Я знала, что это невозможно. Невозможно даже в воображении. Но я продолжала держаться за луку седла.
Бад буквально свихнулся. Он совершал дикие прыжки, выгибал спину, а потом опускал голову и тяжело бил копытами по земле. Разум мой почти не осознавал того, что видели глаза. Золотая пшеница летела во все стороны, синее небо и гора то и дело менялись местами.
Я совершенно потеряла ориентацию. Я не увидела, а почувствовала, что мощная гнедая кобыла несется за мной. Шон наклонился в седле, крепко удерживая поводья одной рукой, а другой подхватывая поводья Бада, волочившиеся по земле. Кожаные поводья натянулись, заставляя Бада задрать голову. В таком положении он больше не мог лягаться и перешел на ровный, ритмичный галоп. Шон, сжимая поводья, подтянул голову кобылы к своему колену, заставив ее бежать по кругу. Он крепко держал ее голову, намотав поводья на руку. Круг все сжимался, пока не стал настолько маленьким, что кобыла остановилась. Я соскользнула с седла и рухнула на землю. Острые колосья кололи меня сквозь рубашку. Вверху, над своей головой, я видела лошадей. Они тяжело дышали, бока их ходили ходуном, а копыта переступали по земле.
12. Рыбьи глазки
Мой брат Тони взял кредит, чтобы купить собственный тягач с трейлером. Но, чтобы выплачивать этот кредит, ему приходилось очень много работать. Поэтому он так и жил в дороге. Пока его жена не заболела и врач (она обратилась к врачу) не прописал ей постельный режим. Тони позвонил Шону и спросил, не сможет ли он пару недель поработать на тягаче.
Шон ненавидел дальние поездки, но согласился при условии, что я поеду с ним. Отцу на свалке моя помощь была не нужна, и Рэнди мог отпустить меня ненадолго, поэтому мы с Шоном покатили к Лас-Вегасу, потом на восток к Альбукерке, на запад к Лос-Анджелесу, а дальше на север в штат Вашингтон. Я думала, что увижу города, но увидела лишь стоянки для грузовиков и скоростные трассы. Лобовое стекло было огромным, а кабина находилась очень высоко. Сверху обычные машины казались игрушечными. В отсеке для сна было душно и темно, как в пещере. Повсюду валялись пакеты от чипсов и прочий хлам.
Шон ехал целыми днями. Он почти не спал. С пятидесятифутовым трейлером он управлялся так, словно это была его собственная рука. Он что-то подправлял в документах, чтобы на контрольных пунктах казалось, что он спал больше, чем на самом деле. Каждые два дня мы останавливались, чтобы принять душ и поесть что-то человеческое, а не только сухофрукты и гранолу.
Возле Альбукерке склад Walmart оказался закрыт, и нас не могли разгрузить два дня. Мы находились за городом: там не было ничего, кроме стоянки и красного песка со всех сторон. Мы ели чипсы и играли в «Марио Карт». К вечеру второго дня наши тела окончательно затекли от долгого сидения, и Шон сказал, что будет обучать меня боевому искусству. Первый урок прошел на закате на стоянке для грузовиков.
– Если ты знаешь, что делать, – сказал Шон, – то сможешь обезвредить противника с минимумом усилий. Можно управлять телом человека всего двумя пальцами. Нужно лишь знать слабые места и уметь их использовать.
Он схватил меня за запястье и согнул его, направив мои пальцы вниз так, что они болезненно коснулись внутренней стороны руки. Он продолжал давить, пока я не изогнулась и рука не оказалась за спиной.
– Видишь? Это слабое место, – объяснил Шон. – Если я надавлю сильнее, ты будешь обездвижена. – Он усмехнулся своей ангельской усмешкой. – Но я не буду, потому что это чертовски больно. – Он отпустил меня и сказал: – Ну а теперь попытайся ты.
Я согнула запястье брата и изо всех сил нажала, стараясь заставить его завести руку за спину, как это было со мной. Шон не двигался.
– Может быть, тебе лучше попробовать другой прием? – задумчиво сказал он.
Он обхватил мое запястье по-другому, так может схватить нападающий. Шон показал мне, как ослабить захват: где пальцы противника слабее всего, а кости моей руки наиболее крепкие. Через несколько минут я научилась выскальзывать даже из его сильных пальцев. Шон научил меня уклоняться от удара и показал, куда бить, чтобы повредить дыхательное горло.
На следующее утро наш трейлер разгрузили. Мы забрались в кабину, получили новый груз и ехали еще два дня, наблюдая, как белые линии гипнотически скрываются под капотом цвета слоновой кости. Развлечений у нас было немного, поэтому мы играли в разговоры. В этой игре было всего два правила. Во-первых, в соседних словах менялись местами первые буквы.
– Ты – не моя младшая сестра, – говорил Шон. – Ты – моя сладшая местра.
Слова он произносил лениво, и буквы звучали у него не так, как у всех.
Второе правило заключалось в том, что каждое слово, содержащее в себе цифру, нужно было изменить так, чтобы цифра стала на единицу больше. Например, в слове «смотри» была цифра «три», которая в нашем разговоре становилась «четырьмя».
– Сладшая местра, – мог сказать Шон, – смотри (при этом «смотри» он заменял на «смо-четыре») будь внимательна. Впереди пункт проверки, а платить штраф я просто («просто» он менял на «про-двести») позволить себе не могу. Пора опять (здесь «опять» он менял на «о-шесть») пристегнуть ремень.
Когда это нам надоедало, мы включали рацию и слушали переговоры между водителями трейлеров, колесивших по трассам Америки.
