Это обвинение оказалось столь созвучно глубинным страхам самой Эви – что она тоже сломается, что тоже разрушит жизни близких. И прозвучало оно из уст человека, который навредил ей сильнее всего, который навечно оставил на её душе шрамы… Эви сделала ровно то, в чём её только что упрекнул отец.
Она сорвалась.
Кинжал запел в её руке, и она воткнула его Гриффину в ногу.
– Дьявольское отродье! – закричал он, хватаясь за кровоточащую рану.
Эви выдернула кинжал. Её разрывало между сочувствием и удовольствием от того, что человек, который причинил ей столько боли, теперь тоже страдал. Гриффин упал на пол, двумя руками зажимая рану, чтобы остановить кровь.
Эви достала из кармана ключи от камеры, открыла дверь и вошла внутрь. Отец попытался отползти от неё. Она много лет заботилась о его здоровье, ухаживала за ним, как могут только дети; от этого чувства нельзя было избавиться так просто, но бесконечная ярость и грызущая обида тоже не уходили.
– Ну куда же ты? Останься, пожалуйста.
Эви наступила каблуком ему на ладонь и с тихим наслаждением послушала вопль, который он исторгнул. Этот звук напомнил ей, как кричали животные, которых он убивал на бойне в её детстве. Она вспомнила, каким отец был тогда. Как он обнимал её, пока она оплакивала животных, как она ехала у него на шее всю дорогу до дома.
Она быстро убрала каблук, чуть не споткнувшись, схватилась за грудь, тяжело дыша, перепугавшись собственной внезапной жестокости. Он заслужил это, но… Он не был достоин власти менять её саму вот так.
Он сел, и она помогла ему, поддержала за плечи, прислонила к стене, пачкаясь в крови.
– Чего тебе? – настороженно спросил Гриффин.
Эви попыталась говорить жёстко:
– Я хочу знать, что ты делал с мамой. Хочу знать, что вы с королём делали с её даром, и, самое важное, я хочу понять, за что боги прокляли меня таким отцом, как ты. – Она сняла руку с плеча Гриффина, настороженно глядя, как он устраивается у стены на другой стороне камеры, подальше от неё, снова зажимая рану.
Он зажмурился, потом устало посмотрел на неё, сдаваясь.
– Маленькая девочка на картине – лучшая подруга детства твоей матери, Ренна Фортис.
Эви удивилась:
– Ренна Фортис? Из семьи Фортис?
Семья Фортис была широко известна в королевстве: это были доблестные воины, род, который восходил к самому зарождению Реннедона. Поговаривали, что сама земля, на которой стоит их крепость, столь волшебна, что оживают даже растения. Эви не могла похвастаться хорошим образованием, но даже она многое слышала о них: это была легендарная семья.
Гриффин был бледен, словно его выдуманная болезнь вдруг стала настоящей, – вероятно, от кровопотери. Нужно попросить Татьянну исцелить нанесённый ею урон, но это подождёт. Теперь у Эви имелись нужные сведения, надёжная ниточка и просто замечательный шанс найти маму в самом благородном семействе Реннедона – не по крови, но по чести.
Однако она ещё не закончила. Последние годы с мамой творилось что-то помимо дара, над которым она почти потеряла контроль, и один из немногих людей, кто знал необходимые ответы, истекал кровью прямо перед Эви.
Он казался таким слабым.
– Эви, смилуйся. Я твой отец. Что-то же это должно значить для тебя.
Очевидно, он пребывал под впечатлением, будто может задурить Эви голову, но она больше не собиралась поддаваться.
– Что вы с королём сделали с мамой? – Она шагнула вперёд, нависая над ним, с кинжала капала кровь.
Отец ответил, разглядывая собственные руки:
– Я поступил, как счёл правильным.
Он не врал. Эви не знала, откуда такая уверенность, но чувствовала, что права: на лице Гриффина проступал стыд.
– Ты уничтожил её, – ответила она, ощущая пустоту внутри.
Отец поднял взгляд. Эви и не думала, что он может ещё сильнее упасть в её глазах, но тут он прошептал:
– Я не хотел.
Вдруг она поняла, что с неё хватит. Хватит этого разговора, хватит его самого. Ей хотелось причинить ему столько же боли, сколько он ей, и от этого тоже становилось не по себе. Это ни к чему бы не привело. Сейчас он не мог дать ей ничего, кроме горя.
– Ты больше меня не увидишь, – холодно произнесла она. – Я забуду тебя. Буду жить дальше, буду счастлива, а ты останешься здесь. Сгниёшь тут, слабый и одинокий, и пусть тебя согревает твоя славная честь. – Она покачала головой. Он казался таким жалким и маленьким, этот человек, который когда-то казался ей гигантом. – Надеюсь, оно того стоило.
Кровь с кинжала капнула ей на сапог. Решётка скрипнула, открываясь. Эви почти уже ушла, почти покинула его, почти спаслась от этой пытки. Но его следующие слова заставили её остановиться, и её гнев остыл, обратившись чем-то новым – чувством, которое она почти не могла распознать, словно смотрела, как мучают её открытое сердце, не в силах остановить это.
Она расслабилась лишь на миг, но было уже поздно.
– Если хочешь узнать, что мы с королём сделали с даром твоей матери… – Отец помедлил, словно замахиваясь кулаком, чтобы ударить посильнее.
