Потом они лежат, обессиленные и несчастные, и Зара говорит:
– Помнишь, ты мне в первую ночь читал стихи?
Ее голос звучит так нежно, что кажется Андрею чужим, почти незнакомым. Он молча кивает в темноте.
– Почитай еще – в последний раз, на прощание.
Он встает, зажигает свет, достает томик Пушкина… лежит там, куда Андрей его бросил в их первую ночь, все эти месяцы ни разу не открыл. Пролистывает содержание, находит то, что хотел, начинает: Я вас любил: любовь еще, быть может, в душе моей угасла не совсем – и, подняв глаза, видит, что Зарино лицо каменеет, пропадает мягкость контуров, исчезает плавность черт, в глазах вспыхивает сухой блеск… кажется, я промахнулся со стихотворением, думает Андрей, но все равно не может остановиться. И вот наконец, после финального …любимой быть другим Зара отворачивается и говорит холодно и безразлично:
– Спасибо. А теперь вызови мне, пожалуйста, такси.
Много лет Аня верила, что если не сможет забыть свою детскую любовь, то никогда не полюбит новую жизнь, которая ей предстоит. Той зимой она поняла, что все эти годы ошибалась. Даже теперь, после того как она полтора месяца непрестанно думала про Андрея, написала ему сорок с лишним писем и, закончив разговор по скайпу, полчаса прорыдала на парковке, для нее ничего не изменилось: Америка оставалась лучшей страной на свете, ее дом – лучшим домом, Лена – ее любимой девочкой, а Саша… а Саша, наверное, по-прежнему был самым прекрасным мужем.
На каникулы они поехали в Вермонт кататься на горных лыжах. В их комнате, как всегда в американских гостиницах, стояло две кровати, таких больших, что Леночка терялась в складках одеяла и утром ее приходилось выкапывать, как машину из-под снега. Ночью Саша шептал на ухо: я хочу тебя! Давай попробуем совсем тихонько? Аня шипела: нет, не хочу тихонько! – и отодвигалась на край, благо места в кровати хватало.
Они вернулись после Нового года, и в первую же ночь Аня первой потянулась к мужу. Сашино тело привычно откликалось на прикосновения, он делал все, как любила Аня, но впервые за эти годы она не смогла ни возбудиться, ни кончить. Имитировать оргазм всегда казалось Ане унизительным и для нее, и для партнера, но в этот раз она все-таки несколько раз застонала, скорее обозначая, чем изображая возбуждение. Когда Саша дернулся последний раз, Аню охватили стыд и апатия. Надеюсь, он ничего не понял, подумала она, а если понял – ну что я могу поделать?
В первый день после каникул, проезжая мимо заснеженных домиков субурба, Аня сказала себе: я обычная женщина, никакого модного полиамори. Я не могу любить двух мужчин одновременно, это ненормально.
Но ведь я не люблю Андрея. Я любила его когда-то, я помнила его все эти годы, но сейчас я люблю Сашу. Он мой муж, отец моей дочери, самый лучший, самый нежный и заботливый мужчина в моей жизни. Андрей – просто призрак из прошлого, blast from the past, я не должна… он не должен разрушить мою семью и мою жизнь.
Приехав на работу, она не стала отвечать на имейл Андрея сразу, как в прошлом году, а дождалась следующего дня и написала очень светлое, дружеское письмо, рассказав, как они втроем с Сашей и Леночкой прекрасно провели время в горах. Следующий ее ответ тоже задержался, и на этот раз там не было ничего, кроме обсуждения фильма, который они с Сашей посмотрели на выходных. Фильм, с ее точки зрения, Андрею обязательно понравится!
Так раз за разом она увеличивала промежутки между письмами. Сперва отвечала через день, потом – через два, к концу февраля писала раз в неделю, по вторникам или средам. Игнорировала любые воспоминания и не реагировала на повторяющиеся раз за разом «я люблю тебя», «ты все еще меня любишь?», «я скучал все эти годы», зато подробно рассказывала о Леночкиной учебе, Сашиных успехах и своих проблемах на работе. Постепенно Андрей принял новые правила: вместо приглашений к скайп-коллу и признаний в любви он теперь присылал легкие и остроумные зарисовки современной московской жизни, для Ани загадочной и непонятной.
Постепенно они стали обмениваться письмами раз в месяц: чаще, чем старые друзья, но все-таки, как однажды удовлетворенно заметила про себя Аня, куда реже, чем любовники, даже потенциальные. Она успокоилась, и хотя по-прежнему ждала имейлов Андрея и радовалась, их читая, эта переписка уже не таила для нее никакой угрозы.
В сентябре 2007 года, доедая ланч в китайском ресторанчике рядом с работой, Аня неожиданно для себя поняла, что воспоминания об этой любви больше ее не пугают. Этот юношеский роман уже не был незаживающей раной, к которой страшно прикоснуться, – он стал частью прошлого, одним из тех sweet-and-sour memories, которые есть почти у каждого.
Так Аня приручила свою детскую любовь, но, возвращаясь после работы домой и вспоминая, как ловко она все проделала, Аня вдруг осознала: весь год, кроме той январской попытки, они с Сашей ни разу не занимались сексом.
