— Если действовать с умом, никто ничего не услышит, — поморщился Гарольд. — Лео же дрых без задних ног. Другой разговор, на что они рассчитывали потом? За подобное весь род вырезают без жалости.
— Дальше можешь не продолжать, — произнес я. — И так ясно, что в этот момент в дом семейства Лавинь занесло тебя, и ты всех троих прибил.
— Никого я не прибил. Двоих сильно ранил — это да, — поправил меня Монброн. — Умерли они позже, их потом Лео на поединках заколол. А третьему я сразу, прямо там, член отрезал и сухожилия на ногах подсек, чтобы он как гадина только ползать до конца своих дней мог. Он как раз был тем, кто успел на Люсиль слазить. И, возможно, отцом этого самого ребенка. Кое-как удаюсь все это скрыть, никто не хочет выносить сор из дома, но…
— Невеста оказалась не слишком непорочной, — кивнул я.
— Именно. У нас это считается не слишком большим грехом, но Генриха всю дорогу усиленно заверяли в обратном. Да еще эти его домыслы… В результате крайним оказался я. Ну и бедняжка Люсиль. Она умерла через несколько дней после родов, мне написали про это. И ребенок тоже, следом за ней.
— Прости за банальность, но вот тебе и ответ на вопрос почему, — не задумываясь о том, насколько резко это прозвучит, сказал Монброну я. — Ты всегда был для брата бельмом на глазу, а тут еще и это. Ведь всегда все доставалось Гарольду — любовь отца, самые красивые девушки, удача, слава. Но это все ладно. Но тут ты еще и невинность его невесты забрал, то, что вроде его по праву. И вот тогда он сделал свой выбор.
Между прочим, темнит мой друг. Ну или недоговаривает. Помню, что как-то он мне рассказывал о причинах, по которым отец его определил в ученики к Ворону, так там он тоже мельком об этой Люсиль упоминал. И все выходило немного по-другому.
Хотя… Может, он тогда темнил, а это все чистая правда? Да, собственно, и какая теперь разница?
— Спасибо, что ты объяснил мне то, что я сам уже понял, — очень серьезно поблагодарил меня мой друг. — И как я без твоей мудрости раньше жил? Но понять и осознать — это, знаешь ли, разные вещи. А главное — как мне с ним, дурачком, дальше управляться? По «Уложению о чести благородной» за предательство семьи наказание одно — смерть. Вот только смогу ли я это сделать? Кабы был жив Люка… Хотя будь он жив, все бы по-другому сложилось.
Про Люку я до того слышал, это был его второй брат, он погиб на поединке как раз в то время, когда мы начищали туалеты в Вороньем замке. Гарольд раньше с ним не очень ладил, но, узнав о его смерти, сильно расстроился.
— Ты не сможешь, я смогу, — деловито сказал я. — Главное — отсюда выбраться. Шутки шутками, а умирать неохота.
— Поживем — увидим, — выдержав паузу, произнес Гарольд. — Ладно, давай попробуем поспать. Все равно делать больше нечего. До вторника времени полно, глядишь, и не придется нам с боем ко входу пробиваться. Хвала богам, у нас еще есть друзья, и они остались на свободе.
ГЛАВА 7
Полно не полно, а дни в узилище пробежали быстро, несмотря на то что каждый из них по отдельности был наполнен духотой и скукой. Последняя особенно донимала. Ворон приучил нас к тому, что каждая прожитая минута должна быть использована со смыслом, а здесь для нас основным развлечением являлись ловля мух и созерцание удивленного лица охранника, когда он забирал у нас пустые деревянные тарелки, на которых приносили тюремную пищу. Просто всякий раз он был уверен в том, что мы не будем ее есть, и всякий раз мы его разочаровывали. Он даже заподозрил, что мы из вредности выкидываем ее в то отверстие, через которое к нам в камеру попадали воздух и отблески солнечного света, но мы снова обескуражили тюремщика, с удовольствием отобедав при нем.
Насколько я понял, его удивление основывалось на том, что мы были первыми благородными, которые с аппетитом употребляли пищу, приготовленную на тюремной кухне. Остальные родовитые узники предпочитали давать ему деньги, на которые он покупал им разносолы и имел с этого немалую прибавку к жалованью.
Откуда бедолаге было знать, что после Вороньего замка местная еда нам казалась более чем сносной. Да она, по сути, и была таковой, разве что остра чрезмерно, но, насколько я понял, такова особенность местной кухни вообще.
Вот и во вторник утром нам дали на завтрак по куску жареной свинины, ломтю хлеба и приличной порции гороховой каши.
— Хорошо, что до сегодняшнего дня горох не давали, — заметил я, вытирая дно тарелки коркой хлеба.
— Почему? — удивился Гарольд. — Как по мне, каша очень даже ничего.
— А спать потом как? — резонно заметил я. — Днем, согласно заведенной нами традиции? Она как раз к тому времени переварится, и как мы начнем на пару с тобой барабанить. Ну, ты понял? И ведь самая духота в это время. Добро бы еще ночью…
— Согласен. — Монброн облизал ложку. — Но все равно я бы еще одну тарелочку съел. Вкусно было.
— Вкусно, — согласился с ним я. — Да и какая теперь разница? Все равно днем нас здесь уже не будет.
