Дверь лифта открывается, охранник выглядывает – все чисто, можно выходить.
Как проверишь, да. Вот на прошлой встрече Валера целый час рассказывал, что ждет нас после смерти, как к этому подготовиться и как можно достичь спасения сразу после гибели физического тела. Тибетская книга мертвых, Египетская книга мертвых, еще какая-то книга мертвых… Геннадий чуть не сказал ему, что это гениальная идея: продавать продукт, на который покупатель не сможет подать рекламацию. Кто там знает, что после смерти случится, верно? Хорошо, что удержался, Валера таких шуток не понимает.
Охранник включает «мерседес» с брелка, открывает дверцу, заглядывает в салон, машет рукой – мол, все в порядке, – и в этот момент раздается щелчок, и взрыв разносит в клочья машину и охранника, а у Геннадия Седых есть ровно одна секунда порадоваться, что он стоит достаточно далеко, а может, даже меньше одной секунды, потому что отброшенный взрывом обломок рессоры насквозь пробивает ему грудную клетку, и вот уже бывший офицер КГБ СССР, один из создателей ООО «Валген», российский коммерсант и международный бизнесмен, а сейчас просто Геннадий Николаевич Седых, пятидесяти восьми лет, корчится на бетонном полу гаража, кровь толчками покидает тело, и он едва ли успевает пожалеть, что так невнимательно слушал Валерины объяснения про посмертные мытарства, ничего он не помнит, никак не сможет воспользоваться верным рецептом… да ничего он не успевает: багровая тьма поглощает его без остатка.
В это самое время в аэропорту Хьюстона объявляют посадку на рейс до Сан-Франциско. Высокая рыжеволосая женщина берет со стойки русскую газету «Наш Техас». В конце семидесятых она уехала в Израиль, открыла там курсы йоги, вышла замуж и уже десять лет как переехала в Америку. На третьей полосе – портрет немолодого мужчины с длинными волосами и седой бородой. «Неужели он?» – удивляется женщина и читает подпись: Валерий Дымов, знаменитый гуру Вал, рассказывает нашим читателям о секрете своего успеха. Вот ведь пройдоха, а! И ведь теперь-то ясно, что в йоге он вообще ничего не понимал, думает она. Хотя секс… да, секс с ним был прекрасен.
И на ее лице появляется счастливая кошачья улыбка, такая, что импозантный мужчина, стоящий рядом в очереди бизнес-класса, задерживает на ней взгляд и думает: «Эх, хороша!»
Через три дня после убийства Геннадия Валера сидит на кухне у Лени Буровского, а на столе перед ними бутылка водки и закуска из ближайшего супермаркета. Последний раз Валера с Леней виделись несколько лет назад, и Буровский удивился, услышав в телефоне почти забытый голос. Валера просил о срочной встрече, и это было так на него не похоже, что Буровский тут же сказал: «Да приезжай прямо сейчас!» – и через полчаса, впустив Валеру в квартиру, понял, что не ошибся.
Уже несколько лет назад седина, смешавшись с остатками природной черноты, придала Валериным волосам и бороде сдержанный и аристократичный серый оттенок – а сейчас все его лицо такого же цвета, выделяются только темные линии морщин.
Буровский наливает ему водки, и, выпив вторую рюмку, Валера рассказывает: после смерти Гены выяснилось, что компания давно перерегистрирована и ему, Валере, не принадлежит ровным счетом ничего – так, во всяком случае, объяснил ему адвокат Гениной вдовы Марины.
– Но ведь все знают, что Центр духовного развития – это ты? – говорит Буровский.
Валера горько усмехается:
– Да, все знают. Но юридически все имущество Центра и даже торговая марка принадлежат ООО «Валген». А я к нему не имею теперь никакого отношения, там теперь хозяйка – Марина.
– Но она же не сможет… без тебя?
– Сможет, Буровский, все она сможет. Она у меня три года училась и еще три года наблюдала, как я работаю. Гена даже предлагал поставить ее ответственной за регионы, и я даже почти согласился… а теперь разве что она меня может главным по регионам назначить, но это вряд ли.
Буровский наполняет стопки:
– Ну, за то, чтобы все обошлось!
Как все-таки страшно стареть, думает Буровский. Ведь я Валерку мальчишкой помню, а теперь – совсем старик. И при этом я понимаю, что и сам выгляжу не лучше, но внутри-то мне по-прежнему лет тридцать, сорок от силы.
– А говорить ты с ней не пробовал, с Мариной? – спрашивает он.
Бледные Валерины губы раздвигаются в кривой усмешке:
– Она меня на порог не пустила. Велела охране аннулировать мой пропуск. И ведь самое обидное – я же ее с Геной и познакомил! Она у меня в семинаре по тантрическому сексу занималась, и мы однажды…
Буровский не может сдержать смех:
– То есть эта Марина – твоя бывшая? Может, ты ее обидел чем?
Валера разводит руками:
– Ты думаешь, я помню? Это же давно было, она уже три года как за Геной замужем!
Буровский вздыхает.
– А если серьезно, – говорит он, – что ты потерял? Имя у тебя есть, накопления тоже кое-какие найдутся… поднапряжешься, откроешь новый Центр… кто к этой Марине пойдет, когда есть живой гуру Вал?
