— И графиня в своей комнате?
— Да, еще не изволила требовать утренний кофей.
Тут Маликульмульк словно бы услышал голос хладнокровного Паррота:
— Крылов, ничего не предпринимайте, ждите нас. Только если эта дама вдруг соберется в дорогу — задержите ее! Только тогда — вы поняли меня? Сидеть и караулить!
— Да, — беззвучно отвечал Маликульмульк. Паррот был прав — и не на свидание же с графиней мчался сюда философ! Какое свидание, с кем — с завравшейся авантюристкой, по которой камера в парижском Сальпетриере горькими слезами плачет!
Паррот был прав… только что же изменится от встречи? Ничего не изменится, если они позавтракают вместе, ровным счетом ничего… и эта дама будет под присмотром…
— Доложите графине обо мне, — сказал Маликульмульк. — Пошлите кого-нибудь, пусть скажет, что господин Крылов просит принять…
— Я бы посоветовал сделать иначе: пригласить ее позавтракать. У нас сегодня как раз штрудели с вишневым вареньем, напкухены, маленькие булочки с заварным кремом, пышный пирог с яблоками. Все то, что нравится дамам, у которых нет нужды беспокоиться о своей талии!
У Мартышки не имелось такой нужды — ее талия вряд ли была более двенадцати вершков в обхвате. Маликульмульк же о своей талии давно уже не беспокоился и велел принести яблочный пирог, но сперва — что-нибудь горячее для себя. Он по совету хозяина выбрал лабскаус, которого раньше не пробовал, и это оказалась густая похлебка с мелко нарезанной солониной, удивительно вкусная. Хозяин утверждал, что сам присматривает за тем, как засаливают мясо, и лично выдает на каждый бочонок нужное количество ягод можжевельника. Лабскаус был подан в пузатом горшочке, и Маликульмульк уже добрался до дна, когда в обеденный зал спустилась графиня де Гаше. Он быстро закинул в рот последние кусочки великолепной солонины и поднялся навстречу даме.
Она была в теплом черном платье, лишь самую малость приоткрытом на груди, и куталась в дорогую турецкую шаль. Волосы ее, почти седые кудерьки, удерживались маленькой серебряной диадемой. Наконец-то Маликульмульк увидел эту женщину при свете дня — и поразился голубизне ее глаз. Такой цвет больше подходил бы ребенку или совсем юной девушке.
— Вы нашли меня, — сказала графиня. — Это удивительно… Однако для чего? Вы же знаете — нам не надо встречаться… это слишком тяжело для меня…
«…потому что я вас люблю…»
Маликульмульк вздохнул, он совершенно не желал вызывать в памяти эти слова. Но они прозвучали — и прозвучали не напрасно: это было как сигнал тревоги, как приказ ангела-хранителя быть бдительным. Предстояло услышать немало лжи.
— Вы уезжаете? — спросил он.
— Нет, я хочу пожить здесь, мне здесь нравится. Я устала от суеты, от нелепых обвинений, от неприятных людей. Возможно, для меня уже настала пора одиночества.
В голосе звучала подлинная печаль — и незримый Паррот был тут бессилен.
— Лучше бы вам, сударыня, поскорее отсюда уехать, — неожиданно для себя сказал Маликульмульк. — Вас ищет Иоганн Мей, и он вас, кажется, уже нашел.
— Для чего я ему понадобилась? Он ведь понимает, что я никогда не вернусь в его компанию. И таких обвинений, каких я там наслушалась, не прощают!
— Садитесь, — предложил Маликульмульк. — Только что подали яблочный пирог с корицей. Сейчас будет кофей. Мей ищет вас не для того, чтобы обвинять. Ему нужен клад Калиостро.
— Клад Калиостро?!
— Да, сударыня. Он знает, что вы теперь — владелица бриллиантов из ожерелья королевы. Калиостро мертв, значит, хозяйкой можно считать вас. И он решился заполучить эти бриллианты любой ценой. Сейчас я скажу вам кое-что, постарайтесь держать себя в руках. Вчера вечером он отравил двух человек: девушку, соседку госпожи Дивовой, и Андреаса фон Гомберга.
— Боже мой! Вы уверены? — графиня прижала к груди два крошечных кулачка.
— Да, я знаю это совершенно точно. Он сделал это в квартире, которую снимал на Мельничной улице.
— Боже, Боже, что происходит?.. Послушайте, это ужасно, бедный Андре! Этот яд убивает за несколько часов, я знаю, я пыталась спасти фон Бохума… Я знала, что это работа Мея! Я лишь не могла доказать! Он уговорил свою драгоценную кузину обыскать мои вещи…
— Эмилию?
— Она его кузина, хотя они зачем-то скрывают это, как и ее настоящее имя. Но я слышала — он наедине звал ее Элизабет. Бедный, милый Андре… если бы я могла ему помочь!..
Маликульмульк хотел было сказать ей, что фон Гомберг выжил, но сдержался — Гриндель утверждал, что шансов почти нет. И обнадежить женщину, чтобы потом разочаровать, он не хотел.
— Послушайте, сударыня, я знаю, что вы взяли к себе госпожу Дивову. Она совершеннолетняя, она вдова и сама себе хозяйка… Но я беспокоюсь за вас обеих. Отравитель ближе, чем вам кажется… Ради Бога, будьте осторожны! — взмолился Маликульмульк.
В этот миг ему чудилось невозможное, маленькая женщина вдруг обернулась девочкой, едва ли не той, что шла когда-то по цветущему лугу.
