– Это кто такой? – спросил Турка у Лены.
– Не знаю.
Турка оттолкнул мало́го, тот как в замедленной съемке сделал несколько шагов назад.
– Все расскажу! – пригрозил он уже без особого энтузиазма.
– Слышь, обмылок! Я тебе потом башку разобью, понял?
– Она нормально берет? – осклабился пацаненок. Хлопнула дверь подъезда, эхо прокатилось по этажам.
Турка заревел и бросился на малого, тот рванул прочь, но Турка ударил ему сзади по ноге, и пацан упал в лужу.
Кед со следами засохшей грязи несколько раз с силой ткнулся в бок малому, который, видимо уже по привычке прикрывал ребра локтями. Турка не сдерживал себя, а Лена его оттаскивала, тянула в сторону:
– Хватит! Все, хватит уже!
– Конечно, хватит… Идите уже шпилиться!
– Ах ты урод! – тут уже сама Конова врезала ему кроссовкой.
– Что творится, о-е-ей! – закаркала какая-то старуха. – Мордуют средь бела дня!
– Мы за дело.
– Я милицию сейчас вызову!
– Бежим, – шепнула Лена. Увлекла Турку к подъезду, и они скользнули внутрь.
Вбежали на второй этаж. Турка согнулся, задыхаясь.
– Вот урод! – сказала Лена. – Слушай, у меня тетя дома. Не могу в квартиру пригласить, уж прости. А то начнется потом – «вот, привела». Она знакома с Вадиком.
– Так… – Турка снова ощутил внутри пустоту. Ступеньки под ногами стали мягкими, как из пластилина, ненадежными. – У вас все-таки серьезно?
– Как тебе сказать… Поговорим об этом потом! – Конова быстро чмокнула Турку в щеку. – Вот. Это на дорожку…
Они стояли в пролете между вторым и третьим этажами. Турка как во сне поднял ладони и положил их на плечики Коновой. Из холода его бросило в жар, подмышки вспотели. Губы Лены призывно приоткрылись, а глаза подбадривали.
А вдруг это только кажется?
И вовсе он Ленке не нравится – иначе зачем ей устраивать спектакли? Обшарпанные стены с надписями, зловония, паутина, вместо гардин прикрывающая узкую раму окна, – все это растворилось, перестало существовать для Турки. Он видел только манящие, чуть влажные губы, и теплые карие глаза – с прежней дымкой печали.
Наверху хлопнула дверь. Наваждение спало, рассеялось.
– Ладно, я пойду. Хоть бы тетка нас в окно не видела!
Турка опустил руки. Постарался запомнить форму плеч, как опытный скульптор запечатлевает в памяти мимолетный образ.
– А как же бег?
– Завтра в школу приду. Тогда и скажу точно. Пока! – она упорхнула вверх по лестнице. Турка еще какое-то время стоял, глядя на бетонные ступеньки. Завтра опять школа, верно. На мгновение Турка забыл, где он учится, и вообще – кто он?..
Никогда еще ничего подобного не испытывал.
– Романтика, елки-палки, – пробормотал он, спускаясь по лестнице.
Конечно, в понедельник Анка выясняла, по каким причинам ученики не явились на субботник. Чуть ли не половина физ-ры на это ушла. Странно, что Анка ни слова не сказала насчет презервативов, история будто заглохла.
Затем класс бегал вокруг школы. Бедняга Алик чуть легкие не выплюнул, а Проханов подвернул ногу.
Осталось десять минут, и пацаны попросили у Анки мяч – в футбол сыграть.
– Играют только те, кто был на субботнике.
В итоге на команды так и не поделились, потому что Тузов и компания пригрозили Березину и другим «футболерам», мол, если будете играть – вам крышка.
Ну и само собой, было обществознание. «Сексознание!» – снова не преминул заметить Проханов.
Синяк у Вовки немного сошел. Часть пятна прямо у уголка глаза сделалась ярко-желтой, с вишневой примесью, как будто он попользовался мамиными мазилками из косметички.
– Ха! Да ты в гомики окончательно заделался! – ржал Рамис, а Крыщ ему поддакивал, тыча пальцем. Вовка ослепительно улыбался и отшучивался – «так и есть», «понятное дело». И только Турка чувствовал исходивший от него холод.
– Ничего, пусть смеются, пока могут, – бормотал Вова. – Ничего…
До этого сидели на МХК, разбирали что-то там про Древний Египет. Галина Марковна орала, что класс ни черта не знает и что почти все сплошь дегенераты.
– Раньше были дети как дети! Что с вами такое стало?! Вол, я тебе говорю, прекрати! Что ты там по парте катаешь? ДЕБИЛ! – мощная грудь Галины Марковны вздымалась и опадала. Кроме «упавшего на ее голову МХК», эта мегера вела еще и музыку в младших классах. Турка вспомнил, как сам подкалывал Вову за его безукоризненную тетрадь, классе в третьем еще. Вован тогда сидел с Кондратьевой и каждый куплет выписывал разными цветами гелевых ручек: зеленым, красным, синим.
– Да я не делаю ничо!
– Скотина, – хлопнула белой пластиковой линейкой по столу Галина Марковна. – Так, повторяем параграф. Сейчас буду спрашивать по списку.
– Всех? – спросил кто-то.
– Тебя первым, Водовозов. Кстати, где твой брат?
– Заболел. Горло и температура.
– Так, а ты кто будешь? – прищурилась Галина Марковна, устраивая шары задницы на стуле. На мясистый нос с крупными порами и бордовыми прожилками она нацепила очки. Тонкая квадратная оправа, шнурок трет родинки на шее. – Леша или Гриша?
