Люблю вас, ваша Кирра».
Я перечитывала письмо уже не в первый раз. Ребята решили оставить его у меня, я согласилась, но сейчас эта идея не казалась мне хорошей. Вся академия отходила после вчерашнего – как выяснилось, никто не помешал нам устраивать вечеринку, потому что это входило в план ректора – дать первокурсникам попрощаться друг с другом. Многие из тех, кто, как Кирра, понял, что не выдержит больше, знали о своем уходе заранее. Кирра тоже знала, притворялась веселой и пьяной, танцевала с нами и знала, что это в последний раз. Я сидела на кровати и, обнимая себя за колени, пыталась вспомнить каждый эпизод этой ночи. Что мы говорили друг другу, что она говорила нам и как на нас смотрела, но все слилось в сплошную череду цветных вспышек, песен и слов. Я никогда не могла запомнить именно то, что важно.
Заскулив, я в бессильной злости отпинала подушку, чувствуя себя ребенком, которого обманули жестокие взрослые. К черту! Даже умирать было не так грустно и обидно.
Помучавшись немного, я попробовала подремать. Прошел почти целый день, но я так и не выползла из постели, не хотела есть, не хотела ни с кем разговаривать, но то ли отвыкла уже от такого долгого уединения, то ли тоска оказалась слишком сильной, но, когда за окном резко стемнело, я вскочила и заметалась по комнате, пытаясь привести себя в божеский вид. Хорошо еще, причесываться не надо. Минут через десять, ограничившись тем, что просто надела юбку и блузку, выскользнула в коридор. Было тихо и мрачно, не я одна выбрала грустить в одиночестве. Впрочем, это решение я собиралась изменить.
Первое, что пришло в голову – пойти к Морису. Но потом вспомнила наш нелепый пьяный поцелуй, и стало неловко. Тогда к Рэнди? Я помнила, как к нему добраться, но, не дойдя до спуска в подвал всего ничего, остановилась. Рэнди… Он ведь собирался позвать Кирру на свидание. Может, надеялся на ответные чувства, может… Может, ему сейчас даже хуже, чем мне? Я зябко поежилась и обняла себя за плечи. Змейки уныло свернулись в клубочки, наверняка придавая мне вид домохозяйки с кучей зеленых бигуди, да только смотреть все равно было некому.
Чего я хочу? Утешать или быть утешенной? Готова ли сейчас я стать жилеткой для слез?
Скажи мне все это кто-то другой, я бы первая обвинила его в эгоизме и трусости. Кто бы знал, что сама я оказалась ничуть не лучше. Отступив назад, я помялась немного и стала подниматься по лестнице, вспоминая все, что Морис рассказывал о своем жилье. Вроде бы последняя комната на четвертом этаже. Кажется, направо от лестницы. Я поднялась, огляделась и увидела, что слева коридор заканчивался балконной дверью. Значит, все-таки направо. Я пошла к двери, и звук шагов эхом отдавался от голых стен.
Рука поднялась, замерла и спустя пару долгих секунду постучала.
С той стороны двери послышались шаги, потом щелкнул замок, и в узкую щель высунулся нос.
– Кто там?
Я пропихнула носок туфли и силой увеличила щель. Морис такого не ожидал и едва не вывалился мне под ноги.
– Извини, я просто не… – начала я и заткнулась, разглядев товарища. – Морис?
– А ты кого ожидала увидеть? – пробурчал он и попятился назад, в спасительные недра комнаты. Но бежать было поздно, я уже все видела.
На Морисе была маска. Нет, не так. На нем была масочка. Тканевая, с прорезями для глаз, а пепельную шевелюру поддерживал плюшевый ободок милейшего нежно-розового цвета. Невозможно было смотреть на это спокойно.
– Так миииило! – протянула я, прикусив губу, чтобы не заржать. – А масочка от чего? От появления трупных пятен?
– Знаешь, что… – возмущенно заговорил Морис, но, набрав в грудь побольше воздуха, просто выдохнул, так и не закончив. Мне тоже уже расхотелось веселиться, и маска с ободком уже не казались мне поводом для смеха. – У меня еще одна есть. Дать?
И мы сели на полу, привалившись спиной к кровати. Тканевая маска приятно освежала, облепив лицо, и я подумала, какой классный девичник можно было бы замутить с Киррой. Подумала и шмыгнула носом.
– Не то, чтобы мне в радость возиться с ревущей девушкой, но можешь немного поплакать, – разрешил Морис, и голос у него, к слову, подозрительно дрожал. – Только аккуратнее.
На мне была тканевая маска, в которой очень сложно не выглядеть смешно и немного глупо, внутри у меня все обливалось кровью, а память была заполнена картинками того, что уже никогда не повторится. Я не плакала, когда сама умерла, но сейчас глотала слезы.
– Не хочу, – обманула я. – Не буду я плакать.
А слезы все-таки потекли, маска начала соскальзывать, и я упрямо ее подтягивала на место.
– Чего тут оплакивать? – бурчала я. – Мы все давно откинулись, если ей было тут тяжело, то и пусть. Хоть после смерти можно делать то, что захочется? Я не буду плакать, потому что… Я… Я так виновата.
Я сгорбилась и спрятала пылающее лицо в ладонях. Я искала облегчения. Я искала прощения.
Но меня уже некому было прощать.
Морис закинул руку мне на плечо и надавил, притягивая к себе. Я буквально упала на него, но продолжала кусать губы, чтобы не реветь.