– Остерегайтесь зеленого тарантаса, – произнес грубый голос, когда мы находились где-то между Сакраменто и Портлендом. – Полчаса тусовался в моей слепой зоне.
Шон объяснил мне, что тарантасами водители больших трейлеров называют обычные машины и пикапы.
Другой голос пожаловался на красный «феррари», который играл на трассе «в шашечки» на скорости 120 миль в час.
– Чертов ублюдок чуть не врезался в синий «шевроле», – пробился сквозь помехи еще один низкий голос. – Черт, в «шевроле» дети. Кто-нибудь впереди может унять этого гада?
Голос назвал свое местоположение.
Шон сверился с дорожным указателем. Мы были впереди.
– Я белый Пит на рефрижераторе, – произнес он.
Настала тишина, все искали в зеркалах белый тягач Peterbilt с рефрижератором. Затем ответил третий голос, еще более грубый, чем первый:
– Я – синий KW, тащу сушильную камеру.
– Вижу, – ответил Шон и показал мне темно-синий Kenwort чуть впереди нас.
Когда в наших зеркалах появился «феррари», Шон поддал газу и догнал Kenworth. Теперь два пятидесятифутовых трейлера ехали бок о бок, блокируя обе полосы. «Феррари» гудел, дергался взад и вперед, нажимал на тормоза, снова сигналил.
– Как долго его держать? – со смешком произнес хриплый голос.
– Пока не остынет, – ответил Шон.
Через пять миль они его пропустили.
Наша поездка длилась около недели, а потом мы передали Тони, чтобы он искал нам груз до Айдахо.
– Что ж, сладшая местра, – сказал Шон, когда мы приехали на нашу свалку, – опять (он привычно заменил «опять» на «о-шесть») возвращаемся к работе.
Оперный театр Ворм-Крик объявил о подготовке нового спектакля – «Карусель». Шон привез меня на прослушивание, а потом, к моему удивлению, решил пройти прослушивание сам. Там же был и Чарльз. Он болтал с девушкой по имени Сэди. Сэди было семнадцать лет. Она слушала Чарльза, кивала, но при этом не отрывала глаз от Шона.
На первой же репетиции Сэди подошла и села рядом с Шоном. Она прикасалась к его плечу, смеялась, поправляла волосы. Сэди была очень красивой – мягкие, пухлые губы, большие темные глаза. Но когда я спросила у Шона, нравится ли она ему, он ответил, что нет.
– У нее рыбьи глазки, – сказал он.
– Рыбьи глазки?
– Ну да, рыбьи глазки. Они чертовски глупы, эти рыбы. Они красивые, но в голове у них пусто, как в покрышке.
Сэди стала появляться возле нашей свалки в то время, когда работа заканчивалась. Обычно она привозила Шону молочный коктейль, печенье или пирожные. Шон с ней почти не говорил, просто брал, что она привозила, и направлялся к загону. Она шла за ним и что-то рассказывала, пока он возился со своими лошадьми. А потом она попросила научить ее верховой езде. Я пыталась объяснить, что наши лошади не объезжены должным образом, но Сэди была упорной. Шон усадил ее на Аполлона, и мы втроем направились к горе. Шон не обращал внимания ни на девушку, ни на Аполлона. Он никогда никому не помогал так, как мне. Это меня он учил подниматься в стременах, когда мы перебирались через глубокие овраги, сжимать бедра, когда лошадь перепрыгивала через ручей. Сэди всю дорогу дрожала от страха, но притворялась, что ей все нравится. Каждый раз, когда Шон посматривал на нее, она улыбалась ему накрашенными губами.
На следующей репетиции Чарльз о чем-то спросил у Сэди, и она ответила. Это происходило на глазах Шона. Через несколько минут Сэди подошла к нам, но Шон не стал с ней говорить. Он просто отвернулся, а она заплакала.
– Что случилось? – спросила я.
– Ничего, – отрезал Шон.
Следующая репетиция была через несколько дней. Казалось, что Шон все забыл. Сэди осторожно подошла к нему, и вдруг он ей улыбнулся. Через несколько минут они уже болтали и смеялись. Шон попросил ее сбегать в магазин напротив театра и купить ему «Сникерс». Сэди была счастлива, что он обратился к ней с просьбой. Она мигом сбегала в магазин и принесла ему батончик.
– Что это за хрень? – нахмурился Шон. – Я просил «Милки Вей».
– Нет, Шон, – возразила Сэди. – Ты сказал «Сникерс».
– Я хочу «Милки Вей».
Сэди еще раз сбегала в магазин и принесла «Милки Вей». С нервной улыбкой она протянула батончик Шону, но тот возмутился:
– Где мой «Сникерс»? Ты что, опять забыла?
– Ты же отказался! – воскликнула Сэди, и глаза ее заблестели. – Я отдала его Чарльзу!
– Забери!
– Я куплю тебе другой!
– Нет!
Взгляд Шона стал ледяным. Улыбка – обычно лукавая и игривая – превратилась в оскал.
– Я хочу тот «Сникерс». Забери его или не возвращайся.
По щеке Сэди покатилась слеза, тушь на ресницах потекла. Она вытерла щеку и снова улыбнулась. А потом подошла к Чарльзу и, сделав вид, что ничего не случилось, спросила, не отдаст ли он ей «Сникерс». Парень полез в карман, вытащил батончик и с изумлением смотрел, как девушка возвращается к Шону. Сэди вложила батончик в ладонь Шона как примирительную жертву и стала ждать его реакции, уставившись глазами в пол. Шон притянул ее к себе, усадил на колени и в три укуса съел батончик.