».
Я хожу взад-вперед, взад-вперед по подъездной дорожке, расталкивая обжигающе горячий воздух. Истина где-то рядом, надо только дотянуться.
Я всплываю на поверхность во второй раз. Отец, протягивая руки, наклоняется через борт лодки.
Шевелись, детка. Двигай руками. Работай ногами.
Я бью руками в воде, ножницами сдвигаю и раздвигаю ноги, погружаюсь в зеленую толщу, глотаю воду и снова выныриваю.
Солнце в зените, жара исторгает аромат из мелких желтовато-зеленых кустов, растущих вдоль подъездной дорожки. Воздух наполнен резким стрекотом цикад. Кажется, будто работают тысячи крошечных пил. Прошло уже двадцать часов. Моя грудь болит, переполненная молоком.
Теко вполне могла сбежать от страха. Молоденькой девушке чужой ребенок ни к чему, она может родить своего. Чернокожая девушка с белым младенцем неизбежно привлечет внимание. Ей бы понадобилась помощь друзей. Когда Теко пришла к нам, у нее даже обуви не было, и мобильника у нее нет. Как она могла организовать похищение? Если бы Теко оказалась замешана, необходимость бить стекла не возникла бы, она могла открыть своим сообщникам любую дверь. Но кто это сделал, если не она? Страшные рассказы Эстер срываются с привязи в моей памяти и отчетливо встают перед мысленным взглядом. Может, Сэм уже мертв. Убит через несколько минут после похищения. Или его сначала изувечили?
Я снова сажусь на крыльцо, прижимаю к себе телефон, качаюсь вперед-назад, и осознаю, что низкий вой, который я слышу, исходит из глубины моего горла.
Чья-то рука ложится на мое плечо. На плоском камне рядом со мной появилась чашка чая. Тихие шаги удаляются. Я оборачиваюсь, но дверь дома уже закрылась.
Обжигающий чай скользит по пищеводу. Пео знает: простого доброго жеста иногда достаточно, чтобы остановить падение во мрак.
Меси воду, держись на плаву.
Выживи.
Джосайя копается в земле за домом. Его шляпа надвинута на лоб, грязные ступни широко расставлены на рыхлой почве.
— Джосайя, Теко не говорила вам, куда уезжает?
Он качает головой, не понимая ни слова. У его ног вырос холмик свежей земли с грубым крестом из двух палочек, связанных бечевкой. Значит, вчера он нашел труп своего пса и принес его, чтобы похоронить.
— Сочувствую вам.
Джосайя отводит взгляд. Под глазами набрякли мешки. Пространство между нами наполняется чувством утраты, вопрос о Теко улетучивается сам собой.
Когда Джосайя снова берется за лопату, я рассказываю ему про змею, изображая жестами, как она ползет. Джосайя идет за мной к крыльцу. Я показываю место, где змея скрылась из вида. Он наклоняется и вглядывается в траву, сжимая пальцы на черенке лопаты. Белая машина с широкой синей полосой сворачивает на подъездную дорожку. Ее покидают двое полицейских. Джосайя исчезает. Тот полицейский, что повыше, идет, оглядываясь по сторонам, и, как в комедии, едва не врезается в дерево. Тот, что пониже, плотный и коренастый, шагает целенаправленно. Он держит на коротком поводке немецкую овчарку, которая бежит, не удаляясь от его ноги. Все трое приближаются к дому.
Глава 24
Ботсвана, март 2014 года
Полицейские стоят, как по стойке смирно. Кажется, будто при них в комнате стало сумрачнее и теснее. У молодого кожа на лице ноздреватая, туго обтягивающая острые кости. Он ставит на пол вместительный чемодан, зажимает его между ног и сцепляет пальцы за спиной. Его коллега, коренастый и с прищуренными глазами, пожимает мне руку. Он представляется детективом Гудвиллом, а своего напарника называет офицером Копано. Мне можно звать их просто по фамилии.
— Спасибо, что приехали. — Пока я говорю, пол вдруг на мгновение уплывает из-под моих ног. Я ничего не ела уже сутки, а может, двое. — Садитесь, пожалуйста, — указав на кресла, я быстро сажусь сама.
— Приношу извинения за сегодняшнюю задержку. — Гудвилл опускается в кожаное кресло, достает платок и вытирает лоб.
Заходит Элизабет с подносом, в кувшине с желтым соком звякают льдинки. Под внимательным взглядом Гудвилла она кланяется и тихонько покидает комнату.
Гудвилл наполняет стакан, выпивает сок и снова со вздохом садится.
— Вчера ночью мы допросили вашего мужа. Сегодня он позвонил, сообщил, что уехал на поиски няни, и обещал сегодня днем рассказать еще что-то.
— Я рада, что вы здесь. Я понимаю…
Гудвилл поднимает руку, призывая меня к молчанию.
— Хотите узнать, как ведутся поиски вашего сына?
У этого человека в руках шансы отыскать Сэма, я должна позволить ему строить разговор так, как хочет он.
— На всех основных дорогах ведется наблюдение.
Гудвилл вглядывается в мое лицо. Надо ли поблагодарить его? Может, для таких бесед существует некий неизвестный мне протокол, а я его не соблюдаю? Лишь собрав остатки сил, я удерживаюсь, чтобы не упасть на колени и не разрыдаться, умоляя о помощи.
— Полицейские в Кубунге проводят обход домов. В аэропорту и на железнодорожных станциях выставлены посты. Извещены консульство и Интерпол.
