Вэнс давил на Хенли, выспрашивая у него детали: вероятно, чтобы продемонстрировать судье, что он вменяем и его надо судить. На вопрос о том, срезал ли он одежду с Ронды, Хенли ответил: «Черт подери, конечно. Он же мне приказал». Хенли утверждал, что не помнит, как застрелил Корлла, хотя знал, что сделал это. Он отрицал, что привел Керли к Корллу домой, чтобы Корлл его изнасиловал. «Я позвал с собой Ронду, чтобы это предотвратить». Кроме того, Корлл лежал в постели и не развлекался с ними. Когда Вэнс спросил, говорил ли Хенли Корллу, что убьет Керли и Уильямс, Хенли ответил: «Мог и сказать. Я запросто мог пообещать ему миллион баксов и половину Техаса. Я дошел до точки и был уверен, что он собирается меня убить».
Хенли признался, что не помнит, как рассказал детективам про лодочный сарай, где были закопаны тела, но он помнил, что ему неоднократно отказывали в праве повидаться с адвокатом или с матерью. Он просил вызвать адвоката матери, но детективы утверждали, что Хенли не хотел вводить ее в дополнительные расходы. (Вразрез с этим Гурвелл цитирует офицера из полицейского участка на озере Сэм Рейберн, который запомнил разговор Хенли с матерью по телефону 9 августа – Хенли напоминал ей нанять для него адвоката). В протоколе указано, что Хенли просил Малликана стать его адвокатом, а Малликан ответил, что не может. Получается, Хенли знал, что ему нужен адвокат.
Хенли опознал свою подпись на протоколе признания и на документе, подтверждающем, что его предупредили о его правах. Он знал, что Керли утверждает, будто видел мирового судью. Тем не менее, оглядываясь назад, Хенли говорит: «В этом и Ронда, и Тим оба солгали. Вернее, не так: Ронда не лгала, она сказала, что не помнит. Позднее Тим извинился перед моей матерью».
Хенли предполагает, это произошло потому, что Керли предпочел солгать, чтобы ему не предъявили обвинение за употребление наркотиков, как грозил один из полицейских.
Хенли признавал, что ежедневно употреблял наркотики и спиртное и мог пить целыми днями. Большую часть времени он был пьян. Малликан даже подтвердил, что ему казалось, будто у Хенли вот-вот произойдет нервный срыв. Он воспользовался растерянностью Хенли, чтобы заставить его все разболтать – якобы так подростку должно было стать легче. И хотя полиция ходила на волосок от неконституционного принуждения к даче показаний, подталкивать подозреваемого в уязвимом состоянии к признанию было для правоохранительных органов допустимо. Хенли добавляет, что его угрожали отправить в Департамент полиции Хьюстона на «допрос с пристрастием» и проверку на детекторе лжи. Это его напугало. Команда его адвокатов настаивала, что такая тактика являлась нарушением прав их подзащитного.
У суда возникла сложность с определением подлинности подписи на протоколе с показаниями Хенли. В конце концов судья решил, что память Хенли о том дне настолько слаба, что он мог подписать документ, но не помнить этого. Судья пришел к выводу, что полицейские ни к чему его не принуждали. Заявление Хенли, обвиняющее его, осталось в силе. Это вызвало бурное возмущение защиты.
Хотя Хенли предупредили держать свои эмоции при себе, он признавал, что во время допроса прокурором сорвался. Вэнс использовал против него заявление, которое Хенли подал в вооруженные силы – о том, что никогда не употреблял наркотики. Прокурор хотел показать, что Хенли – лжец, пытающийся повернуть ситуацию к собственной выгоде. «Кэрол Вэнс меня разозлил. Меня злит, когда люди меня принижают. Это все равно что ткнуть мне палкой в глаз. Я выхожу из себя. Мой маленький демон вырывается наружу. Со мной так говорить нельзя. Мне не понравилось его самодовольство и показушность».
Из-за широкого освещения дела в местной прессе судья Хэттен решил отложить процесс до июля и передать его судье Престону в Сан-Антонио, округ Бексар. Рассерженный Мелдер в конце января вышел из команды защиты Хенли, и о невменяемости речь больше не шла. Грей был недоволен изменением места проведения суда, но его порадовало то, что заседание отложилось. Несмотря на проигрыш на досудебном слушании, он полагал, что они все равно победят.
В мае 1974-го Элмер Уэйн Хенли – старший был доставлен в тюрьму округа Харрис, где сидел его сын. Словно в подтверждение слухов о своей склонности к насилию, он только что совершил попытку убить своего тестя, а также обвинялся в нападении, грозившем жизни его бывшей второй жены, Эммы. Тесть, Э. Э. Палмер, заявлял, что Элмер Хенли – старший трижды выстрелил в него с целью убить. Хенли – старший также ударил телеоператора в здании суда.
В мае Уэйну Хенли исполнилось восемнадцать. Он знал, что ему грозит долгий тюремный срок. Единственная надежда на снисхождение зависела сейчас от его адвокатской команды. Уилл Грей заверил его, что вне зависимости от исхода первого суда юридические ошибки, которые были допущены в ходе следствия, гарантируют им новый процесс. Грей даже не готовился к защите. Он считал, что она не понадобится. Но так выходило, что никто не будет говорить о том, каким был Хенли до знакомства с Корллом. Никто не напомнит, что, убив Корлла, он предотвратил новые убийства. Никто не скажет, что он спас жизни двоим подросткам. На Хенли ложилась вся тяжесть гнева и скорби со стороны родственников жертв.