Она смотрела на него широко распахнутыми глазами, а Гриффин Сэйдж, будто наслаждаясь моментом, сказал с мерзкой улыбочкой:
– Можешь, спросишь об этом брата?
Глава 50Злодей
Тристан двадцать минут простоял перед дверью в подвал.
Боги знали зачем. Была куча других вещей, которыми следовало бы заняться: разобраться с запросами от наёмников, пытать новых работников каким-нибудь особо жестоким образом – например, заставить их колоть лёд. Но вместо этого он нервно мерял шагами коридор, дожидаясь, пока откроется дверь.
После того поцелуя у него разболтался мозг.
Он пытался забыть его – так пытаются увернуться от летящего в лицо кирпича. Неизбежно, больно, и отскочить всё равно не получится.
Нужно было на что-то отвлечься. Развлечься. Нужно…
«Кингсли!»
В поле зрения появился лягух, за которым гнался Гидеон Сэйдж – взъерошенный, вспотевший, он нырнул за лягушкой и повалился на пол. Земноводное вспрыгнуло Тристану на сапог и с довольным видом поглядело на него золотистыми глазами.
– Кингсли, во что ты играешь?
Тристан расцепил руки, наклонился и терпеливо дождался, пока лягух свободной лапкой накорябает слово и поднимет табличку. Кто знает, где он держал эти таблички.
«АПОРТ».
Тристан прыснул, Гидеон поднялся и с сердитым видом обвиняюще ткнул в Кингсли пальцем.
– Очень мило, черепаха ты придурочная.
Тристан одарил брата Сэйдж невозмутимым взглядом и поднял бровь.
– Это лягушка.
Сквозь витраж упал лучик света и попал прямо на Кингсли и его крошечную корону. Гидеон цокнул языком:
– Ты всегда такой душный, Маверин?
Тристан хмуро посмотрел на него:
– Да.
Гидеон прыснул:
– Понимаю, чем ты ей приглянулся.
Тристан фыркнул и принялся рассматривать один из пожарных шлангов, которыми несколько месяцев назад Сэйдж озаботилась в целях безопасности. Чтобы проверить, всё ли работает как надо, а вовсе не для того, чтобы спрятать покрасневшие щёки.
Ему вовсе не нужно было, чтобы кто-нибудь, и уж особенно брат Сэйдж – человек, работающий на врага, – догадался о… привязанности, которую Тристан испытывал к своей ассистентке. Стоит только кому-нибудь узнать, и это чувство станет настоящим, реальным. И от него уже будет не отделаться, как от чудовища, которое гонится за тобой по лесу.
Как «Спасайся кто может», только вовсе не так весело.
– Ей все нравятся, – буркнул Тристан.
Гидеон почесал шею, всё так же ухмыляясь.
– Эви нравятся отнюдь не все. – Тристан собрался возразить, но Гидеон перебил его: – В детстве она вечно соглашалась со всем, вечно делала, что велено. Наизнанку выворачивалась, лишь бы родители были довольны. Мне всегда казалось, что так нельзя, но, наверное, к ней относились строже. От неё ждали большего.
Гидеон покачал головой, кашлянул в ладонь и продолжил, сверкая зелёными глазами:
– Ей никогда не нравилось устраивать сцены, даже в ущерб себе. Как-то раз соседка связала ей такую колючую шаль, что Эви покрылась сыпью, но всё равно не снимала шаль, потому что это был подарок. – Брат Эви закатил глаза, словно эта милая история не выжимала все соки из крошечного, непривычного к такому сердца Злодея. – Но ты не путай. Если она со всем соглашается, это ещё не значит, что человек ей нравится. Все эти годы она никого не пускала в сердце.
Тристан смотрел себе под ноги.
– Вряд ли ты знаешь её достаточно хорошо, чтобы говорить так уверенно.
– Может, и нет, – сказал Гидеон, – но я видел, что она не боится возражать тебе, спорить, говорить как есть. Она доверяет тебе и знает, что ты не станешь ругаться.
«Она доверяет тебе».
«Какого пустыря он решил выложить мне всё это?»
Тристан сглотнул и снова принялся мерять шагами коридор, а Кингсли держался за его сапог.
– Ну, это вполне обоснованно. Я её начальник, между нами должно быть определённое доверие и честность, чтобы добиться результатов.
Гидеон посмотрел на него почти что с жалостью:
– Ты совсем пропал, да?
Тут из-за угла появилась Ребекка, впилась взглядом в дверь подвала и спросила, стараясь сохранять непринуждённый вид:
– Она ещё не вышла?
Тристан понимающе улыбнулся, и Ребекка набросилась на него:
– Я не ради себя спрашиваю! Там никто не работает! Весь офис уже знает, что она пошла ругаться с отцом, и все на ушах стоят. Скорей бы она вернулась. – Ребекка подбоченилась. – Если хоть ещё один гвардеец спросит меня, где сыр проволоне, я разобью очки о бетон, только чтобы не видеть больше никого!
Из-за угла высунулась очередная голова, перебив Ребекку.
– Так что, она всё ещё там? – Гушикен нервно перетаптывался.
Тристан сжал переносицу.
– Я же приказал всем вернуться к работе.
Татьянна не стала выглядывать из-за угла, как Блэйд и Ребекка, а вплыла с властным видом, которого больше не было у Тристана.