Вдовин – как подсыхающий плевок на асфальте. В него «наступали» изредка, поколачивали там или прикалывались, потому что он обычно мог решить все варианты любых контрольных. Незаметный всегда, как тень.
– Тихо! Сами как курицы раскудахтались! Не хочет и не хочет. Он правильно сделал, признался, что не готов. Это лучше, чем прострелить кому-нибудь башку или сломать себе ключицу. Викторыч, помнишь этого, как там его…
Близнецы отстрелялись нормально. Дошла очередь до Турки. Пальцы вспотели и подмерзли в перчатках. Ствол как кусок грязного льда, а приклад медового цвета, гладкий, отполирован множеством ладоней. Поле, брезент, гильзы, мишени – все вокруг выцветшее, а приклад яркий и живой.
Что-то там говорил Чапай, Турка его не слышал. Он выпустил положенные пять патронов, при каждом выстреле сильно дергаясь из-за отдачи (вечером на передней дельте расплывется синяк, и пару недель Турка будет испытывать дискомфорт на брусьях). Уши заложило, в черепе, как в жестянке, метался мышиный писк. Турка положил автомат на брезент и вытянул руки по швам:
– Давыдов стрельбу закончил!
Его похлопали по плечу. Собственного голоса Турка не слышал. Лишь по физиономиям товарищей понял, что закрыл мишени неплохо. Далеко, конечно, до Водовозовых – снайперы чертовы. Жалко, что Ленка не видела.
Турка присоединился к небольшой кучке тех, кто обсуждал стрельбу. Березин оживленно размахивал руками, Вдовин кивал и делил воздух ребрами ладоней на равные части, что-то растолковывая, раскладывая по полочкам. Наконец слух вернулся, но у самой барабанной перепонки до сих пор щелкало.
Так потихоньку увеличивалось число отстрелявшихся. Вол упрашивал Василия Ивановича разрешить ему все-таки занять огневой рубеж, но Чапай был непреклонен.
– Пиво пил? Пил. Отставить, боец!
Уфимцев выстрелил аж семь раз, но Чапай его не останавливал. Он и стрелять его позвал почему-то не по алфавиту. После того как Антон отчитался о законченной стрельбе, обэжэшник отпустил ему отцовского леща. А Уфимцев лишь довольно ухмылялся. Рамис на «калаш» не претендовал, с гипсом не особенно постреляешь. Они с Тузовым, Крыщем и остальными стояли обособленно, изредка взрываясь противным смехом.
Вот наступил черед Вовки.
– Тут три патрона осталось. Можно мне новую обойму?
– Предыдущий же парень стрельнул лишку. Патроны лимитированы, – флегматично ответил Михаил Викторович, протирая линзы бинокля.
– Так нечестно, – возмутился Турка. – Дайте ему патронов!
– Плетнев, оружие наизготовку!
– Ладно. Не надо. Мне и трех хватит. – Вова занял огневой рубеж, прицелился. Налетел сильный порыв, ветер пролез под куртку, и по спине Турки побежали мурашки.
Вова медленно опустил автомат. И так же медленно развернулся.
– Ты чего, Плетнев? – сказал Чапай.
– Отойдите.
– Ты куда целишься, сынок?! Вова, ты с дуба рухнул? – голос у Василия Ивановича зазвучал механически. – Опусти автомат!
– Вы, ублюдки! Танцуйте, – он мотнул стволом в сторону Тузова. Разговоры мигом стихли. Над полем повисла тишина, прерываемая лишь воем ветра. – Слышите, ау?
– Хрен там! Выстрелит он! – выкрикнул Рамис. – У тебя очко играет. Вон как губки трясутся, как у…
«Откуда гром в такую погоду?», – подумал Турка. Сухой, резкий, и затихает в ушах, как эхо в колодце.
Рамис повалился на мерзлую землю. Василий Иванович выронил журнальчик. Ветер радостно зашелестел страничками, подхватил какие-то листки, и те завертелись в танце, образуя подобие смерча. У инструктора дрожали руки, а Турка глядел на своего друга.
Медленно сделал вдох. Выдох. Сердце работало с перебоями, время застыло. У всех пацанов лица были одинаковые, как у манекенов.
– Я СКАЗАЛ, ТАНЦУЙТЕ, ТВАРИ!
Кася и Крыщ начали топтаться на месте, вихляя бедрами и нелепо двигая руками.
– ТЕБЕ ОСОБОЕ ПРИГЛАШЕНИЕ НАДО?! ДВИГАЙ ЖОПОЙ, КУСОК ГОВНА!
– Пожалуйста, не надо больше стрелять, успокойся, Вова… – бормотал Чапай. Куда-то ушел весь его бравый героизм бывалого вояки.
Тузов тоже задвигался, и Китарь. Вова стрельнул еще раз, и пуля ушла в землю прямо около их ног. У Тузова побелело лицо и едва заметно задрожали ладони.
Чапай ныл и уговаривал Вовку, дрожа теперь всем телом, а инструктор стал весь землистого цвета. Вова шагнул чуть ближе. Теперь слева от него стояла многочисленная группа отстрелявшихся, в том числе и Турка. Все с раскрытыми ртами, и никто не мигает. Инструктор все натирал бинокль, а ветер ерошил его волосы.
Слева от Вовы продолжали топтаться пацаны. Рамис стонал, зажимая рану. И без того грязный бинт на гипсе окрасился бордовым.
– Нету жизни, уроды! С душой танцуйте, – проговорил Вова. – Что же ты? Уже не такой ты храбрый, а, тормоз?
– Я тебя потом убью, – прошипел сквозь зубы Тузов.
– Потом – это когда? – ухмыльнулся Вова. – Сразу после танца? Или после того как я тебя обоссу?