Корлл был мозговым центром, Брукс помогал ему более долгое время, но Брукс раскрыл куда меньше изобличающих его подробностей. Его должны были судить за одно доказуемое убийство, Билли Лоуренса – по сравнению с шестью, в которых обвинялся Хенли: Фрэнка Агирре, Джонни Деломе, Билли Лоуренса, Гомера Гарсии, Чарльза Коббла и Мартина Джонса. Эти дела были выбраны на том основании, что Хенли упоминал об участии в убийствах и родители были готовы свидетельствовать об опознании. Признание Хенли являлось главной уликой против него – вместе с устными заявлениями, которые он делал детективам в машине и на разных местах захоронения трупов. По словам полицейских, он был весьма разговорчив.
Грей попытался перенести процесс из Сан-Антонио, утверждая, что шумиха в прессе была там слишком сильной. Судья Дайал ответил, что, если у них возникнут сложности с отбором присяжных, он подумает о переносе.
Отбор присяжных начался 1 июля 1974 года. Грей повторил свой протест насчет признания Хенли, подчеркнув, что Хенли не зачитали его права и не дали возможности увидеться с матерью или с адвокатом. Его протест был отклонен. Хотя Хенли на тот момент было семнадцать и в большинстве ситуаций он считался несовершеннолетним, законы штата Техас позволяли ему принимать самостоятельные решения в юридическом контексте. В законодательстве это была «серая зона».
У прокуратуры была возможность заключить сделку с Бруксом, чтобы тот свидетельствовал против Хенли, но в этом случае все показания Брукса становились прозрачными для команды защиты Хенли. Ни один прокурор не пошел бы на такой риск. Вэнс решил, что их дело и без того выстроено достаточно крепко.
На отбор присяжных ушло меньше недели. Рассмотрев 124 кандидатуры, адвокаты отобрали тридцать две в коллегию присяжных, представительство поровну разделилось между мужчинами и женщинами. Репортеры со всего мира, даже из Швеции и Японии, сражались со зрителями – преимущественно женщинами средних лет – за свободные места в зале суда. Около восьмидесяти журналистов сидело в отдельном помещении; рисовальщиков допустили до присутствия в главном зале. Кристин Уид с тремя внуками сидела за спиной у Хенли (который вообще не ожидал увидеть их там). Мэри в зале не было, поскольку ее могли вызвать как свидетельницу; она сидела на скамье в коридоре и раздавала интервью, уверяя прессу в невиновности сына.
Хенли заявил «невиновен» и сел рядом со своими адвокатами.
«Это слово, – писал Вэнс, – было единственным, которое присяжные услышали от него на всем протяжении процесса».
Так посоветовал Хенли адвокат. Оглядываясь назад, Хенли сожалел, что не выступил в свою защиту и вообще ничего не сказал на суде. Многие репортеры написали, что он вел себя индифферентно. Ему давали лекарства от тревожности, поэтому он был словно в тумане. «У меня началась клаустрофобия, – говорил он. – Я принимал фенобарбитал и белладонну. Я же сидел в камере совсем один. Таблетки были нужны». Кроме того, Грей убедил его хранить молчание. «Я не должен был реагировать. Он сказал не смотреть на присяжных. Не хмуриться. Не смеяться. Ему казалось, что у меня взгляд убийцы. Мне разрешили посмотреть на присяжных, [только] когда они будут уходить на обсуждение. А в остальное время не вступать с ними в зрительный контакт». Хенли хотел делать записи, но ему не позволили. «Мне не дали ни ручку, ни бумагу. Я должен был делать только то, что скажут адвокаты».
Вэнс, для которого это было последнее дело в долгой карьере, произнес вступительную речь. «Мы начинали с разоблачения, признания, долгих поисков тел, ящика, в котором перевозили трупы, доски для пыток, схемы дома в Пасадене, картин в лодочном сарае, на озере и на пляже на Хай-Айленде. И, конечно, с одежды, которая была на мальчиках, когда их убивали». В доказательство он привел заключения стоматолога и коронера. А дело охарактеризовал как «одно из самых страшных насильственных преступлений в США».
Несмотря на долгое следствие, никто не мог объяснить, что заставило Дина Корлла подвергнуть пыткам сексуального характера и убить более двух десятков мальчиков и юношей. В то время очень мало было известно о сексуальных убийцах-садистах и их стремлении к доминированию и уничтожению. Вэнс признавал молодость и незрелость двоих сообщников, но решил не сосредотачиваться на роли каждого в отдельности. У него имелись подписанные показания Хенли, где тот признавался, что в одиночку или с сообщниками совершил десять убийств (в действительности девять), и этого было достаточно. У них имелись тела, и Хенли помогал с опознанием. «Без трупов, – писал Вэнс, – у нас не было бы дела, и мы бы понятия не имели, кто эти убитые». Кроме того, Брукс описал действия Хенли как садистские, что помогло ассоциировать Хенли с бесчинствами Корлла. Вэнс исходил из того, что Брукс и Хенли получали от Корлла деньги, которые и были их главным мотиватором. (Новостные ленты за 1974 год показывают, что Вэнс говорил про Хенли, б