Ученица Калиостро — страница 27 из 67

Тут лишь Маликульмулька осенило — не нужно было касаться этой темы вообще! Довольно было бы сказать, что в бригадирском семействе хранятся старые письма, очень важные для высокопоставленных особ. О том, сколько беды может наделать такое опрометчиво составленное послание, попав в дурные руки, он мог бы толковать долго, запутанно и убедительно. Но сам же сдуру намекнул, что речь — о загадочных делах между кавалерами и девицами! И Тараторка, чья любознательность по этой части наконец проснулась, принялась умолять его со всей пылкостью пятнадцатилетней избалованной девицы.

Он же только успевал, отталкиваясь ногами, отползать вместе с креслом, одновременно кутаясь в архалук с отчаянием старой девы, застигнутой на месте купания и успевшей нырнуть в кусты.

Время меж тем близилось к полуночи. И Маликульмульк с Тараторкой, увлеченные спором, услышали шаги на лестнице лишь тогда, когда уже новый визитер был совсем близко.

Писание, чтение и наблюдение комедий имеет одну неоспоримую пользу: у любителя этого жанра скапливается в голове множество выходов из самых невероятных комических положений. Маликульмульк шепотом скомандовал растерявшейся Тараторке:

— В шкаф!..

Она метнулась туда и даже очень ловко прикрыла за собой дверь.

Положение для обоих было отчаянное. Если бы о том, что Тараторка обнаружена ночью в комнате начальника канцелярии, донесли князю — он похлопал бы «братца» по плечу и посоветовал, не дожидаясь Машиных шестнадцати лет, скоренько вести ее под венец. Благо и домовый храм — вот он, от башни с сотню шагов по коридорам, и батюшка, которого зовут служить в этот храм, свой, прикормленный, знающий субординацию. Но вот если бы новость первой узнала княгиня Голицына — ух, расходилась бы! Среди дворни бытовали сущие легенды о том приступе бешенства, который случился с Варварой Васильевной, когда она прочитала письмо от мужа, присланное из Литвы: там сообщалось, что государь за что-то на него прогневался, отставил его от службы, отдал корпус его генералу де Ласси и велел ему жить в деревне. Забыв, что на нее смотрят дети и слуги, она прокляла в хвост и в гриву царя, а также двор, народ и войско, которые ему повинуются. Княгиня ругалась и кричала, пока ее не одолела усталость, и все были убеждены: случись в ту минуту поблизости государь Павел Петрович, одной оплеухой не отделался бы.

Дверь отворилась, на пороге встал согбенный Терентий, втащивший по узкой и крутой лестнице огромный мешок с дровами. Встал, поднял очи — и разинул рот.

Редко Маликульмульку приходилось видеть такую детскую обиду на широкой образине здоровенного мужика.

«Как же так? — безмолвно спрашивала образина. — Я тружусь, я пыхчу, а тут кто-то иной, подлец и мерзавец, вытопить печку успел?! Да ежели он повадится без меня печку топить — так ему же мои законные денежки перепадут! И все мои труды — прахом!»

Молча, с выражением самой жгучей укоризны на лице, подошел Терентий к печке, свалил возле нее свою ношу и вопросил грозно:

— А где тут моя кочерга?!

— Вон, вон там! — отвечал несколько испуганный Косолапый Жанно.

Кучер схватил кочергу и принялся шуровать в печке с видом яростным и победоносным.

«Ты, сукин ты сын, что чужие печки повадился топить! — говорил весь этот вид. — Мы еще поглядим, кто кого! Ты со своими дровами в чужое владение притащился, а тут все — мое, и кочерга, и ведерко для золы, и мебель, и недоросль! Вот посягни лишь на моего недоросля — зашибу! Вот этой самой кочергой!»

Маликульмульк, привыкший витать в высоких сферах, где идет борьба с пороками, попросту не понял безмолвных речей Терентия, но ему не понравились взгляд и модуляции голоса. Кроме того, нужно было поскорее сблагостить непрошеного истопника, пока он не обнаружил шкафа и не полез исследовать его содержимое. А что с Терентия станется сунуть туда нос — Маликульмульк даже не сомневался.

Говорят, загнанная в угол кошка становится опаснее льва. Точно так же и философ, миролюбивый созерцатель, выкручиваясь из опасного положения, вынужден был перейти в атаку.

— Вот и славно, что ты явился, мой друг! — сказал он, шаря рукой в сброшенной на табурет одежде в поисках кошелька. — Вот и прелестно! Тебя-то я и ждал!

Кошелек нашелся, полтина была извлечена и вручена кучеру, который вздохнул с облегчением: мало ли, кто истопил печку, а за работу эту вознагражден Терентий. Стало быть, он следует верным путем.

— А теперь потолкуем. Садись, друг Терентий, вот так, лицом ко мне! — пригласил Маликульмульк, весьма ловко расположив гостя спиной к шкафу.

Терентий едва не захлебнулся блаженством. Барин приглашает его сидеть в своем присутствии! (О том, что он едва ль не ежедневно восседал в присутствии самой княгини, да еще и поворотясь к ней задом, Терентий в тот миг благополучно забыл.)

Кучер сел на табурет с таким достоинством, что Маликульмульк едва не ахнул: вот кому представлять на сцене «Мещанина во дворянстве»! И как же к сей персоне обратиться с требованиями? Однако ж придется.

— Поговорим-ка мы наконец о твоих странствиях с каретой его сиятельства, — начал Маликульмульк, прекрасно зная, что за такой увертюрой последует.

