Уже подходя к Сене, я почувствовала нутром, как с каждым шагом тяжелеет воздух, веками напитанный запахом крови и предсмертными криками казненных.
– Абели, мы подойдем вместе? – шепнул Огюстен.
– Нет. Я буду стоять у самого моста. Вы поодаль. Не суйтесь раньше времени. Следите за красным платком.
Сжимая в кулаки влажные от волнения ладони, я искала глазами чернокнижника и отсчитывала частые удары собственного сердца. Он не появлялся. С каждой минутой надежда угасала, и отчаяние накатывало на меня все более темной волной. Когда в часовне Консьержери забили колокола, оповещая о том, что осужденного вывезли из башни, а улюлюканья были уже совсем близко, мсьё Годфруа ворвался в толпу на коне, выскочив на набережную неизвестно откуда. Давя ротозеев, он подъехал ко мне и натянул узду. Черный, сгорбленный, в атласном плаще, похожий на тощего ворона с опущенными крыльями.
Давка усилилась, и стражники, бранясь на чем свет стоит, принялись оттеснять толпу. Чернокнижник не смотрел на меня, он сидел неподвижно, вперившись во что-то позади стражей. Я вытянула голову и оперлась коленом о перила моста, с трудом удерживаясь за их край.
Но увидев, куда смотрит колдун, я едва не упала со своего возвышения, меня прошибло холодным потом, и сердце зашлось, – со стороны Консьержери к нам подъезжала грязная телега, запряженная куцей рыжей лошадью. К столбу, торчащему посредине колымаги, был привязан Этьен. Волосы падали ему на лицо, руки заломлены назад. Впереди стоял, величественно опираясь на огромный молот, палач – громила в маске, с парижским гербом на груди, в два раза выше и шире осужденного парня.
Под мутный ор уличного сброда повозка проехала мимо нас, и возница, минуя все переулки, направил ее прямиком на Гревскую площадь. Мсьё Годфруа проводил фигуру сына пустым взглядом, нижнее веко дрогнуло, и он переложил поводья в другую руку.
– Почему они не свернули?! Почему?! Что же вы?! – вскричала я, как оглашенная, глядя на него снизу вверх. – Как же головорезы?!
Он бросил на меня пренебрежительный взгляд:
– А никаких головорезов не было.
– Как не было? – опешила я, еще не понимая, что произошло.
– Я говорил тебе, что предательство не прощаю, – не повышая голоса и заставляя меня вслушиваться, сказал лекарь. – Этьен должен быть наказан. Ты тоже.
Он помолчал немного и добавил:
– В стенах соборов прекрасная акустика. А я не привык доверять. Мне известно о том, что ты собралась оставить меня с носом. Сбежать к этому щенку, когда я его спасу. Это и есть предательство. Ты са-ма на-ру-ши-ла до-го-вор.
Я потеряла дар речи, чувствуя, что земля уже разверзлась под моими ногами.
– Надеюсь, ты сойдешь с ума, глядя на его страдания, – тихо продолжал чернокнижник, – ведь колесование длится целый день, а иногда и больше. Смотри и наслаждайся. После можешь наложить на себя руки. Все равно попадешь в ад. Предательство – худший из грехов.
Чернокнижник пришпорил коня и помчался в сторону Гревской площади. Голова моя закружилась, и голоса рядом смешались в тягучую мерзкую кашу.
Я поскользнулась и чуть не упала в мутные воды Сены.
Кто-то удержал меня.
– Абели! – Это был Огюстен.
– А-а-а! – выла я, как безумная, не обращая внимания на косые взгляды.
Огюстен подхватил меня на руки:
– Я унесу вас отсюда.
Но я принялась вырываться, колотить кулаками по его груди:
– Отпустите! Отпустите! Сейчас же поставьте меня на землю! Я останусь с Этьеном до его последнего вздоха.
Великан подчинился, но мрачно покачал головой:
– Это будет слишком тяжело для вас. Не надо.
– Мне плевать на себя! – гаркнула я и ринулась в сомкнувшуюся за телегой с осужденным толпу.
Я пиналась, царапалась, ругалась, чтобы меня пропустили. И народ расступался.
– Я буду с вами! – пробасил рядом Огюстен.
Мы пробились уже к повороту на площадь, когда позади послышался стук колес и храп лошадей. Мы посторонились. Возле нас остановилась белая с позолотой карета. Из окошка высунулся Франческо Прокопио и замахал мне толстыми руками:
– Синьорина, синьорина, сюда!
Дверца распахнулась, и я не успела ничего сообразить, как Огюстен подсадил меня на ступеньку, а сицилиец проворно затянул внутрь и обернулся назад:
– Говорил вам, синьорина будет здесь! – он странно шевелил пальцами-колбасками, словно катал ими невидимый шарик.
Я глянула за плечо сицилийца и оторопела. Из глубины салона на меня обеспокоенно смотрели златовласая мадам Тэйра и разодетый, как франт, граф Салтыков. Огюстен усадил меня на сиденье и втиснулся рядом. «Какая-то слишком большая карета…» – ошарашенно подумала я.
– Боже, на вид чистая покойница! – всплеснула руками мадам Тэйра. – Девочка моя, что же это?! Даже на неделю оставить нельзя без присмотра.
