дома на Олений пик. Но той ночью я вторглась в отцовский дом как вор. У меня изменился ментальный язык, я поняла, откуда я пришла.
И это подтверждают мои собственные слова. Когда другие студенты спрашивали, откуда я, я отвечала: «Из Айдахо». Эту фразу за долгие годы я повторяла много раз, и каждый раз ощущала дискомфорт. Когда ты являешься частью какого-то места, когда врастаешь в его почву, тебе не приходится говорить, откуда ты. Я никогда не говорила «Я из Айдахо», пока не покинула его.
24. Рыцарь странствующий
На моем счету лежала тысяча долларов. Странно было даже думать об этом. Тысяча долларов. Из ниоткуда. Деньги, которые не нужны на сиюминутные траты. Я не сразу свыклась с этой мыслью, но потом начала понимать главное преимущество денег: они дают возможность думать о чем-то другом.
Как-то неожиданно и резко в центре моего внимания появились профессора. Казалось, что до получения гранта я смотрела на них сквозь толстое стекло. Учебники обрели новый смысл, я стала делать гораздо больше, чем требовалось.
Вот тогда я впервые услышала о биполярном расстройстве. Я сидела в аудитории 101, слушала лекцию по психологии. Профессор перечислял симптомы, список которых я видела на экране: депрессия, мания, паранойя, эйфория, мания величия и преследования. Я слушала со все большим интересом.
«Это мой отец, – написала я в конспекте. – Он говорит о моем отце».
За несколько минут до звонка кто-то из студентов спросил, какую роль подобные психические расстройства играют в сепаратистских движениях.
– Я имею в виду знаменитые конфликты в Уэйко, штат Техас, или в Руби-Ридж, штат Айдахо.
Айдахо мало чем знаменито, поэтому я решила узнать, что же такое Руби-Ридж. Студент сказал, что там был конфликт. Я порылась в памяти, пытаясь припомнить, слышала ли я это название. В словах было что-то знакомое. В моей памяти стали всплывать образы, слабые и искаженные, словно их заглушали какие-то помехи. Я закрыла глаза, и воспоминания нахлынули на меня. Я в нашем доме, прячусь за березовыми шкафами. Мама стоит на коленях рядом со мной, чуть дыша. Она облизывает губы, говорит, что хочет пить. Я не успеваю ее остановить, она поднимается и идет к крану. Я слышу выстрелы и собственный крик. Потом раздается удар, словно на пол упало что-то тяжелое. Я отвожу мамину руку и забираю младенца.
Прозвенел звонок. Аудитория опустела. Я пошла в компьютерный класс. Перед клавиатурой я немного помедлила: я боялась искать информацию, о которой потом могла пожалеть. Но все же я ввела в поисковую строку «Руби-Ридж». Википедия сообщила мне, что в Руби-Ридж произошла настоящая трагедия. Рэнди Уивер противостоял федеральным службам, в том числе службе маршалов и ФБР.
Имя Рэнди Уивера показалось мне знакомым. Читая текст, я слышала, как его произносит мой отец. История, которая тринадцать лет жила только в моем воображении, начала разворачиваться передо мной: сначала убит мальчик, потом его отец, потом мать. Правительство убило всю семью, родителей и детей, чтобы прикрыть то, что они сделали.
Я прокрутила статью к моменту первого выстрела. Федеральные агенты окружили дом Уивера. Они должны были только наблюдать. Уиверы не знали о них, пока не начала лаять собака. Решив, что собака почуяла дикого зверя, четырнадцатилетний сын Рэнди, Сэмми, отправился в лес. Агенты застрелили собаку. Сэмми был вооружен. Он открыл огонь. В результате погибли двое: федеральный агент и Сэмми. Отступая, Сэмми побежал по холму к дому, и его застрелили в спину.
Я читала дальше. На следующий день стреляли в Рэнди Уивера, который пытался добраться до тела сына. Труп лежал в сарае. Рэнди отодвинул засов на двери, его заметил снайпер, но промахнулся. Жена Рэнди, Вики, бросилась к двери, чтобы помочь мужу, и снайпер выстрелил снова. Пуля попала ей в голову, Вики погибла мгновенно. На руках она держала десятимесячную дочь.
Девять дней семья пряталась в доме рядом с телом матери. В конце концов переговорщикам удалось убедить Рэнди. Он был арестован.
Последнее предложение я перечитала несколько раз, не в силах понять. Рэнди Уивер остался жив? А знал ли об этом отец?
Я читала дальше. Народ был в ярости. Почти все крупные издания напечатали статьи, в которых правительство обвиняли в чудовищном пренебрежении человеческой жизнью. Министерство юстиции начало расследование. Начались слушания в сенате. В результате было рекомендовано провести реформу правил задержания, особенно в части применения оружия.
Уиверы подали иск правительству за убийство Сэмми и Вики Уивер на двести миллионов долларов, но отозвали заявление, когда правительство предложило выплатить трем дочерям Вики по миллиону долларов каждой. Рэнди Уивер получил сто тысяч долларов, и все обвинения с него были сняты. Все крупные новостные агентства взяли у него интервью, а позже он вместе с дочерью написал книгу. Теперь же он зарабатывал на жизнь, выступая на оружейных выставках.