Мы уже знали о том, что к королю нас не повезут и дело наше будет рассмотрено как раз утром вторника одним из верховных судей. И о том, что на оправдательный приговор, как и на быструю смерть, вроде повешения или отрубания головы, нам рассчитывать не стоит, тоже знали. Четвертование, не меньше. Об этом нам в воскресенье вечером сообщил все тот же судейский. Сделал он это по просьбе дядюшки Тобиаса, о чем упомянул отдельно, при этом никакого злорадства в его голосе не было, человек просто выполнял ту работу, за которую ему было заплачено. Даже оскорблять его после такого не захотелось. А за что?
После этого мы быстро приняли решение таки воплотить в жизнь свой план с удушением охранника-кормильца, а впоследствии — и ключника, с последующей героической гибелью в районе пятого-шестого этажа Башни-на-Площади. Ну да, по сути, глупость несусветная, но другого ничего мы придумать не смогли. По крайней мере, это всяко лучше, чем попасть в руки палача. Одно дело — смерть быстрая, от стали клинка, и совсем другое — когда тебя на куски разрубают, как мясник — говяжью тушу. И мерзко, и больно. Брр!
Скорее всего, так бы мы и поступили нынешним утром, кабы не записка. Ее нам в то же самое воскресенье принес охранник, что разносит еду. Ну, как принес? Уронил на пол, выходя из камеры, так, чтобы ключник не заметил. Если честно — мы верили в наших друзей, но дни шли, а вестей от них не было. Потому, сразу смекнув что к чему, дождались лязга засовов, а после подобрали скомканный бумажный комочек.
— Рози, — уверенно заявил я, уловив тонкий, почти неуловимый аромат знакомых до боли духов. — Так я и знал.
— Кто же еще? — резонно заметил Гарольд. — У Карла и Эбердин денег на подкуп этого красавца просто нет. Да и договориться с ним — дело тоже непростое, ни тот, ни другая такими талантами не обладают.
Записка была короткая, но вполне ясная.
«Дела плохи, но небезнадежны. Не наломайте дров».
Сказано было и много, и мало одновременно. Понятно, что откровений ждать не приходилось, охранник не дурак, а потому, опасаясь попасться, ничего подозрительного на бумаге, с планами и именами, сюда бы не потащил. Да и Рози не станет посвящать его в свои намерения.
И все-таки. Что значит: «не наломайте дров»? Толкований этих слов может быть много. В результате мы пришли к мнению, что все-таки речь идет о попытке бегства. Нашей попытке, той, что мы замыслили. Умница Рози верно нас просчитала и предупредила о том, чтобы мы не стремились умереть раньше времени.
— В конце концов, можно и на эшафоте напоследок пошуметь, если у ребят ничего не получится, — сообщил мне Гарольд, плюхаясь на свой топчан. — Оно и быстрее выйдет. Там всегда есть стража с арбалетами, они превратят нас в ежей за секунды. Такое пару раз уже случалось, мне рассказывали.
Не скажу, что мы очень-то успокоились, но хоть какая-то ясность появилась, а это уже немало. Правда, некий внутренний мандраж по мере приближения вторника у меня лично усиливался, чего скрывать. С другой стороны — как без него обойтись? Не каждый день приговаривают к смерти.
Что до Гарольда, не знаю. Внешне он был спокоен и собран, знай себе ловил мух да насвистывал какие-то песенки. Монброн как Монброн, обычный. Точнее, привычный. Как и раньше, он ничего не боялся, и ничего его не печалило, кроме одного.
— Как же скверно, — раз пять сказал он мне после завтрака, то и дело проводя рукой по подбородку. — Там будут люди, возможно, знакомые дамы, а я небрит. Ладно бы мы тут просидели с месяц, появилась бы более-менее приемлемая бородка. А это просто щетина. Очень меня это раздражает!
Ближе к полудню снова лязгнули замки, и мы поднялись с топчанов, заранее зная, что наше время в Башне-на-Площади вышло. Вторым завтраком тут не кормили, так что сомневаться не приходилось, с какой целью к нам пожаловали гости.
Так оно и оказалось. Охранники вывели нас в коридор, снова заковали руки, посмеялись над просьбой Монброна привести ему цирюльника и повели вниз, туда, где у входа в башню уже стояла знакомая черная карета.
На этот раз никаких вольностей не было. Нас с Гарольдом посадили друг напротив друга, а после каждого с двух сторон подперли крепкие ребята в сером.
— Сдается мне, фон Рут, что мы проходим по категории «особо опасные государственные преступники», — весело подмигнул мне мой друг. — Видишь, как нас стерегут. Но оковы, замечу, опять без позолоты. Непорядок.
— Выходит, правы мы были тогда, — ответил ему я. — Нам специально давали возможность для побега. Хитер твой дядя.
Один из «серых» внимательно посмотрел на меня, как видно среагировав на слово «побег», но спрашивать ничего не стал, вместо этого стукнул кулаком в стенку кареты. Щелкнул хлыст, и наш экипаж, качнувшись, покатился по мостовой Форессы прямиком туда, где, возможно, закончится моя жизнь.
Странное дело — вроде бы вот он, конец пути, думаться должно о вечном, о том, что я скажу у престола богов, как буду им объяснять, почему ча