– Я Гриша, а заболел – Леша.
– Господи, девятый год у меня учитесь, а я вас, близнецов, так и не научилась различать! Вас хоть мама не путает?
Гришка только пожал плечами, улыбаясь. Понятное дело, он уже успел привыкнуть к тому, что их все путают, и особого внимания на шуточки и вопросы не обращает. Они такие, близнецы, бывает, что-то как выдумают! Экзамены в прошлом году друг за друга сдавали. Леха больше шарит в геометрии и в матеше, а его брат – гуманитарий. И никто тогда подмены не заметил.
– Повторяйте тему! Тузов, ты готов ответить? А ты, Китарь? Вот и сидите молча. В книгу уткнулись, я сказала! Тоже мне еще, изводите девчонку молодую! Я такого никогда не терпела. Да если б вы только попробовали что-нибудь выкинуть на моем уроке, я бы вас как тузик грелку порвала, клочки б по закоулочкам летели! Вы ее на руках носить должны! Молоденькая, только после пединститута…
Вроде бы кто-то сказал «да конечно, летели». Видимо, не рассчитал со звуком, и получилось слишком уж громко. Кто-то пошутил насчет того, что в пединституте учат на педиков, послышались смешки.
Галина Марковна открыла дверь, выглянула в коридор. Вол поднялся и начал дергать тазом и крутить «факи» в мощную квадратную спину. Смешки усилились, Вол с довольной ухмылкой плюхнулся на стул. Угри, шрамы-вмятины от прыщей, оспинки на его лице медленно заливал нездоровый румянец.
– Давайте. Гриша, готов?
– Можно еще три минутки повторить?
– Ладно. Вол, а ты что там?
– А чо?
– Отвечай. Вставай. Я за тебя в последний-то год возьмусь!
– А ЧО?
– «Чо» по-китайски «жопа», – вставил Проханов, и класс прыснул.
– Отвечаешь? Или ставлю «два», и пошел вон из класса.
– Галина Марковна, а чо я?! – скрипуче воскликнул Вол.
– Отвечаешь? Раз, два… Все, можешь сидеть дальше.
– Так сидеть или выходить? – снова ухмыльнулся Вол.
– Ты мне рожу свою еще покриви! Дурак несчастный!
– А чо вы обзываетесь? За это на вас в суд можно подать!
На мгновение музы́чка опешила. Редко кто ей дерзил. Даже самые отъявленные хулиганы молча терпели все ее высказывания в свой адрес. Переговорить музы́чку невозможно, а память у нее великолепная: что-то не так сказал в сентябре – будь уверен, весь год она будет капать на мозги, пилить. И еще через пару лет напомнит.
Ну и на руку тяжела. Она раз залепила какому-то дерзкому пацику пощечину – так он сознание потерял.
– Ишь ты, какой умный! Выискался мне, тоже! А на вас, на малолетних преступников, в суд подавать не надо?
– А чо мы?
– Да не «чо»! Это твое «чо» меня уже достало! Когда ж ты уже свалишь и скроешься с глаз моих долой, идиот?!
– А ЧО?!
– Все, Вол, хватит, – музы́чка тяжело дышала, по шее и щекам поползли вишневые пятна. – Кто там отвечает? Давай, Водовозов. Или тоже «пару» хочешь?
В таком ключе и прошел урок. Разве что Вол все-таки смог украдкой нарезать шариков из жвачки и кидал ими в Саврасову. Турка по привычке разглядывал черно-белые портреты на фотобумаге – когда он пришел в этот кабинет в первом классе, портреты уже выглядели старыми. На время ремонта их снимали. Моцарт, Шуберт, Бах, Чайковский, Мусоргский, Бетховен, Шопен. Турка давно заметил, что чем-то Конова похожа на Бетховена. Будто сестра. Тут великий композитор был запечатлен молодым, с грустным взглядом и печально изогнутой нижней губой.
Где-то ближе к концу урока в косяк двери раздался стук. На пороге появилась женщина, и без труда можно было понять, кто она. У нее были такие же, как у сына, матово блестящие глаза, круглые, словно коричневые пуговицы. И выражение лица почти такое же.
– Здравствуйте. Я мама Саши Вола. Пока весь класс тут, можно задать вопрос?
– Ну, у нас вообще-то новая тема… – Галина Марковна поглядела на нее поверх очков. – Ладно, так и быть. Сразу домашнее задание запишите! – прокричала Галина Марковна. На пальцах у нее были перстни с разноцветными стекляшками. За годы преподавательства горло музы́чки все-таки попортилось, словно исцарапанная иглой виниловая пластинка, голос стал надтреснутым.
Записали домашку. Галина Марковна кивнула матери Вола. Она так и стояла возле доски, будто отвечать собралась. И вдруг спросила:
– Скажите, кто принес кондомы в класс?
Некоторые захихикали. Вовка покраснел, сдерживая смех. «Тузовы» за последними партами затопали ногами. Лицо Вола приобрело вид сырого мяса, пролежавшего день на солнцепеке.
– Хватит смеяться! – взвилась Галина Марковна. – Все бы им ржать! Вам задали вопрос – так отвечайте!
Постепенно воцарилась тишина. Перешептывания и смех прекратились. Все приняли более-менее серьезный вид. Турка сидел на том же месте – третья парта среднего ряда. Она отлично просматривается с учительского места.
– Так кто принес? – повторила мать Вола.
– А чо? – едва слышно пробормотал Вовка, и Турка прыснул.