И последовало!

— Да я ни сном ни духом! — возгласил Терентий. — Да все клевета, одна клевета и завистники! Я знаю, это Яшка воду мутит! Ему на козлах посидеть охота! Да кто ж ему даст! И не было ничего! И не ведаю! И Господь свидетель! И знать ничего не знаю, сидел и сидел!

— А вот добрые люди на Родниковой сказывали, видели карету, стояла впритирочку к забору напротив дома, где Дивовы живут, вот этак, чуть наискосок. И герб признали, — преспокойно сказал Маликульмульк, когда поток кучерского красноречия иссяк.

— Врут! Не могли они признать! За деньги чего не соврешь! Видят — барин простоват, вот и врут!

Маликульмульк несколько нахмурился: надо же, этот умник считает его простоватым. Вот так живешь, лучший в России журнал выпускаешь, комические оперы сочиняешь, языки знаешь, в математике разбираешься, на скрипке играешь, а приходит кучер Терентий и изрекает вердикт: простоват!

— Стало быть, не могли разглядеть герба на дверцах?

— Не могли!

— Потому что дверцы были обращены к калитке, которая лишь для виду заколочена, а на самом деле прекрасно отворяется?

— Как отворяется?..

Терентий чуть не свалился со стула.

— Да очень просто — я сам ее дергал. Оттуда, из калитки, могли вынести тело и незаметно для прохожих поместить в экипаж. Могли! Но…

— Не могли!

— Верно, — подтвердил Маликульмульк. — Ибо Маврушкино тело тебе подбросили не за Гостиным двором и не на Родниковой, а совсем в ином месте. Я полагаю, либо на Романовке, либо на Мельничной.

— Не был на Романовке! Не был на Мельничной!

Тут дверца шкафа заскрипела.

— Мыши?! А вот я их! — Терентий, безмерно довольный, что можно улизнуть от неприятного разговора, потянулся за кочергой.

— Нет тут мышей! — воскликнул Маликульмульк, вскакивая с кресла. При этом архалук, лишенный пояса, как и следовало ожидать, распахнулся.

— Есть мыши! Вот я их!..

— Сидеть! — закричал Маликульмульк, уже мало беспокоясь о приличиях и ухватив Терентия за плечи.

Всем своим немалым весом он навалился на эти мощные плечи, не давая кучеру встать с табурета. И перестарался — опрокинул табурет вместе с Терентием.

— Да что ж это вы! — воскликнул кучер, лежа на полу с задранными вверх ногами. — Игрушки играть хотите?!

— Для твоего же блага! — возгласил Маликульмульк, которому в голову пришла блистательная комическая мысль. — О тебе же, дураке, беспокоюсь! Чтобы ты умом не тронулся!

— А с чего бы мне трогаться умом?

— А с того, что тут, в башне… является!..

— Что является?!

— А кто его знает! Старик какой-то. И скрипит, будто внутри стенки по лестнице ходит, и постукивает, и бормочет!

— Матушка Пресвятая Богородица! — вскричал Терентий, с неожиданной быстротой поднимаясь на ноги. — Никола-угодник, батюшка, силы небесные, выручайте, святые угодники!

— И лицо из стенки вылезает! С во-от такой бородой! По пояс и седая! — продолжал врать Маликульмульк. — А скрипом предупреждает — могу, мол, явиться! Меня-то он не тронет, а тебя-то не знает. И ты, его увидав, мог бы последнего умишка лишиться!

Тут шкаф, словно в подтверждение, еще раз скрипнул.

— Ахти мне… — прошептал Терентий. — А вы?! Я барыне скажу! Пусть вас переселит!

— Никому не смей говорить. Слышишь? Или ты не православный?

— Православный, — в великом недоумении отвечал Терентий.

— И я православный. И тот, в стенке, тоже в Бога верует, крест носит. Ему, может, помочь надобно, панихиду по нему отслужить или какое-то зло исправить. Я уйду — опять башня пустой на полвека останется. И кто ему поможет? Кто его пожалеет?

Тут Маликульмульк, сам того не ведая, отыскал в толстокожей броне кучера уязвимое место. Жалеть Терентий любил.

— Так как же быть? — спросил кучер.

— А никак. Я-то его не боюсь, и он ко мне уж привык, а чужих он, может, не любит. Так что ты ко мне в потемках больше не ходи. Мало ли что ему на ум взбредет.

— Ахти, батюшки… — забормотал Терентий. — Сподобился… пресвятые угодники… спаси и сохрани…

Шкаф отвечал на это бормотанье уверенным и решительным скрипом.

— Башне-то лет знаешь сколько? — громко заговорил Маликульмульк. — Пятьсот, а то и поболе! Тут знатные господа жили и помирали! Тут такое делалось! Я, вишь, в книгах вычитываю про те времена!

И он указал на столик, загроможденный выпусками «Московского журнала», «Аонид», «Приятного и полезного», «Вестника Европы», «Иппокрены».

— Господи Иисусе…

— Так что ступай-ка ты к себе и ложись спать! — приказал Маликульмульк. — Ступай, ступай с Богом! А я посижу, подожду — может, он как-то даст знать, чего ему надобно!

Терентий обвел туманным взором комнату и кинулся прочь. Только по лестнице прогрохотало — и шум с треском сгинули где-то внизу.

— Ф-фу!.. — сказали хором Маликульмульк и Косолапый Жанно.