«Ты самый смелый и крепкий человек, которого я знаю. Тебе все нипочем, и это очень круто».
– Я не такая, – пробормотала я куда-то в рукав Мориса, пропитывая его слезами и соплями. – Я не такая.
Или такая?
Со средней школы я знала, куда и зачем иду, ставила цели, выстраивала жизненный план, не боялась работы и умела раздавать указания. Я знала, куда поступлю, знала, в какой сфере буду работать. Разделяла время для развлечения и для дел. Черт побери, я всегда шла так прямо и уверенно, что почти не смотрела по сторонам. А вдруг все свое короткое существование я не замечала много действительно важных вещей? Важных людей? Я ведь, если подумать, даже к Светке относилась потребительски – надо развеяться, позвоню ей, не надо, отложим звонки на потом.
Рита, ты эгоистичная мертвая скотина.
– Пора снимать.
Я открыла глаза, и Морис таким неожиданно мягким и терпеливым голосом повторил:
– Пора снимать. Маску.
Я видела его глаза, кажется, они блестели, но, может, я это придумала.
– Я останусь? – вопрос сорвался сам. – То есть… Это не то, что можно подумать!
– Извращенка, – хохотнул Морис и пихнул меня локтем. – Хочешь воспользоваться моим одиночеством?
Я поджала губы и все-таки слабо улыбнулась на его попытку разрядить атмосферу.
– Именно этим я и планирую воспользоваться. У тебя нет соседа, у меня… нет соседки. Поэтому сегодня я составлю тебе компанию.
– Не имею возражений.
На этом и сговорились. В ванной я умылась, полюбовалась красными, как у вампира, глазами и ущипнула себя за опухшую щеку. Коготки у меня острые, но и кожу так просто не проткнешь, так что я просто ойкнула и тряхнула головой.
– Мы выйдем отсюда и будем вести себя как обычно, – велела я своему отражению. – Мы сильная женщина!
«Сильная женщина» с той стороны зеркала уныло кивнула, и я мысленно поздравила себя с первыми признаками биполярки.
Морис заперся в ванной после меня, долго там ковырялся, журчал водичкой, только что не пел. Хотя, может, и пел, через дверь плохо слышно.
Я легла на свободную кровать без постельного белья и натянула на себя плед. Он был колючим и неприятным, но даже так лучше, чем оставаться одной в своем одиноком комфорте. Вернулся Морис и попытался поменяться местами, как истинный джентльмен, но я уже была никакая и не собиралась отклеиваться от подушки.
В полудреме слышала, как Морис скрипел пружинами матраса, потом он с кем-то тихо разговаривал, я почти не разбирала, с кем и о чем, пока четко не услышала:
– Я за ней присмотрю. Обижаешь! Я честный мерзавец… Ага… А сам-то. Хорошо, только не разводи сопли, меня на всех не хватит. До завтра, тощий уродец.
Я чуть снова не всплакнула от умиления, но сознание уже наполовину погрузилось в вязкую темноту. И если кто-то вздумает мне сниться и портить отдых, я в бараний рог скручу и скажу, что так и было.
Как ни странно, угроза подействовала, и этой ночью мне снилось лето, запах костра, щекотное ощущение жесткой травы под пятками. Две тонкие колеи, промятые телегой соседа, я бегу по ним, чтобы успеть к обеду. Бабушка вкусно готовит. Она уже умерла, но я знала, что, если поспешу, еда еще не успеет остыть. Сон – странная штука, в нем я была и школьницей, отправленной на лето в деревню, и Маргаритой Кудряшовой, которая слишком рано угодила на прозекторский стол. Припекало полуденное солнышко, и я подпрыгивала от нетерпения и восторга, который умирает вместе с нашим детством. Дорога шла под уклон, внизу виднелись крыши домов, покрытые старым шифером, а кое-где и черным, противно пахнущим в жару рубероидом. Я внезапно остановилась и оглянулась.
«Кирра?»
Девчонка стояла за моей спиной и молча улыбалась. Ей было лет четырнадцать, тощая, мелкая, с плоским круглым лицом и раскосыми глазами, волосы, совсем не рыжие, а темные, собраны в два низких хвоста, густая челка закрывает брови. Но отчего-то я знала, что это та самая Кирра.
«Ты вернулась? – спросила я. – Насовсем?»
Она покачала головой. Я прикрыла глаза от солнца, пытаясь рассмотреть девочку в его ярких лучах.
«Парни тоже переживают», – продолжила я говорить, как будто получала ответы.
Кирра прикрыла рот ладонью и хихикнула. Ее темные глаза озорно сощурились.
«Это не смешно, – укорила я. – И что прикажешь им говорить?»
Кирра пожала плечами и оглянулась. Я поняла, что с объяснениями она справится и сама, ночь длинная. Я подошла к ней и обняла, ощущая под руками жесткую угловатость подростковой фигуры. Но, кажется, сама я была такой же – тощая, длинноногая, гораздо выше сверстников, с вечными пятнами зеленки на подживающих ссадинах, совсем не симпатичная.
А потом запахло пирожками, и я вспомнила, что скоро обед, и бабушка ждет меня в светлой кухне с вышитыми салфетками и пестрыми шторками на окнах.
Кирра отошла на шаг и помахала рукой, не переставая широко улыбаться. Я помахала ей в ответ. Глазам стало щекотно от слишком яркого света, я наклонила голову и, потеряв к случившемуся всякий интерес, побежала дальше, вниз с пригорка.