Осеннее солнце косыми лучами пробивается сквозь ало-желтую листву, Валера взбегает на крыльцо и почти сразу же останавливается: на вершине лестницы возвышается Александра Петровна Воронцова – несокрушимая, словно дозорная башня.
– Добрый день, Александра Петровна.
Валера делает еще шаг ей навстречу. Ноги предательски дрожат, будто он – школьник, опаздывающий на первый урок.
– Здравствуйте, Валерий Владимирович, – отвечает Воронцова. – Вы ведь вчера опять не были на собрании?
– Так я же не член партии, – пытается улыбнуться Валера. – Я разве должен?..
Серые глаза Воронцовой, увеличенные линзами очков, смотрят на него сверху, прозрачно и холодно:
– Должны, конечно. Это общее собрание. Вы ведете себя вызывающе и неуважительно, постоянно прогуливая общественно значимые мероприятия, и мы поэтому решили поручить вам к следующему разу подготовить доклад о международном положении.
Он поднимается еще на ступень – теперь они с Воронцовой стоят почти вровень. Он видит, как луч солнца на мгновение вспыхивает в стеклах очков, словно собеседница ему подмигнула.
– Боюсь, я опять не смогу прийти, – говорит Валера. – У меня очень много работы. Надо изучить новые методические указания, вы же понимаете? Нормативы, все такое…
Воронцова уже не смотрит на него; задрав тройной подбородок, озирает окрестности, выискивая новую жертву. Валера проскакивает в дверь за ее спиной.
По дороге в спортзал Валера заходит в учительскую – поздороваться с коллегами. Ему нравится, что он работает в хорошей английской спецшколе, и, хотя дети иногда попадаются излишне заносчивые, он рад, что на перемене всегда можно перекинуться с другими учителями парой слов про последний фильм Тарковского, обменяться впечатлениями от выставки на Малой Грузинской или обсудить, как Давид Тухманов использует на своей модной пластинке стихи полузапретных Волошина и Ахматовой. Сегодня Валера пришел рано – в учительской только «англичанин» Константин Миронович Грановский, один из немногих мужчин в школе.
Они здороваются, и Грановский говорит:
– Давно хотел вас спросить, Валерий Владимирович, как вам «Дом на набережной»?
Роман Трифонова про Дом Правительства напротив Кремля вышел еще в январе, номер «Дружбы народов» был нарасхват, и многие прочитали его только недавно. Валере, впрочем, еще в марте принесли ксерокс, так что сейчас он уже успел его подзабыть.
– Хорошая книжка, – говорит он, – но вы же сами понимаете, в этой теме есть писатели и посильнее.
– Вот-вот, – кивает Грановский, – я то же самое сказал. Но сам факт, что это напечатали… по-моему, это положительная тенденция. Если вы понимаете, о чем идет речь.
Валера тоже кивает. Конечно, интеллигентные люди понимают друг друга без слов.
Во время уроков Валера нет-нет да вспоминает: Алла уезжает завтра. Все-таки за три недели он привык к ней, хотя и соскучился без Андрейки.
Она позвонила в тот вечер, когда Буровский принес от Наташи папку с переводным самиздатом. Валера с Леней пили водку и говорили о Солженицыне.
– Жить не по лжи – прекрасный лозунг, – объяснял Буровский, – но он никогда не будет работать. Это не цель, а попытка самоутешения. Мы все знаем, что бывает ложь во спасение, значит, можно жить и по лжи, и не по лжи. Главное – знать, для чего ты живешь, а потом уже решать – как. А если человек не знает «зачем?», никакому «не по лжи» он следовать не будет. Все это – в пользу бедных, хотя, конечно, очень привлекательно.
Валера хотел возразить, что если «зачем?» требует лгать, то это какое-то странное «зачем?», но тут как раз зазвонил телефон, и, услышав в трубке незнакомый женский голос, Валера не сразу сообразил, что говорит с дядиной вдовой. Алла собиралась в Москву и спрашивала, нельзя ли остановиться у Валеры. Тот ответил «конечно», а наутро сам себя ругал: зачем мне в доме посторонняя женщина? Я даже не помню ее толком: виделись-то всего раз, на проводах в армию. Кажется, она была намного моложе дяди Бориса, а юная девушка и старик всегда вызывали в памяти картину «Неравный брак», где богатый седой сановник с прямой спиной покровительственно смотрит на невесту, с трудом держащую в руках горящую свечу. Впрочем, сообразил Валера, вышедший из лагеря дядя был гол как сокол, поэтому вряд ли Алла польстилась на его деньги.
Так или иначе, делать было нечего: на эти три недели Андрей переехал к тете Жене, Алла поселилась в спальне, а Валера – на кухне. Как-нибудь перетерплю, сказал он себе, а вот терпеть и не пришлось, и теперь Валера жалеет даже, что Алла уезжает завтра: она оказалась отличной соседкой, и не только потому, что сразу навела в квартире женский порядок, – вдобавок Алла обладала удивительным даром деликатности. Когда Валера хотел побыть один, Алла исчезала, но стоило ему подумать «что-то давно ее не видно», она появлялась – то с полной сумкой неведомо где купленных огромных спелых яблок, то с билетами в ближайший кинотеатр.