Валера допивает водку и задумчиво говорит:
– Нет, не буду. Мне кажется, это все к лучшему. Помнишь, ты когда-то сказал, что я – человек андерграунда? Я тогда отмахнулся, а ведь ты был прав! Все семидесятые я так прожил, и хорошо получалось, а потом появился Гена и стал вытаскивать меня на поверхность, сначала – сделать секцию, потом – фирму, потом – транснациональную корпорацию. И я повелся, потому что мне самому захотелось масштаба, захотелось возможностей, которые дает публичность, а надо было и дальше оставаться в тени. Я сейчас вспомнил, как Алла мне Кастанеду пересказывала: если на тебя направлено ружье с оптическим прицелом, надо просто исчезнуть. А ведь на нас всегда это ружье направлено – и в советское время, и сейчас. И даже оптический прицел больше не метафора, а такая… повседневная реальность. А я, как дурак, сколько уже лет изо всех сил лез туда, где меня лучше видно.
– Может, так и надо? – отзывается Буровский.
– Вот ты, например, – продолжает Валера. – Ты как занимался своей химией ароматических соединений, так и продолжаешь все эти годы. СССР распался, промышленность развалилась, институт твой десять раз с кем-то слили и укрупнили, а ты делаешь все то же, невзирая ни на что.
– Так я больше ничего и не умею, – говорит Буровский.
– Не в этом дело. Ты просто сохраняешь верность себе, вот как это называется. То есть из нас двоих по пути воина шел ты, а вовсе не я. Такие дела, – добавляет Валера, помолчав.
Буровский смотрит на него и думает: вот отправят меня через год на пенсию – и будет мне путь воина, но Валере, конечно, ничего не говорит. Что, в самом деле, лезть к человеку со всякой ерундой, когда у него по-настоящему серьезные проблемы?
По-настоящему серьезные проблемы начались у Валеры только в феврале, когда оказалось, что часть кредитов, взятых когда-то ООО «Валген», были оформлены как личные кредиты, выданные Валерию Дымову. Несмотря на инфляцию, превращавшую выданный пять лет назад кредит почти что в ноль, общая задолженность была такова, что с учетом пеней набегало около тридцати тысяч долларов. Еще месяц назад Валера легко погасил бы этот долг, но теперь, лишенный доступа к активам созданного им Центра, он остался один на один с группой кредиторов, предъявивших к оплате внушительный пакет документов. Валера попытался перевести стрелки на Марину, но разговор не сложился. Подпись твоя? Твоя. Долг твой? Твой. Тебе и платить.
Валера сразу понял, что проиграл. Прикинув, он предложил расплатиться, продав квартиру, которая досталась ему после развода с Ирой. Финальную часть переговоров он провел довольно удачно, выторговав месячную отсрочку, чтобы вывезти вещи, и право забрать все, что останется после продажи квартиры и оплаты долга. Он рассчитывал на четыре или даже на шесть тысяч долларов: район, где он жил, по-прежнему считался престижным, и цены там были немногим ниже, чем внутри Садового. На эти четыре (или шесть) тысяч вполне можно было протянуть полгода, а там, глядишь, еще что-нибудь придумается. Но первым делом надо было понять, куда Валере отправиться после продажи квартиры, и промозглым мартовским вечером он звонил в дверь квартиры на Усачева, удивляясь, куда это тетя Женя могла подеваться.
Они засиделись допоздна, Гриша, конечно, хотел ее проводить, но Женя представила неловкую, словно подсмотренную в дурном кино сцену прощания на пороге ее квартиры, все эти бесконечные уйди – нет, останься! – и твердо сказала, что доберется сама.
В пустом полночном вагоне она еще как-то держалась, но, поднявшись из метро в слякотную мартовскую морось, разрыдалась, едва выйдя из вестибюля «Спортивной». Снег, смешиваясь со слезами, таял на щеках, и Женя думала, что сейчас в Гришином бумажнике могла бы лежать не Машина, а ее фотография. Ее и их детей.
Ночь обступила Женю; влажная, промозглая ночь сочилась слезами и отчаянием. Посреди темной и пустой улицы Женя вспомнила, как зимой 1943 года приехала в Москву, приехала именно сюда, чтобы найти дом тети Маши. Потерянная, она брела по этой самой улице. И что же? Круг замкнулся. Она была одинока тогда – и одинока сейчас. Прожив всю жизнь, она вернулась туда, где была.
Если бы Женя встретила сейчас ту девочку-подростка, что бы она сказала ей, о чем бы предупредила? Не ходи в чужой дом? Не влюбляйся в чужого мужа? Забудь про свою любовь и создай свою семью?
Только вряд ли молодая Женя стала бы слушать Женю старую. И потому предостережения лучше оставить при себе, а советы… что советы? У Жени есть только один совет, и она может его дать прямо сейчас, самой себе, без всяких чудес и машин времени.
Вот этот совет, един в трех частях: никогда не жалей о том, что уже нельзя изменить, никогда не думай о том, что больше не повторится, и наконец, никогда не плачь о невозвратном.
Но, несмотря на все советы, Женя еще плачет, войдя в свой подъезд. Только поднявшись на лифте на третий этаж, она увидит сидящего на ступеньках Валеру и поймет: что-то случилось, и сердце екнет от предательского всплеска счастья – она больше не одна, больше не одинока, она все еще кому-то нужна.