Если и были попытки что-то скрыть, то неуспешные. Об этом писали газеты, велось официальное расследование, было привлечено внимание общественности. Разве это не мерило демократии?
Но одного я не могла понять: почему федеральные агенты окружили дом Рэнди Уивера? Почему он стал их целью? Я вспомнила, как отец говорил, что такое может случиться и с нами. Он всегда твердил, что однажды правительство придет за теми, кто сопротивляется промыванию мозгов и не пускает своих детей в школы. Тринадцать лет я считала, что правительство преследовало Рэнди Уивера именно по этой причине: они хотели заставить его отдать детей в школу.
Я вернулась к началу статьи и прочитала все еще раз. Но на этот раз я не стала пропускать ничего. Судя по всем источникам (и по словам самого Рэнди), конфликт начался, когда он продал два обреза агенту под прикрытием, с которым познакомился на собрании «Арийских наций». Я перечитала это предложение несколько раз, прежде чем мне стало ясно: главным в этой истории было не домашнее обучение, а приверженность идее верховенства белой расы. Правительство не собиралось убивать людей за то, что их дети не ходят в школу. Теперь мне все стало ясно. Я не понимала, как могла верить чему-то другому.
Отец считал правым только себя и верил только себе – после первой аварии, после второй, после моей травмы, после пожара, после падения Шона с палеты. Это мы платили за все.
Я даже подумала, что отец лгал нам. Но потом вспомнила страх на его лице, тяжелое, прерывистое дыхание и поняла, что он действительно верил, что нам грозит опасность. Я стала искать объяснений, и в моей памяти всплыли странные слова, услышанные всего несколько минут назад: паранойя, мания величия и преследования. И тогда все обрело смысл – и история на странице, и история, знакомая мне с детства. Отец, наверное, прочел о Руби-Ридж или увидел сюжет в новостях. А затем в его больном разуме этот сюжет перестал быть историей другого человека и стал его собственной. Если правительство пришло за Рэнди Уивером, оно может прийти и за Джином Вестовером, который годами сражается против иллюминатов. Не желая читать о подвигах других людей, отец сковал себе каску и вскочил в седло.
Я стала читать все, что только могла найти о биполярном расстройстве. Нам нужно было написать реферат по психологии, и я выбрала эту тему, а потом использовала это как повод, чтобы поговорить со всеми нейробиологами и когнитивными психологами университета. Я описывала симптомы отца, рассказывая о другом человеке, вымышленном дяде. Некоторые симптомы вписывались идеально, другие нет. Профессора говорили мне, что каждый случай уникален.
– То, что вы описываете, больше похоже на шизофрению, – сказал один из них. – Ваш дядя когда-нибудь лечился?
– Нет, – ответила я. – Он считает врачей агентами правительственного заговора.
– Это осложняет ситуацию.
С прямолинейностью бульдозера я написала реферат о влиянии биполярного расстройства родителей на детей. Статья получилась жестокой и обвинительной. Я писала, что дети таких родителей подвергаются двойному риску. Во-первых, они генетически предрасположены к подобному психическому заболеванию, и, во‑вторых, живут в ситуации стресса, поскольку родители не могут правильно исполнять свои обязанности по отношению к детям.
Я узнала о нейротрансмиттерах и их влиянии на химию мозга. Я поняла, что болезнь – это не выбор человека. Это знание могло бы внушить мне сочувствие к отцу, но я испытывала только гнев. Это мы заплатили за все. Мама. Люк. Шон. Мы получали синяки и порезы, мы теряли сознание, наши ноги горели, наши головы были пробиты. Мы жили в состоянии тревоги, постоянного террора. Наш мозг захлестывал кортизол, потому что мы знали: такое может случиться в любую минуту. Отец всегда ставил веру превыше безопасности. Он считал правым только себя и верил только себе – после первой аварии, после второй, после моей травмы, после пожара, после падения Шона с палеты. Это мы платили за все.
Я сдала реферат и отправилась в Олений пик. Пробыла дома меньше часа, прежде чем появился отец. Мы сразу же начали ссориться. Он сказал, что я должна ему за машину. Ему стоило лишь упомянуть об этом, как у меня началась истерика. Впервые в жизни я кричала на отца – не из-за машины, а из-за Уиверов. Ярость захлестнула меня. Я уже выкрикивала не слова, а какие-то нечленораздельные звуки. Почему ты такой? Почему ты так к нам относился? Почему ты сражался с придуманными монстрами, но ничего не делал, чтобы победить чудовищ в собственном доме?
Отец смотрел на меня с изумлением. У него дергались губы, руки безвольно обвисли. Он словно пытался поднять руку, что-то сделать, но не мог. Я никогда не видела его таким беспомощным со времени первой аварии, когда он сидел рядом с нашей изуродованной машиной и смотрел, как на глазах распухает мамино лицо. Тогда он не мог к ней даже прикоснуться, потому что на машину упали электрические провода.
От стыда или гнева я сбежала из дома. Я ехала до университета без остановки. Отец позвонил через несколько часов. Я не ответила. Истерика не помогла, может быть, поможет молчание.