— Вы приехали, чтобы предупредить меня? Чтобы защитить меня? Господи, как это все странно… Вы думаете, он может меня отравить? — взволнованно спросила графиня.
— Да, и причина, как ему кажется, уважительная — бриллианты. Там ведь их было штук пятьсот, и несколько очень крупных. Есть основания полагать, что и покойный фон Бохум отыскал вас только ради этих несчастных камней. И Мей разгадал его планы… отсюда и отравление…
— Причина уважительная, — согласилась графиня. — Для такого человека, как Мей. Значит, он где-то поблизости?
— Да. Я буду рядом с вами и госпожой Дивовой… Садитесь, при мне никто не посмеет вам угрожать.
— Да, я понимаю, и я безмерно вам благодарна… — графиня несколько секунд глядела на красиво накрытый стол, на белоснежные скатерть и салфетки, гордость «Иерусалима», на блюдо с ароматным пирогом, на кофейник и чашки с цветочным узором. — Нет, пожалуй… нет, здесь оставаться не нужно. Давайте выйдем отсюда, я отведу вас к пруду, к Алтоне… Мне страшно при мысли, что в какую-то минуту мы с ним окажемся под одной крышей! А потом… вы ведь поможете мне?
— Чем смогу, — лаконично ответил Маликульмульк. — И друзья мои сейчас приедут.
— Друзья?
— Да, они выслали меня вперед, чтобы я не упускал вас из виду. И скоро будут здесь, чтобы спасти вас и госпожу Дивову от Мея и…
— От кого еще? — спросила догадливая графиня. — Говорите же!
— Я полагаю, от вашего супруга… — не выдержав настойчивого взгляда, сказал Маликульмульк. Он знал, что говорить этого нельзя — нельзя разрушать ту хитросплетенную ложь, которой она его осчастливила. Если разрушить — что же останется?..
— О! Это… это ужасно… Мы должны решить, как нам быть… Я только поднимусь к себе в комнату и тут же приду!
— Я буду ждать у крыльца.
Глава четырнадцатая«Потому что я люблю вас…»
Лишь перед «Иерусалимом» земля была очищена от палых листьев, дальше они вольготно лежали под деревьями, на дорожках, плавали в крошечной бухте. Невольно вспомнился Державин: «шумящи красножелты листья расстлались всюду по тропам…»
Маликульмульк прогуливался недалеко от крыльца и внимательно оглядывал окрестности. Он вдруг забеспокоился — у «Иерусалима» несколько входов, Мартышка может улизнуть вместе с Анной Дмитриевной — как предупреждал умозрительный Паррот. Главное, задержать ее до приезда обоих приятелей. Паррот наверняка возьмет с собой еще кого-нибудь, вместе удастся как-то обезопасить Мея, главное — потянуть время.
Графиня де Гаше легко спустилась со ступеней. На ней был модный салопчик, отороченный мехом, на шее висела соболья муфточка, на голову она надела небольшую шляпку с длинным, свисающим на плечо, пушистым черным пером, подчеркивающим седину.
— Простите, что заставила вас ждать, — сказала она. — Для меня образец любезности — наша бедная покойная королева. Всходя на эшафот, она нечаянно наступила на ногу палачу и произнесла: «Простите, господин палач, я не нарочно». Это были ее последние слова… Пойдемте туда, к тому клену, оттуда открывается прекрасный вид… И солнце появилось!
— Нет, не туда, — удержал ее Маликульмульк. — Там слишком крутой склон и деревянные ступеньки, придется идти мимо служб. Давайте обогнем холм и выйдем к Алтоне вон там, — он указал рукой направление.
А затем ту же руку подал графине, чтобы свести ее по каменной лестнице, — как ему казалось, очень по-светски и даже грациозно.
Через пять минут они уже вошли в Алтону с ее увеселениями, ныне пустыми, — флагштоками, площадкой для музыкантов и танцоров, киосками торговцев сладостями, сценой для представлений. Пруд здесь был благоустроен так, что Маликульмульк вспомнил Зубриловку: там тоже при большом пруде были и купальня, и почти игрушечная пристань для лодок, и беседки, и скамейки, и мостки для рыбалки. Здесь впридачу имелся еще загадочный деревянный помост на сваях и неподалеку от него — какие-то сарайчики.
— Я люблю эти последние солнечные дни октября, — говорила графиня. — Эту безмятежность природы, которая уже совершила все, что было в ее списке, вздохнула с облегчением и теперь готовится ко сну. Для нее это — минутная улыбка счастья. Мне бы хотелось остаться тут надолго, но мне на роду написано — ехать и ехать… Глядите, лебеди! Один, два, три, четыре… Их здесь, наверно, приручили и кормят.
— Вы одна знали, где Калиостро спрятал ожерелье королевы? — спросил Маликульмульк.
— Пожалуй, да, — подумав, ответила она и замолчала, словно к чему-то прислушиваясь.
— Зачем вы взяли его?
— Даже если бы не взяла — все были бы убеждены, что оно у меня. Вот и приходится пятнадцать лет рассчитываться за то, что у меня был такой учитель.
— Все? — удивился Маликульмульк.
— Сперва это были несколько человек, близких к учителю, потом кто-то из них продал тайну. Я читала брошюрки о судебном процессе — смеялась и плакала. Подняли шум вокруг каких-то пустых людишек, как будто нарочно скрывая подлинную судьбу ожерелья. Мне пришлось его взять и скрыться. Я думала тогда, что еще увижусь с учителем и отдам ему эти камни. Но он, выйдя из Бастилии, сразу же покинул Францию — его изгнали. Он ждал меня в Л