Сейчас он бродил по сцене, то подтягивая кое-где веревки, то поправляя зеркала, и каждое прикосновение к этим чудесным приспособлениям рождало на его лице грустную улыбку.
«Ах, эти китайские водяные чаши. Как публика рукоплескала мне тогда, в Блэкпуле. «Ломбарди, – кричала она. – Ломбарди, Ломбарди».
Гаррику пришло в голову, что теперь, когда его физическое состояние многократно улучшилось, ему стали посильны практически любые фокусы.
«Я стал гораздо гибче, так что мог бы выбраться даже из газового сифона. Право, Великий Ломбарди мог бы сделаться величайшим иллюзионистом в мире».
Какая соблазнительная идея – разъезжать по всей Европе, от одного королевского дворца к другому, поражая воображение монархов и правителей. Носить бархатную мантию, расшитую самоцветами…
Как много возможностей!
Гаррик отправился на кухню и, не присаживаясь, перекусил мясом и сыром с горбушкой слегка зачерствевшего хлеба и графином водянистого пива.
«Конечно, мне понадобился бы ассистент. И на этот раз я выбрал бы его более рассудительно и не стал бы с ним миндальничать. Я был чересчур мягок с Райли. Это его и испортило».
Поев, Гаррик вернулся на сцену, сдернул с гвоздя свой бархатный плащ и набросил его на плечи. А потом, поддавшись сентиментальному порыву, вызванному чувством одиночества, водрузил на голову шелковый цилиндр, принадлежавший самому Ломбарди.
«С этими ассистентами столько хлопот, – размышлял он. – Учишь их, воспитываешь, а они вдруг становятся самостоятельными личностями, со своими собственными желаниями и предпочтениями».
Сабина тоже причинила ему немало страданий. Разве не ее вероломство вынудило его отказаться от совместных выступлений?
«Но она была так прекрасна. Само совершенство».
На него навалилась усталость, бороться с которой уже не было сил. Тогда он уселся в кресло, стоявшее на невысоком круглом возвышении посреди сцены, и решил часок-другой вздремнуть перед тем, как выйти на охоту на Райли и Шеврон Савано.
И, как это с ним часто случалось, во сне он увидел Сабину. Свою самую первую, самую прекрасную ассистентку. Совершенство. До тех пор, пока…
Поначалу молодому Альберту Гаррику казалось, что на смену кошмарам его юности пришла совсем новая, чудесная жизнь. Благодаря обучению у Ломбарди он достиг мастерства в своем деле, а когда итальянца не стало, ловко занял его место. Ни одно представление не было отменено, и Сабина с явным удовольствием возобновила свой контракт.
Потерявший голову от любви, Гаррик осыпал девушку всевозможными свидетельствами своего обожания, на которые та отвечала радостными восклицаниями, порывисто обнимала его, называла своим Альбертом и целовала в щечку. Впервые в жизни Гаррик чувствовал себя счастливым, и даже его привычные ночные кошмары, заполненные кровью и холерой, потускнели и стали являться все реже и реже.
К несчастью для молодого Гаррика, сердце Сабины было так же холодно, как и блестящие побрякушки, к которым она питала большую слабость. Девушка никогда не оставляла намерения бросить своего нанимателя при первых же признаках появления более многообещающего варианта.
Летом 1880 года молодой Альберт Гаррик – теперь уже Великий Ломбарди – занимал в списке звезд театра Адельфи второе место после известного драматурга и актера англо-ирландского происхождения Дайена Бусико, когда стал замечать, что Сабина то и дело принимается флиртовать с одним из осветителей сцены, молодым парнем по имени Сэнди Моргамильтон. Это не только уязвило Гаррика, но и изрядно удивило его: обычно Сабина не тратила времени на обслугу. Однако, проведя небольшое расследование, Гаррик выяснил, что Моргамильтон вовсе не был безродным бедняком. Напротив, он являлся наследником процветающей компании, занятой торговлей кофе, а в театр Адельфи он был направлен на год, чтобы вывести это заведение из имущества компании.
«А раз я сумел выяснить, кто такой на самом деле Сэнди Моргамильтон, значит, это могла сделать и Сабина», – рассудил Гаррик. Он начал внимательнее присматривать за парочкой, обнаружив незаурядные способности к слежке, которые немало послужили ему и в дальнейшем. День за днем он с болью в сердце наблюдал, как женщина, которую он боготворил, отдавала все свое внимание пустоголовому, ничем не примечательному юнцу, единственным достоинством которого было знатное происхождение.
Любовь Гаррика быстро превратилась в ненависть, и эта тщательно скрываемая ненависть обратилась внутрь него самого, кислотой разъедая его душу. Вся история завершилась трагедией в третье воскресенье июня, во время утреннего выступления. Готовясь вонзить стальные сабли в щели реквизитного «саркофага» в фокусе с распиливанием, он заметил, что взгляд Сабины направлен куда-то вверх, на проходящие над сценой мостки. К удивлению иллюзиониста, паршивка даже послала в небо воздушный поцелуй. Гаррик наклонился ближе, чтобы сделать ассистентке строгий выговор, и, не веря своим глазам, увидел в глазах любимой отражение сидящего наверху соперника.