— Спасибо.
Его найдут. Пропавшие дети нередко обнаруживаются возле самого дома. В газетах, которые я раньше читала за кофе в перерывах между операциями, рассказывалось, как похищенных детей находили в соседнем здании или на той же улице. Полицейские в любой момент могут зайти в одну из хижин в Кубунге и найти в ней Сэма, спящего в корзинке в углу.
— Сделано заявление для прессы. — Эти слова ему приходится повторить дважды.
— Уже? А я думала, может, как-нибудь…
Думала, что его найдут так быстро, что привлекать прессу не понадобится. Гудвилл снова вскидывает руку. В складках его мясистой ладони поблескивают мелкие капельки пота.
— Прессу необходимо привлечь. Важно, чтобы общественность знала о пропаже ребенка. От этого зависит многое.
Меньше суток назад Сэм спал в нескольких шагах от того места, где теперь сижу я. Перед уходом я поцеловала его в щечку, кожа казалась горячей. Прежде он принадлежал только нам, а теперь мы вынуждены поделиться им со всем миром. Мы должны быть признательны.
— Мы очень серьезно отнесемся к любым сообщениям очевидцев, — добавляет Гудвилл. Похоже, он раздражен.
Вспомнит ли посторонний человек Сэма, мельком увидев его в коляске среди толпы? Возьмет ли на себя труд сообщить в полицию? Я складываю ладони, кончики пальцев соприкасаются, будто в молитве.
— Если представители прессы свяжутся с вами, советую перенаправить их к нам. Мы сами сообщим им то, что нужно. Завтра вы можете выступить по телевидению. Это необходимо.
Что бывает, когда такие родители остаются вне поля зрения общественности? Наверняка мы, ни о чем не подозревая, проходим на улицах мимо целой армии убитых горем матерей и отцов. Я выпиваю стакан сока, затем еще один.
— Нам надо осмотреть комнату, из которой был похищен ваш сын, а также весь дом и территорию вокруг него.
— Весь дом?
Гудвилл смотрит на меня с непроницаемым видом. В затянувшейся паузе я осознаю: это на случай, если вдруг я или Адам сами спрятали Сэма. Убили его и избавились от тела. Я не отвожу взгляд. Гудвилл проверяет все версии, я не против. Мне не нужно, чтобы он был на моей стороне, пусть будет на стороне Сэма.
Копано склоняется над своим чемоданом и достает фотоаппарат, рабочий комбинезон и перчатки. Я веду его по коридору, и он снимает дверь нашей спальни, щелчки затвора грохочут, как выстрелы. Затем Копано облачается в белый комбинезон и продолжает осмотр на цыпочках, грациозно, как кот.
В гостиной Гудвилл, не покидая облюбованного им кресла, неуклюже тянется к столу и нажимает кнопку на небольшом диктофоне. Его присутствие поглощает из этой комнаты всю энергию. Мебель, половики, даже стены тускнеют и отступают на задний план. Единственное, что я вижу, это его лицо и прищуренные горящие глаза. Он задает вопросы о моей работе. Как часто я езжу в медпункт? Кто приходит ко мне на прием? Он записывает номер телефона Эстер, интересуется моим сертификатом на право работы, заглядывает в мою рабочую сумку. Неужели думает, что у меня есть наркотики и что я способна одурманить ими родного сына? У меня на шее проступает пот, Гудвилл сосредоточенно хмурится и делает записи. Окинув меня взглядом, он задает вопросы о моей беременности, родах и последующем периоде. Подозревает послеродовую депрессию? Крепко скрестив руки на груди, я объясняю, что была счастлива, что любила Сэма с той самой минуты, как он появился на свет. Какая разница? Правда слишком сложна, излишня и не стоит его внимания.
Гудвилл спрашивает, есть ли проблемы в моих отношениях с Адамом. Глядя на солнце в ветвях деревьев за окном, я думаю о нас, то шепчущихся в постели, то кричащих в дверях. Между любовью и ее противоположностью. Я поворачиваюсь к Гудвиллу и качаю головой. Нет, никаких проблем. Он выключает диктофон.
Просит показать фотографии. Я пролистываю снимки на моем телефоне. У Сэма на них будто и нет пятна, на каждом он повернут левой щекой к смотрящему. Гудвилл решает использовать фото с паспорта. Мне неловко, что мой сын выглядит как в жизни лишь на одном снимке, да и то официальном.
— Очень повезло, что у него есть эта маленькая метка, — говорит Гудвилл. — Она поможет.
Так бы и расцеловала его за эти слова. Теперь я благодарна Богу за пятно. Кряхтя, Гудвилл поднимается с кресла и идет на кухню допрашивать Элизабет, Джосайю, Пео и ее подруг. Сообщений от Меган пока нет. Я сама пишу ей: «Дэвид ответил?»
Девочки приходят ждать вместе со мной. Зевая, Зоуи усаживается ко мне на колени, а Элис — на пол у моих ног. Я листаю книгу сказок Зоуи, но в каждой попадается либо смерть, либо колдовство, поэтому вместо сказки я читаю в энциклопедии статьи про птиц-ткачиков, гиен, бородавочников и жирафов:
«Африканские ткачиковые воробьи строят «многоквартирные» гнезда, в которых у каждой из 100–300 пар есть отдельное помещение, формой напоминающее флягу…»
«Гиены — преимущественно ночные животные, иногда они решаются покинуть свое логово рано утром…»