– Думаешь, сойдет это тебе так? У тебя не хватит духу меня убить. – Тузов говорил размеренным тоном, но почти не разжимал зубов. И веко у него подрагивало. – Ты – слабак, поэтому тебя и чмырят все. Так говном и останешься.
– Слушай, инвалид, – мотнул головой Вова. Глаза у него сузились. – Словесный понос, что ли? А ну-ка, верти задницей. А еще лучше – подбери ком земли и сожри. Давай быстро.
– Нет.
– Хватит, Вова… – пропыхтел Чапай. – П-полож-жи а-автомат.
– Не хватит! Эта мразь изводила меня два года! А обезьяна – еще больше. Так какого хрена я должен опускать ствол?! Да пошли вы все, козлы!
– Ты же не хочешь в тюрьму, Вова, – прохрипел Чапай.
– Ты не выстрелишь, – у Тузова дрожали губы. – Если трусу дать в руки оружие… Сосунок…
Когда рассеялся пороховой дым, Турка увидел искаженное гримасой лицо Тузова. Он кривлялся и орал, а на джинсах у него растекался целый архипелаг клякс и потеков, а из раны в паху хлестала кровь. Вова бросил автомат на брезент, а сам опустился рядом на землю. К нему сразу бросился Чапай, а инструктор выудил мобильник и тыкал в кнопки, как робот.
Вова сел на землю и завыл, перекрывая ветер.
– Алло? Скорая?
– Быстро, хватайте его!
– Носилки есть? На носилках надо бы!
– А-а-а-а-о-оуууууыыыыооуууаааааа!
Турка подумал, что неплохо было бы проснуться.
Но нет, не получалось.
Эпилог
Рамиса положили в психушку, у него шарики за ролики заехали. Ни с кем не разговаривает, вообще не реагирует. Пуля разорвала куртку и только лишь скользнула по коже, так что в физическом смысле он легко отделался. Отец Рамиса, торгаш, клялся, что это так не оставит, и что подожжет Вовкин дом – всякую чушь гнал. Что будет дальше с Вовой – неизвестно, одно точно: на подкурсы зимой он не пойдет. Его отец, в свою очередь, приложил все силы, задействовал свои связи, но нанесение «тяжких телесных повреждений» – не шутки. В тюрьму Вову точно не посадят, но когда теперь закончится вся эта катавасия, никому не известно.
Тузов теперь кастрат.
На уроках только о стрельбище и говорили, учителя забыли про ГИА, про выпускные классы. На переменах беспрерывно обсуждали случившееся. На Турку сыпались вопросы, он даже раз подрался из-за этого.
Турка искренне обрадовался каникулам. Все рожи вокруг опротивели, все надоело.
Права Ленка. Вокруг одна слякоть.
Школа № 75 засветилась в новостях. По «Первому» каналу показали, по «НТВ», рассказывали и про другие случаи подростковой стрельбы. Смешали все в кучу. И кому какое дело, что произошло это на полигоне, а не в школе?
Несколько дней Турка ходил как в тумане. Он снова и снова прокручивал ситуацию, думал и думал о Вовке, и эти мысли почти вытеснили из сознания Лену.
Теперь Вова никуда не поступит, и от армии косить тоже не надо, поскольку с судимостями не берут, «палка» Хазовой тоже откладывается на неопределенный срок (а ведь сколько он об этом говорил!). Новый год несчастный Вова и его родители не встретят по-человечески. И больше он не переступит порога родной школы.
Несколькими «легкими и плавными» движениями указательного пальца Вовка лишил себя будущего.
В последний день учебы все обсуждали, где, с кем и как будут отмечать Новый год, сколько литров спиртного уже закупили, сколько пригласили телок. Турка только плечами пожимал.
– Хочешь – с нами давай, – предложил Молчунов. – Только бутылку захвати, за́куси там. Мы на квартире у Карины будем, есть там одна давалка. Короче, она с подругами и несколько пацанов. Двойничок, ты его знаешь. И еще Сява, мелкий тот, помнишь, на футболе был? Еще кто-нибудь подтянется…
– Может, и приду. Я позвоню, если надумаю.
Хазова плакала. Конечно, все забыли о бойкоте. Она рассказывала, какой он хороший, ее Вовочка, и что она не сможет без него жить. Клялась, что будет ждать его из тюрьмы, если дойдет дело. Короче, Хазова стала местной звездой, затмив на время всех. У нее спрашивали, не замечала ли она отклонений в поведении своего возлюбленного, и Рита клялась, что Вовка вел себя как обычно.
Алик и Проханов сидели ниже травы, тише воды. Разговаривали они с Марией Владимировной после РЕПЕТИЦИИ или нет, неизвестно, но с Туркой учительница даже не попрощалась. Мария Владимировна уволилась. Теперь историю и обществознание будет вести другой преподаватель – уже ищут замену. Училка исчезла, будто и не было ее, и никто в свете произошедших событий даже не особо заметил этого поспешного увольнения, а если и заметил, так что с того? Одна ушла – придет другая.
Василия Ивановича – Чапая – тоже будут судить.
За елкой Турка и его отец пошли на ближайший базар, Авас обещал отдать со скидкой. Пожаловали холода, и столбик термометра опустился до минус семи градусов.
– Снег обещали, – шмыгнул носом отец. – Хоть бы пошел. Не люблю, когда голый Новый год. Ты вообще как? Мать говорит, что тебе к психологу надо. Волнуется. Нормально все?
– Нет, – ответил Турка. Он думал и о маме тоже, что впервые в жизни они будут встречать Новый год без нее. Не отпускают врачи, хоть ты тресни. Еще пару месяцев назад он счел бы за позор встречать праздник в веселой компании родителей и их друзей.