Удивительно, что я раньше не обратила внимания, подумала она. Надо теперь что-то делать…
Она была спокойна, потому что знала: она найдет какое-нибудь решение. Как и положено взрослой ответственной женщине, для начала все обсудит с Сашей, а потом, если понадобится, они вдвоем пойдут и к семейному терапевту.
Ане было нечего стыдиться и нечего скрывать: у нее не было от мира никаких секретов.
Осенью 2007 года Андрей заметил, что ему почти не удается сосредоточиться. Любая мелочь отвлекает внимание, слова собеседников проскакивают, почти не оставляя в сознании следа.
Все чаще и чаще в конце редакционной летучки, которую он же и вел, Андрей понимал, что не помнит даже повестки дня, а однажды в дымном и пьяном пятничном «Маяке» он, выйдя на минутку отлить, так и не вернулся к столику, из туалета сразу выскочив на улицу ловить машину (в понедельник пришлось извиняться перед коллегами, ссылаясь на внезапную мигрень). В другой раз во время редкой телефонной беседы с отцом он понял, что стоит у компьютера и механически читает заголовки, раз в минуту перезагружая главную страницу малоизвестного новостного сайта. Но чаще всего Андрей ловил себя на том, что в курилке он на двадцать минут застывал у окна с потухшей сигаретой и глядел на соседские машины, тут и там запаркованные на газоне.
Жизнь его стала спокойной и одинокой. Он отвечал только на рабочие звонки; работа не доставляла удовольствия, но и не раздражала. Редкие Анины письма нагоняли тоску, ни одна девушка – знакомая или незнакомая – не вызывала желания даже пригласить ее к себе, не говоря уж о том, чтобы сойтись поближе.
Наверное, это старость, думал тридцатичетырехлетний Андрей. Немного преждевременная, но что поделать? Зато молодость была увлекательной и интенсивной.
Полгода назад, дождливым и хмурым весенним днем, он набрал номер Зары, звонок сбросили, и после пятой попытки Андрей запоздало догадался, что Зара не хочет с ним разговаривать. С горечью Андрей подумал, что, наверное, никогда больше ее не увидит.
Впрочем, он ошибся: они встретятся через несколько лет на одном из московских митингов 2012 года. Зара будет катить коляску с закрепленным на ней плакатом, по-хипстерски остроумным. Андрей подойдет и поздоровается, Зара улыбнется, он скажет, что меньше всего ожидал увидеть ее здесь: тебе же никогда не было дела до политики. Зара, пожав пополневшими плечами, ответит: ну, теперь у меня ребенок, ему в этой стране жить. К ним подойдет ее муж, молодой парень с модной ухоженной бородой. Глядя на них, Андрей отметит, что они не просто красивая, но и по-настоящему влюбленная пара, и, значит, Зара, как он ей и пожелал, получила большую любовь, которой была достойна.
Жалко, что у нас ничего не получилось, подумает Андрей, уходя. Что ни говори, а такой потрясающей любовницы у меня никогда не было. Мужу-хипстеру можно только позавидовать.
Женя не любила зиму. Когда-то ее радовали разноцветные радуги в кристалликах льда, сверкающие белые сугробы и заиндевевшие ветки деревьев, но сначала почернел снег, а потом куда-то исчезли дворники, и улицы перестали убирать. Несколько раз Женя видела, как падали на льду пожилые люди, – и скоро сама стала бояться поскользнуться. Хотя дворники недавно появились снова, страх не прошел – наверно, решила Женя, дело в возрасте, а не в состоянии тротуаров. Все-таки через несколько лет мне будет восемьдесят, пора поберечь себя. Подумав так, Женя почти перестала выходить зимой на улицу – слава богу, в магазин ходил Валера, а пенсию Женя забирала раз в два месяца: денег ей хватало. Но вот на Рождество и Крещение она просила Валеру отвести ее в церковь. Там он послушно стоял рядом, благообразный, седой, крестился вместе со всеми и подпевал «аминь» в конце молитв. Как-то раз по дороге домой Женя спросила, не хочет ли он креститься. Валера посмотрел на нее с изумлением и сказал, что, при всем его уважении к христианской культуре, особенно в ее средневековой версии, в таинства он все-таки не верит. Точнее, верит, но не так и не в те. Женя быстро сказала: ладно-ладно, поняла, потому что вовсе не поняла, о чем он, и давно поняла, что беседовать с Валерой на такие темы – только тратить время.
Женя вообще старалась с Валерой не спорить и жизни не учить: взрослый уже, сам разберется. Только однажды, в самом начале их совместной жизни, когда он рассказал ей историю своих отношений с Геннадием, она заметила, вздохнув:
– Зря ты с отцом не посоветовался.
– О чем? – удивился Валера.
– Про твоего Геннадия. Володя ведь всегда знал, что с такими людьми лучше дела не иметь. Он из науки ушел, чтобы такие, как этот Гена, на него глаз не положили. С такими нельзя работать и договориться с ними нельзя, от них нужно только убегать и прятаться. Слава богу, страна большая. Хороший человек всегда найдет где укрыться. Так что не надо было тебе с ними связываться.
– Я уже понял, – раздраженно ответил Валера. – Жаль, что твои советы несколько запоздали.