– Я как-то не спрашивал себя, куда иду, – произносит он. – Думаю, если я избежал легкого пути и не участвую во лжи, которая всюду вокруг, это уже хороший результат.
– Это хороший результат, – соглашается Алла. – Хороший промежуточный результат.
Она поднимает рюмку и говорит:
– Ну, за то, чтобы мы знали, чего хотим, и знали, как этого достичь!
Выпив, Валера цепляет вилкой что-то бордовое и желеобразное, отправляет в рот и тут же сгибается вдвое, кашляя и едва не плача. Рот пылает, словно туда влили стакан кипятка.
Алла смеется – тихим и шелестящим смехом:
– Простите, надо было предупредить. О, у вас даже слезы выступили! Это очень хорошо для вашего организма, хотя немножко больно.
– Немножко? – Валера с трудом переводит дыхание.
– Я сейчас вам помогу. – Алла встает и, обойдя стол, подходит к Валере. Положив ладони ему на щеки, она наклоняется совсем близко и, закрыв глаза, целует Валеру в полуоткрытые губы, пылающие от приправ.
Голый, Валера идет на кухню и, нагнувшись над раковиной, делает несколько глотков холодной воды. Обернувшись, видит Аллу на пороге. Ее груди смотрят на него сосками, как второй парой глаз.
– Что это было? – спрашивает Валера хрипло.
– Кажется, теперь это называют словом «секс», – отвечает Алла.
– Тогда я не уверен, что раньше занимался сексом.
– Вы ни в чем не уверены, – говорит Алла, – потому что не знаете, чего хотите и куда идете. Вы хороший человек, но нельзя прожить всю жизнь, стараясь только избегать чужих дорог. Надо найти свою.
– А это связано с тем, чем мы занимались?
Алла, раздвинув ноги, садится на табуретку. Валера отводит глаза.
– Все связано со всем, – говорит она. – Вот посмотрите. Последние десять лет вы работали со своим телом: тренировали его в армии и в институте, а сейчас поддерживаете в хорошей форме…
– Ну, это моя работа.
– И вместе с тем, – продолжает Алла, – вы ходите на выставки, читаете книги, смотрите фильмы… и про все это то и дело думаете и говорите. И эти две части вашей жизни никак между собой не связаны.
– А должны?
– Конечно. Вот когда вы занимаетесь сексом – что это? Это про тело, про знание или про душу? Или про все сразу?
– Мне кажется, и тело, и душа участвовали, когда мы были с Ирой, – отвечает Валера. – Это потому, что я ее любил.
– Я не уверена, что вы любили свою жену, – замечает Алла. – Вы думали, что любите, но на самом деле любили девушку, которую сами себе сочинили. Вам показалось, что она веселая и хрупкая, потому что она так себя вела и так выглядела. Но, возможно, она была грустная и прочная, а вы не заметили. И возможно, поэтому она от вас и ушла.
– Она ушла, потому что хотела денег и легкой жизни. И не хотела заниматься ребенком.
– Может быть, – кивает Алла. – А может быть, нет. Я же ее никогда не видела, что я могу вам сказать?
Валера допивает остатки водки. В голове шумит.
– Вы раньше развивали свое тело, – говорит Алла, – а теперь должны слить с ним свой дух. Ваш друг принес вам много книг, часть – ерунда, но часть стоит прочесть. Там есть неплохие упражнения.
– Я не люблю всякую восточную мистику, – отвечает Валера, – я западный человек. А вы, напротив, – с Востока.
Алла смеется:
– Вы думаете, это меня мудрые старики буряты научили? Да я никогда не жила с бурятами, я родилась в ссылке. Мой отец, с которым я выросла, был из Петербурга, а мать-бурятка умерла, когда я была совсем маленькой. Все это я узнала от других ссыльных, они были вполне западные люди – москвичи, петербуржцы. Просто они до революции читали не те книги, что читают сегодня, – и не забыли их, и пересказывали мне. Вот и все, никакой восточной мистики.
– Хорошо, – кивает Валера. – Я почитаю, что там принес Леня.
– Потом почитаете, а теперь лучше идите ко мне: по-моему, вы уже отдохнули.
Они лежат, обнявшись, Валера глядит за окно: восходящее солнце понемногу золотит осенние листья маленькой рощи.
– Светает, – говорит он, – как жаль.
– Я люблю рассвет. Мое бурятское имя Алтантуя, Золотая Заря.
– Мне жаль, что ты уезжаешь, – говорит Валера.
– Это хорошо, что я уезжаю, – отвечает Алла. – Так я останусь для тебя загадкой. А у меня просто своя жизнь, и в ней свой смысл, о котором ты ничего не знаешь. Может, если бы ты узнал меня по-настоящему, ты бы понял, что я обычная, такая же, как все.
– Но я же вижу – ты не такая, как все.
– Я просто читала хорошие книги, и у меня были хорошие учителя, – отвечает Алла и, помолчав, добавляет: – Поэтому я могу помочь тебе.
Валера целует ее в губы – и тут на кухне звонит будильник.
После уроков Грановский заглянул в тренерскую.
– Есть минутка, Валерий Владимирович?
– Конечно! – Валера снял с шеи свисток и повесил в шкафчик.
– Я по поводу вашего доклада на собрании… на той неделе.
Валера посмотрел на Грановского с изумлением:
– Я не собираюсь туда идти.
Тяжело вздохнув, Грановский опустился на скамейку.