Не веря своим глазам, я перевела взгляд с графа на нее, однако мне хватило пары секунд, чтобы опомниться. Я подскочила, едва не ударившись головой о бархатный потолок, и ткнула в нее дрожащим пальцем:
– Из-за вас Этьена казнят! – мой вопль был таким громким, что ресторатор закрыл ладошками уши. – Его казнят прямо сейчас! Замучают до смерти на потеху публике! Такое счастье вы предрекали?!
– Шу-у, спокойно! Я ничего не знала, – подняла руку мадам Тэйра. – Насчет «казнят» это еще поглядим.
Я зло зыркнула нее и, не теряя больше времени, упала в ноги графу:
– Мсьё Салтыков, прошу вас! Помогите! Верните мне дар! Я должна что-то сделать! Времени нет.
– Там еще даже публичное покаяние не начали… – вставил ресторатор и тут же умолк, обожженный моим взглядом.
Русский граф наклонился ко мне:
– Чрезвычайно жаль, что так случилось. Но я предупреждал вас, Абели, – нельзя отказываться от того, что даровал вам Бог. Любой талант надо принимать с благодарностью. И пестовать, как бы труден он ни был.
– Каюсь, я ошиблась, – с жаром соглашалась я, нервно отбрасывая с лица волосы. – Вы были правы! И я… я получила урок. Я… безмозглая курица, простите! Но при чем же Этьен? Помогите, граф, заклинаю! Именем Господа нашего заклинаю!
– Вы должны понимать, мадемуазель, что так просто ничего не дается. Придется чем-то пожертвовать…
– Заберите все, что угодно, – молила я, чувствуя, как жгут кожу слезы на щеках, – хоть жизнь мою заберите, только спасите Этьена!
– Боюсь, для спасения при данных обстоятельствах вам нужна такая сила, что взамен потребуется лишь формула забвения.
– Лопни мои глаза, Лоло, опомнись! Какая формула забвения?! – взвилась мадам Тэйра. – Не видишь, девочка страдает? Моя девочка!
– Но согласно закону вселенского равновесия… – заговорил граф.
Мадам Тэйра уткнула руки в бока:
– К свиньям твое вселенское равновесие, Лоло! Повоспитывал и будет. Выплюнь уже камень, отдай девочке, и дело с концом.
– Клементина, космические законы не позволяют… – с негодованием праведника отчеканил алхимик.
– Чхать я на них хотела! Все, нету сил моих больше святую из себя корчить, – рявкнула в сердцах мадам Тэйра и, отодвинув меня, распахнула дверцу: – Триста лет назад занудой был, занудой ты и остался, Лоло. Аминь!
Я, Огюстен и сицилиец с округленными глазами вытаращились на них. Глаза графа тоже расширились:
– Клементина, как ты можешь?!
– Ка́ком! Пошли, Абели! Разберемся сейчас, кто там и чего.
Она уже стояла на мостовой в своем старомодном платье, фыркая, как боевая лошадь, с привычным для мадам Тэйра хитрым выражением глаз, разве что молодая и красивая. Я пробормотала:
– А как же камень? Дар? Мы не справимся…
– Да есть у меня, – буркнула мадам Тэйра и достала из декольте громадный сверкающий изумруд. – Лоло, и не смотри на меня так! У тебя в пещере их, как грязи в болоте, а мне без дара хоть головой об стену – скукотища серая!
Алхимик вскочил и что-то яростно начал высказывать о кристаллах силы, Акаши и философском камне. Я же выскочила на дорогу за своей странной прабабушкой – кто предлагает помощь, у того и приму. Хоть у черта с рогами.
Народ шумел. С Гревской площади эхо доносило отдельные слова смертной молитвы, которую громко бубнил монах.
– Пойдемте! – я потянула за руку Клементину. – Скорее!
Во мне все дрожало от нетерпения и страха за Этьена. Прабабушка кивнула, и мы нырнули в толпу. Удалившись от кареты на пару дюжин туазов, мадам Тэйра остановилась и, дернув за руку, заставила притормозить и меня.
– Погоди-ка, – она покопалась в складках юбки и выудила темно-синий сапфир размером с крупную сливу. – Я еще один прихватила на всякий случай.
– Клементина! Не смей! – возопил издалека взбешенный граф Салтыков.
– Еще сотню лет подуется и простит, – вздохнула мадам Тэйра и протянула мне сапфир. – На! Не в одиночку же управляться.
Я обернулась. Обманутый граф висел на подножке кареты, готовый ринуться за своими кристаллами. «Нет уж! У меня вы его не заберете! Клянусь, мсьё алхимик, камень вам удастся отнять только у трупа! И тот расцарапает вам нос», – мысленно пообещала я графу и смела с ладони Клементины сапфир.
В то же мгновение мир вспыхнул. Все заиграло яркими красками, отблесками, бликами, лучами, словно кто-то зажег одним махом волшебную лампу с цветными стеклами и завертел фантастический абажур прямо передо мной.
Кожу закололо тысячами иголочек, словно частицы воздуха потяжелели, обрели волю и решили наполнить собой мое тело. Это была сила. Безличная и неумолимая. Взрыв эмоций, чужих ощущений, болей, летящих из окружающего нас людского моря, закружил меня так, что я чуть было не лишилась чувств.
– Кокон, – напомнила Клементина.
С трудом дыша, я окружила себя золотым коконом, ограждаясь от ненужного. Стало легче.
Молитва монаха на площади подходила к концу.
– Смерть! Смерть убийце! – скандировала ненасытная толпа.
– Не успеем! – в ужасе вскричала я. – Не протолкнемся так быстро!
– Расширяемся! – скомандовала мадам Тэйра.