Ей было лет тридцать пять, и, значит, когда она вышла замуж, дядя Борис был старше ее почти в два раза. Он умер три года назад, и Алла приехала в Москву, надеясь добыть из недр КГБ дело реабилитированного мужа, – то самое, на котором должно быть написано «хранить вечно». Валера сразу сказал, что шансов фактически нет, но Алла ответила: ну и ладно, почему бы ей не провести часть отпуска в приемных и архивах?
Отпуск заканчивался через два дня, и, разумеется, никакого дела Алле так и не выдали. Ну, главное, чтобы ее саму не арестовали, говорила по этому поводу тетя Женя, подобно всем людям ее поколения, боявшаяся, «как бы чего не вышло».
Сама Женя жила в квартире на Усачева, куда после смерти Марии Михайловны помог ей прописаться Игорь Станиславович. После Валериного развода она сильно помогала ему с Андрейкой.
– Я думал, ты вернешься в Энск, к папе и маме, – сказал ей однажды Валера, но тетя Женя только пожала плечами: мол, с чего ты взял, мне и тут хорошо.
Этот жест остался у Валеры в памяти, и только вечером, уже засыпая, он понял, в чем дело: пожатие плеч получилось у Жени каким-то деланым, ненастоящим. Эта фальшь так удивила Валеру, что о родителях он с Женей больше не заговаривал.
Сама она тоже никогда не упоминала Володю и Олю.
В прихожей Валера сразу чувствует пряный запах – Алла готовит. Все это время он удивляется, как из самых обычных продуктов, которые есть в любом магазине, можно готовить все эти яства – не то восточные, не то южные. Алла говорит, весь секрет в специях, которые она привезла с собой, но Валера думает, что она просто знает какие-то тайные бурятские рецепты.
Так и есть: на кухонном столе – десяток глубоких тарелок, нежные облачка пара дрожат в воздухе. Алла достает из холодильника «Столичную» и сдирает крышечку.
– О, мы сегодня выпиваем? – говорит Валера.
– Последний день, – отвечает Алла, – как же без этого?
Выпивают по первой, Валера тащит в рот кусок… кстати, кусок чего?
– Это курица? – спрашивает он.
– Не скажу.
Алла часто улыбается, но это слабая, еле заметная улыбка: губы чуть-чуть растягиваются, а глаза становятся еще уже.
– Спасибо, что приютили меня, – говорит она.
– Жалко, что у вас ничего не вышло, – вздыхает Валера. – Но я предупреждал: гэбэшники секретами не делятся.
– Я была к этому готова, – отвечает Алла. – Зато хорошо провела время, посмотрела Москву.
Валера кивает.
– Дядя Борис был для меня очень важным человеком. Когда первый раз его встретил, сначала испугался… принял за шпиона.
– Не вы первый, – без улыбки замечает Алла. – Его уже принимали за шпиона. Кажется, за японского. Я не запомнила, а в дело заглянуть не удалось. Там-то наверняка все написано.
«Не курица. И не утка. Может быть, свинина? Или рыба? Есть ли вообще в Бурятии рыба?» – спрашивает себя Валера и продолжает вспоминать:
– А потом я услышал его разговор с отцом, и Борис сказал: где бы мы ни оказались, мы должны бороться. Не надеяться на медленные перемены, как мой папа, а сражаться, как на фронте. Я был мальчишка, мне это очень запомнилось. Наверное, я тогда и решил, что не должен идти, ну, проторенными тропами, – и не стал учиться ни на химика, ни на врача, чтобы не быть похожим ни на папу, ни на тетю Женю. Сейчас иногда думаю, что это все какая-то глупость.
– Ну, зато ваши тропы – только ваши, – улыбается Алла, – и они вполне нехоженые. А если говорить про борьбу – надо знать, за что бороться или хотя бы против чего.
– Для меня, – отвечает Валера, – это прежде всего внутренняя борьба. Я пару раз читал «Хронику текущих событий», и вот вся эта война с советской властью… нет, это не для меня. Много чести этой власти, чтобы я с ней воевал. Я предпочитаю ее не замечать.
– Борис считал иначе, – отвечает Алла, – но у вас же свой путь. И если он проходит так, что вы можете не замечать советскую власть, то вам очень повезло. Но, боюсь, если вы работаете в школе, вам это недолго будет удаваться.
– Я всего-навсего учитель физкультуры, – пожимает плечами Валера. – Кому я нужен?
– Всем тем, кто замечает советскую власть. Рано или поздно они захотят, чтобы вы ее тоже заметили.
– Я отобьюсь, – усмехается Валера.
– На то, чтобы отбиться, уходит очень много сил, – говорит Алла. – И в любой битве страдает слишком много невинных.
Валера кивает:
– Да, мой тесть тоже так говорил. Мол, за твое желание жить не по лжи платит твое начальство, которое должно тебя прикрывать. Поэтому лучше вступить в партию и вообще играть по правилам.
Алла качает головой:
– Лучше уйти, не вступая в битву.
– А куда уйти-то? – пожимает плечами Валера. – Помню, один парень говорил, что не участвует в преступлениях советской власти, потому что нигде не работает. А Буровский его спросил: а хлеб, мол, ты тоже не покупаешь? Потому что…
– Уйти надо не для того, чтобы не участвовать, – перебивает его Алла, – а чтобы идти своей личной дорогой. Главное только знать – куда.
Вот о том же и Буровский говорил, вспоминает Валера. Пока не знаешь, зачем живешь, не имеет смысла обсуждать – как.