Гаррика охватила безумная ярость, и он вонзил центральный клинок в щель, не повернув рукоятки. Это означало, что у Сабины не было ни единого шанса увернуться от острого сабельного лезвия.
Ярость Гаррика тут же сменилась холодным удовлетворением. Махнув Моргамильтону окровавленной перчаткой, он метнулся с подмостков за кулисы, а оттуда через заднюю дверь выскочил на улицу и растворился в ночи. С тех пор он никогда не возвращался в Адельфи, хотя суеверный театральный люд не раз клялся, что смертельно опасный призрак по прозвищу Красная Перчатка все еще бродит по театру, выискивая человека, который наставил ему рога.
Наказания за это убийство Альберт Гаррик так и не понес, потому что, по иронии судьбы, вскоре его обвинили в преступлении меньшей тяжести. Два дня спустя оставшийся без крова и ангажемента фокусник напал на своего молодого соперника возле театра «Ковент-Гарден» и избил его до полусмерти. Приговор суда оставил ему выбор: длительное заключение в Ньюгейтской тюрьме или отправка в составе королевских войск в Афганистан, куда поезд отбывал тем же вечером. Гаррик выбрал последний вариант, и к закату его впихнули в набитый солдатами вагон, отправляющийся в Дувр. Никто так и не догадался, что шляпа Великого Ломбарди плотно сидела на голове того же Альберта Гаррика. В Афганистан он прибыл как раз к моменту знаменитой Кандагарской битвы, где успел покрыть себя кровавой славой. После этого ему был пожалован чин офицера, и он мог бы сделать себе карьеру в армии, но Гаррик рассудил, что заработает больше, если будет действовать сам по себе.
– Сабина, – пробормотал Гаррик про себя, почти в полусне. – Райли.
Гаррик был в «Ориенте» не один. На самом деле, здесь уже пару дней дежурила компания весьма сомнительных личностей, терпеливо поджидающих возвращения Гаррика с задания на Бэдфорд-сквер. Это были не обычные проходимцы-соглядатаи, а троица прожженных головорезов, тщательно отобранных для выполнения серьезной работы. Их главарь считал их самыми кровожадными в своей шайке, а потому доверил им это задание, которое изрядно обогатило казну преступного братства.
– Всего одно тело? – спросил мистер Персивал, самый бывалый из троицы, любитель похвастаться тем, что каждое десятилетие своей жизни он отмечал по крайней мере одним убийством на каком-нибудь другом континенте.
– Да, но непростое, – заверил его босс. – Работенка как раз для ваших объединенных талантов. С этим типом держите ухо востро, ребята, и никаких полумер, если не хотите сами заглянуть в пасть Старому Нику. Когда он, дождитесь, пока он уляжется спать, и только тогда принимайтесь за дело. Ждите столько, сколько понадобится. Все ясно?
Головорезы покивали с несколько преувеличенной искренностью, ссыпая в карманы уплаченные авансом гинеи, но как только босс удалился, поздравили друг друга с такой непыльной работой.
– Повезло нам, ребята, – поделился Персивал радостью со своими компаньонами. – К закату этот Гаррик будет валяться с кишками наружу на подмостках того пыльного театра, а мы уже будем уплетать жаркое из баранины в лучшей харчевне по соседству.
И вот теперь Персивал и двое его приятелей вылезли из-за кресел партера в зрительном зале «Ориента» и бочком стали пробираться к боковым проходам. Первый двинулся влево, второй – вправо, а сам Персивал зашагал прямо вперед. Если не считать долгого и скучного ожидания, дело представлялось простым, как медный пенни: пресловутый Гаррик оказался совсем не похож на воплощенную смерть, как предостерегал их босс. Он сам выполз на середину сцены и уселся там, очевидно, чтобы немного соснуть, уронив голову на грудь. Отважная троица решила подкрасться к нему с разных сторон, а затем напасть, обнажив оружие.
Персивал взвесил в руке тяжелый тесак на короткой ручке, который некогда приобрел по случаю в одной лавке в Калифорнии, а потом успешно использовал, чтобы примерно наказать нахального подростка, посмевшего указывать на него пальцем. Второй, которого все знали исключительно под именем Турок, предпочитал орудовать старинным кривым ятаганом, который столетиями хранился в одной семье, пока Турок не решил его присвоить. Третий из их компании, шотландец с необычно короткими ногами, привычно зажал в пальцах остро заточенный крюк для сена, который, без сомнения, повидал на своем веку куда больше окровавленных глазниц, чем тюков с соломой. При себе у шотландца по кличке Фунт был еще и пистолет, однако пули к нему обходились недешево, а если первый выстрел окажется мимо, то это может всполошить жертву, поэтому решено было проделать всю работу без лишнего шума, действуя исключительно холодным оружием.
Упомянутая троица уже не в первый раз отправлялась на дело вместе, так что ее участники успели разработать систему кивков, свистов и прочих сигналов, которые исключали необходимость разговаривать во время работы. Болтливые убийцы в Лондоне обычно не заживались. Персивал считался у них за командира, поэтому остальные ждали его указаний. Дважды ткнув своим тесаком в стороны, он отправил