстречу требованиям пиратов.
Примерно через месяц после моего возвращения Чейд открыл для меня свою дверь. Я был обижен, что у него не нашлось для меня времени раньше, и поднимался по ступеням медленнее, чем когда-либо. Но когда я вошел в его комнату, Чейд оторвался от ступки, в которой толок какие-то семена, и лицо его было серым от усталости.
— Рад видеть тебя, — сказал он, но в его голосе я не услышал ничего похожего на радость.
— Значит, ты поэтому так быстро меня позвал? — кисло заметил я.
Он отставил ступку.
— Прости. Я думал, что тебе может понадобиться время, чтобы прийти в себя. Для меня эта зима и весна тоже были нелегкими. Может, мы попытаемся покончить с этим временем и продолжим?
Это было мягкое разумное предложение, и я знал, что это мудро.
— Разве у меня есть выбор? — спросил я с горькой усмешкой.
Чейд закончил толочь семена. Он выскреб их в мелкое ситечко и поставил его на чашку, чтобы они стекли.
— Нет, — сказал он наконец, как будто ему пришлось тщательно обдумывать ответ. — Выбора у тебя нет. И у меня тоже. Во многих вещах у нас с тобой нет выбора. — Он осмотрел меня с ног до головы и потом снова помешал семена. — Ты, — сказал он, — не будешь пить ничего, кроме воды или чая, до конца лета. От тебя пахнет вином, а твои мышцы никуда не годятся для твоего возраста. Зима, проведенная в медитациях с Галеном, не пошла на пользу твоему телу. Смотри упражняйся. Возьми себе за правило с сегодняшнего дня четыре раза в день взбираться на башню Верити. Ты будешь носить ему еду и чаи, я научу тебя, как их готовить. Ты никогда не будешь угрюмым, а всегда приветливым и дружелюбным. Может быть, немного послужив Верити, ты убедишься, что у меня были причины не посвящать тебе все мое время. Вот что ты станешь делать каждый день, когда ты в Оленьем замке. Но будут дни, когда тебе придется исполнять другие мои распоряжения.
Чейду не потребовалось много говорить, чтобы пробудить во мне стыд. Только что я почитал обрушившиеся на меня несчастья высокой трагедией, а теперь понял, что все это время предавался детской жалости к себе, и только.
— Я был бездельником, — признал я.
— Ты был глупцом, — согласился Чейд. — У тебя был месяц, во время которого ты мог распоряжаться собственной жизнью. Ты вел себя как испорченный ребенок. Ничего удивительного, что Баррич тобой недоволен.
Я давно перестал удивляться осведомленности Чейда. Но на этот раз я был уверен, что никто не знает подлинной причины, и у меня не было никакого желания делиться этим с ним.
— Ты уже обнаружил, кто пытался убить его?
— Я не… не пытался, честно говоря.
Теперь Чейд выглядел возмущенным и озадаченным.
— Мальчик, это не ты. Полгода назад ты бы разнес конюшни по бревнышку, лишь бы выяснить это. Полгода назад, получив месяц свободы, ты бы наполнил делами каждый день. Что тебя гложет?
Я опустил глаза, чувствуя его правоту. Я хотел рассказать ему все, что свалилось на меня; и я не хотел никому говорить ни слова.
— Я расскажу тебе все, что знаю о нападении на Баррича. — И рассказал.
— А тот, кто видел все это, — спросил он, когда я закончил, — он знал человека, который напал на Баррича?
— Он не разглядел его, — вильнул я.
Бессмысленно было объяснять Чейду, что я точно знал его запах, но видел только смутный контур.
Чейд некоторое время молчал.
— Что ж, насколько сможешь, держи ухо востро. Хотел бы я знать, кто это у нас так расхрабрился, что собирался убить королевского конюшего в его собственных конюшнях.
— Значит, ты не думаешь, что это просто была какая-то личная ссора?
— Может быть, и так. Однако не будем спешить с заключениями. Но на меня это произвело впечатление разыгранной комбинации. Кто-то что-то строит, но первый блок им не удался. К нашей выгоде, я надеюсь.
— Ты можешь сказать, почему так думаешь?
— Мог бы, но не буду. Я хочу, чтобы твоя голова была свободна для собственных выводов, не зависимых от моих. Теперь пойдем, я покажу тебе чаи.
Я был сильно обижен, что Чейд ничего не спросил о моих занятиях с Галеном или о моих испытаниях. Похоже, он принял мой провал как нечто само собой разумеющееся. Но когда он показал мне ингредиенты, избранные им для чаев Верити, я ужаснулся силе стимуляторов, которые использовал Чейд.
Я очень мало видел Верити, зато Регал большую часть времени находился на виду. Младший из принцев провел последний месяц в разъездах. Он все время был только что вернувшимся или завтра отъезжающим. И каждая его кавалькада была более пышной, чем предыдущая. Мне казалось, что под предлогом сватовства брата Регал наряжался ярче любого павлина. Общее мнение было, что он должен вести себя так, чтобы производить хорошее впечатление на тех, с кем он ведет переговоры. Что до меня, то я считал это пустой тратой