– Это не мои друзья, – буркнул Андрей.
– Ну, раз помогли, значит, друзья, – отчеканил Ильяс и, оглядевшись, спросил: – Где здесь тачку поймать? Неохота на метро тащиться.
Почти вся трава была уже распродана – пару стаканов, которые вернули менты, Ильяс решил оставить, сказав «нам же тоже надо что-то курить!», – и потому следующие две недели слились в памяти Андрея в одну галлюцинаторную поездку, проносящуюся сквозь редкие ночные огни… из сквота – на квартиру, из квартиры – в клуб, из клуба – в ночной бар, оттуда – снова в сквот.
Оказалось, за пять дней Ильяс перезнакомился с половиной Москвы, запомнил имена, адреса и даты вечеринок. Они переезжали с места на место, и всюду им были рады, наливали, предлагали дунуть (от «дунуть» Андрей наотрез отказывался), знакомили с новыми людьми, которые почему-то не побывали у них дома в те пять дней; звали на новые и новые вечеринки. Все это совсем рядом, изумлялся Андрей, а я чуть было не пропустил!
Новые знакомые, как и он, не хотели ни зарабатывать, ни учиться. Они тоже сидели на обочине, наблюдая течение жизни, но, в отличие от Андрея, не отделяли себя от хаоса – напротив, радостно впускали хаос в свою жизнь, наполняли им легкие, открывали перед ним двери сквотов и квартир, приветствовали как дорогого гостя. Они так и говорили: главное – видеть силовые линии, тогда ты сможешь плыть без всяких усилий, плыть по течению, и, глядя из окна случайной, пойманной в ночи машины на силовые линии московских огней, Андрей плыл по течению – без всяких усилий, без напряжения.
Так прошло две недели, а затем Ильяс засобирался домой. В последнюю ночь они устроили огромную вечеринку, позвав всех, с кем успели познакомиться. Кто-то принес вина, кто-то – травы и таблеток, в колонках играл регги, было накурено и весело. Андрей лежал на ковре и смотрел, как две девушки, одна худая, а другая пухленькая, танцуют вокруг Ильяса, невозмутимо сидевшего на стуле. Рыжий Феликс подсел к Андрею:
– Ты читал Кастанеду?
– Нет.
– Это великая книга! Я тебе сейчас все расскажу…
Феликс начал рассказывать – дон Хуан, пейотль, места силы, два пальца ниже пупка, и чем дольше он говорил, тем отчетливее Андрей понимал, что уже слышал это и, кажется, не один раз. И ведь точно: он был в восьмом классе, должен был уехать на выходные к бабушке Жене, но она внезапно заболела, и он остался дома. Папа сказал, что вечером придут ученики и Андрей может посидеть с ними, только тихо, и Андрей сидел тихо и слушал, а папа рассказывал именно это: дон Хуан, пейотль, места силы, два пальца ниже пупка… На следующий день Андрей задал папе вопросы, которые стеснялся задавать при других взрослых, и папа объяснил ему еще раз, подробней и понятней. Так что да, Андрей не читал Кастанеду, но знал о нем задолго до первого русского перевода.
– Очень круто! – сказал он Феликсу, а сам в который раз за последние дни задумался, что же скажет папа, когда вернется из Штатов.
Валера, впрочем, так и не расскажет Андрею, чем ему придется расплатиться с партнером за освобождение сына и его друзей, но уже через три месяца будет объявлено, что Центр духовного развития запускает региональную программу и открывает отделения во всех городах-миллионниках.
Сейчас Андрей засыпает прямо на ковре, а утром, когда просыпается, в квартире уже только он и Ильяс, который грохочет посудой на кухне.
– Сегодня моя очередь делать завтрак, – говорит он. – Последний наш с тобой завтрак.
Андрей смотрит, как Ильяс сбивает в миске яйца и молоко, и пытается вспомнить что-то важное, о чем он догадался вчерашней ночью. Ах да, Кастанеда…
– Ты знаешь, – произносит он, – я вдруг понял, что эти люди – ну, они ведь только повторяют какие-то вещи, которые мой папа говорил мне лет десять назад. И про видеть силовые линии, и про плыть по течению, и про место силы и прочего Кастанеду.
– Да, – соглашается Ильяс, – твой папа крутой, мне мама говорила.
– Да не в этом дело, – возражает Андрей. – Просто я вдруг понял, что все, о чем они говорят, все, о чем мы говорили эти две недели, – такой набор общих мест, новых банальностей… примерно как то, что нам говорили в школе.
Ильяс выливает пузырящуюся солнечную смесь на раскаленную сковороду и оборачивается к Андрею:
– Ну и что? А ты хочешь найти что-то лучше банальностей?
Андрей молчит. Папа всегда утверждал, что нельзя ходить проторенными тропами, думает он, а ведь это и значит – избегать банальностей. Я забился в угол, потому что не хотел быть как все, а Ильяс выбил меня из моего угла. Мне показалось, что с его друзьями я заживу настоящей жизнью, жизнью по ту сторону волшебной двери, но и эта жизнь – всего лишь набор старых клише. Ильяс разбудил меня, и я не могу жить так, как жил последние полгода. Но и жить, как его друзья, тоже не могу, потому что папа так жил еще в советское время. И теперь я не знаю: что же мне делать?