– Послушайте, Валера, – начал он. – Я вам скажу, как человек старше и опытней вас. Вы неправильно себя ведете. Нельзя противопоставлять себя всему коллективу, да еще так вызывающе. В конце концов, мы отчитываемся о посещаемости этих бессмысленных мероприятий…
– Пусть поставят за меня крестик.
– То есть вы лично не хотите врать, но предлагаете это делать другим? Так сказать, взять на себя ваш грех?
Не спавший этой ночью Валера вдруг услышал голос Аллы, повторявший вчерашнее «в любой битве страдает слишком много невинных», и, вспомнив прошедшую ночь, на миг забыл и про Грановского, и про будущее собрание.
– Так что, Валера, не валяйте дурака. Приготовьте доклад, расскажите нам про визит Каддафи к Бокассе или еще про что-нибудь, а лучше – просто вступайте в партию, будьте как все.
– То же самое мне говорил мой тесть, – вспомнил Валера. – Точнее, бывший тесть, хотя это и неважно.
– Похоже, ваш бывший тесть умный человек, – сказал Грановский, вставая. – Подумайте над его словами и сделайте правильный выбор… – На пороге он обернулся и добавил с улыбкой: – Вы же понимаете, о чем идет речь.
Квартира непривычно пуста. Ее чистота еще хранит память об Алле, но Валера знает – день за днем эта память будет стираться. Раскладушка убрана в коридор, кровать застелена, на кухонном столе – связка ключей и раскрытая темно-синяя папка. Валера садится и переворачивает листки, почти не глядя. Похоже на сборник упражнений по гимнастике.
Звонит телефон.
«Может, Алла?» – думает Валера, хотя знает: ее поезд ушел три часа назад.
– Валера, привет! – Он даже не сразу узнает голос тестя. – Ирка тебе не звонила?
– На прошлой неделе, кажется, – отвечает Валера. – А что, опять сбежала куда-то?
Игорь вздыхает:
– Да, уже два дня ни слуху ни духу.
– Не волнуйтесь, Игорь Станиславович, – успокаивает Валера. – Найдется, как в прошлый раз, где-нибудь в Сочи…
– Да звонил я уже в Сочи!
– Ну, не в Сочи, так в Коктебеле. Это же не первый раз она так… чудит.
– Как мы ее с Дашей упустили, ума не приложу, – снова вздыхает Игорь Станиславович. – Такая была хорошая девочка, а выросла какая-то …, прости за грубое слово.
«Ничего страшного», – хочет сказать Валера, но, спохватившись, отвечает:
– Ну зачем вы так, Игорь Станиславович. – И вдруг неожиданно для самого себя выпаливает: – А я увольняюсь из школы.
– Вот те на! – В голосе тестя – искреннее изумление. – Тебе же так нравилось!
– Хорошая работа, – соглашается Валера. – Но помните, вы мне говорили, что за мое чистоплюйство отдуваются другие? Я этот разговор хорошо запомнил.
– Валер, ну я же ровно в другом смысле! – возмущается Игорь Станиславович. – Ты меня не понял, что ли?
– Конечно, я вас понял, Игорь Станиславович, – отвечает Валера, продолжая листать папку. – Но я вот решил ровно в этом смысле.
Пожалуй, стоит разобраться, думает он, рассматривая схематичные изображения человеческих тел, с трудом различимые на слабом ксероксе.
– И чем же ты будешь заниматься? – спрашивает Игорь Станиславович.
– Что-нибудь придумаю, – отвечает Валера, – пока не знаю еще.
Но на самом деле он уже знает, только не может выразить словами.
6
Женя не слышала этот смех уже много лет, но теперь, переливчатый и журчащий, он то и дело вспыхивал резкими, высокими нотами, словно позаимствованными у тети Маши. И все равно это был Олин смех – тот самый, который Женя услышала, едва войдя в квартиру… в тот день, когда Володя впервые пришел к ним, давным-давно, двадцать пять, нет, двадцать шесть лет назад.
Казалось, Оля навсегда утратила свой смех после рождения Валерки, но вот сейчас рассмеялась один раз, потом другой, снова и снова. Что ее так насмешило? Неужели дурацкий Костин анекдот?
Костя Мищенко был белобрысый, невысокий, улыбчивый. Очки придавали ему сходство с Шуриком из «Кавказской пленницы», а розовые, круглые торчащие уши – с трогательной пластмассовой зверюшкой из детского магазина. Он учился на четвертом курсе, собирался писать диплом у Владимира Николаевича и часто заходил в гости по вечерам – не то обсудить будущую тему, не то утолить студенческий голод нажористым профессорским ужином. Иногда Володя доставал мерцающий множеством граней графин со спиртовой настойкой. После первой же рюмки Костя краснел, и смешные уши вспыхивали, словно кто-то его за них оттаскал, как в детстве. В такие минуты он не знал, о чем говорить, и потому принимался натужно, неумело шутить или рассказывал анекдоты, мучительно подбирая приличные, избегая политических тем и боясь затронуть даже Хрущева, давно уже отчалившего со страниц газет и учебников. Чукчи оказались последним его пристанищем, хотя анекдоты про них были неумными и неумелыми, а Жене вдобавок казалось пошлым и неправильным рассказывать анекдоты про национальности, будь то чукчи, евреи или грузины. Она отлично помнила: несколько лет назад у Володи был аспирант с Чукотки, нормальный парень, даже и поумнее Кости, если присмотреться.