Ильяс раскладывает омлет по тарелкам.
– Вот омлет – не банальность? – говорит он. – Но если он хорош, неважно, сколько таких омлетов было и сколько будет.
– Но я хочу найти что-то другое, – отвечает Андрей.
Ильяс смеется:
– Ну, если так, у меня для тебя есть совет. Не хочешь быть как твой отец – пойди и сделай то, чего он не делал никогда. Пойди и сделай сам. Не переводи, не пересказывай – сделай сам и свое. Не отгораживайся от хаоса и не сливайся с ним – постарайся структурировать хаос, постарайся построить из него что-то.
– Что я могу построить? – спрашивает Андрей.
– Понятия не имею, – отвечает Ильяс, – но вот тебе на прощание еще одна банальность: если правильно загадать желание, оно всегда сбывается.
Наверное, желание было загадано правильно: через неделю Андрею позвонила девушка, заметившая его в сквоте, где стоящий в углу телевизор показывал «Кабинет доктора Калигари». Андрей тут же соорудил вдохновенную лекцию о немецком экспрессионизме, включив туда Вине, Ланга и Мурнау, и так увлекся, что даже изобразил, как Макс Шрек в «Носферату» поднимается из трюма. Благодарная зрительница уже месяц работала в новом глянцевом журнале, претендовавшем на элитарность и интеллектуальность, и когда в последний момент перед версткой у них слетели три полосы рекламы, вспомнила об Андрее, решив, что такой человек сможет что-нибудь быстренько накропать на любую тему.
Через два месяца Андрей уже стоит в кабинете главного редактора. Немолодая полноватая брюнетка смотрит на него задумчиво.
– Дымов, Андрей Валерьевич? – спрашивает она.
Юноша кивает.
Да, мальчик-то вырос, думает брюнетка. Интересно, узнал он меня? Впрочем, спрашивать не буду, вот еще не хватало.
Но все равно при взгляде на Андрея внутри разливается какое-то щемящее тепло, нежное, трепетное воспоминание юности…
– Ладно, – говорит она, – возьмем на испытательный. Приступайте завтра, Андрей.
Ух ты, думает Андрей, выходя из кабинета. Как просто! Я и не думал, что так легко можно сюда устроиться.
Уже на следующей неделе Андрей поймет, что ему нравится работать в редакции: беспечные и язвительные коллеги, свобода в отборе материала и выборе тем… и самое главное – строгий уют офиса, с фиксированными рабочими часами, недопустимостью прогулов и неизбежностью выходных. Это был островок порядка в бесконечном море хаоса. Желание Андрея в самом деле сбылось – он, как и загадал, пошел своей дорогой, рутинной скучной дорогой ежедневной офисной работы. Это была его дорога и его выбор.
Уж во всяком случае, говорил себе Андрей, кто-кто, а папа никогда не ходил на службу каждый день. Хотя бы этим я на него не похож.
В журнале Андрей проработает почти год и все это время по нескольку раз в неделю будет беседовать с главным редактором, но так и не узнает в ней ту отцовскую ученицу, что когда-то напугала его, во время прогулки бросившись к нему с поцелуями.
Потом он уйдет в другой журнал и вовсе забудет о ней, так и не узнав, что ученица отца помогла сбыться его желанию, как когда-то студенты Владимира Николаевича помогали найти свой путь сыну их бывшего профессора.
Андрей проработал в различных журналах до середины нулевых. Иногда он встречал людей, которые покупали у них с Ильясом траву, но сам никогда не курил, да и от остальных наркотиков держался подальше, и, в отличие от многих коллег-журналистов, не подсел ни на кислоту с грибами, ни на стимуляторы или на сменившие их ближе к концу десятилетия опиаты. Можно сказать, Андрей не заметил психоделической революции девяностых, но, возможно, именно поэтому быстро сделал неплохую карьеру.
Движимый каким-то самому ему непонятным чувством, он держался подальше от дизайнерских молодежных журналов типа «ОМа», «Матадора» и «Птюча», а когда десятилетие сменилось – и от «Афиши». Наверно, Андрея раздражали молодые, уверенные в себе журналисты, вечно перевозбужденные, модно одетые, знающие всех в городе. Они казались ему фальшивками, и потому он с радостью узнавания прочитал в пелевинском «Поколении “П”» саркастический портрет Саши Бло, который описывал изысканные кокаиновые оргии, живя в панельной пятиэтажке с тараканами и неисправной стиральной машиной.
А возможно, Андрею была неприятна аудитория этих журналов – люди, которые желали казаться новым андерграундом, но всего-навсего гнались за модой, создаваемой кем-то другим. Молодежным журналам Андрей предпочитал то, что должно было стать новым мейнстримом, – издания для людей, которые не пытаются быть радикальными, а остаются обычными потребителями, воспринимая книги, кино и одежду как еще один товар.
Именно этим людям – тем, кого позже назовут «офисным планктоном», – Андрей и рассказывал о том, что узнал из американских книжек и фильмов. Он никогда не сознался бы в этом коллегам, но в глубине души считал, что таким образом помогает своей стране выйти на новый путь, преодолеть наследие совка.
Только спустя много лет Андрей осознал, что в том году, когда Ильяс познакомил его со всей Москвой, он, Андрей, выбрал свое будущее. Выбрал это, а ведь мог выбрать совсем другое.