– Давайте сделаем так, – предложил Андрей. – Я позвоню девочкам, и, если они могут, мы один раз позанимаемся втроем, а с вами я как-нибудь встречусь отдельно. Идет?
– Понимаете, Андрей Валерьевич, – запинаясь, ответил Егор, – у девочек, я думаю, тоже другие планы.
– Хорошо, я узнаю, – сказал Андрей и собирался попрощаться, когда вдруг услышал:
– Мы вообще подумали – вы специально написали, что заболели, ну, чтобы освободить нам всем субботу.
– В каком смысле «освободить субботу»?
– Ну, мы подумали, что у вас те же другие планы, что у нас.
– Если бы я не заболел, у меня и были бы те же планы, что у вас, – заниматься. А так мои планы были болеть. Какие планы у вас четверых, я не знаю.
– То есть вы правда болели? – изумленно спросил Егор. – И в интернет не заходили, и «ВКонтакте» или там ваше ЖЖ не читали?
– Нет, – удивился Андрей. – А что я там должен был прочесть?
– Так революция же! – крикнул Егор. – Как же вы не знаете!
Пока мальчик, захлебываясь от волнения, пересказывал события прошлой недели, Андрей включил компьютер и быстро проглядел новости.
– Я не уверен, Егор, что вам надо туда идти, – сказал он. – Судя по всему, это может быть небезопасно.
– Это наверняка будет небезопасно, – услышал он в ответ, – поэтому мы туда и пойдем!
– Я как-то не разобрался до конца, – медленно проговорил Андрей, – но не уверен, что это вообще имеет смысл. Ну выйдет несколько тысяч человек, половину пересажают, как… э-э-э… во вторник на Триумфальной. Вряд ли от этого что-то изменится.
– Андрей Валерьевич, – обиженно сказал Егор, – что вы говорите! Мы же с вами только в прошлую субботу обсуждали, что чуму надо лечить, даже если нам неизвестно лекарство и мы рискуем сами заразиться и умереть.
Вздохнув, Андрей сказал:
– Слушайте, Егор, у меня есть еще одна идея.
Он хорошо понимал своих учеников: в 1991 году, будучи не сильно старше, Андрей несколько раз ходил на запрещенные антикоммунистические манифестации. Спустя двадцать лет было уже трудно вспомнить, против чего конкретно протестовали, но Андрей не забыл чувство полной никчемности, не покидавшее его, пока он в плотной толпе демонстрантов шел от Краснопресненской к Манежной. Он видел, что многие вокруг испытывали эмоциональный подъем, – и знал, что есть люди, которые панически боятся толпы. С ним не происходило ни того ни другого. Ему было просто скучно, ему казалось, что он попусту тратит время. Вместо этого, думал Андрей, я мог бы печатать листовки или делать еще что-то нужное и уникальное, а здесь, в толпе, я всего лишь единица, такая же, как другие.
Неудивительно, что после распада СССР Андрей ни разу не был ни на одном митинге, а если бы не его ученики, не пошел бы и на Болотную. Возможно, не сошлись Егор на Камю, Андрей остался бы дома, но, представив четверых детей в митингующей толпе, понял, что придется идти с учениками. С Егора, думал Андрей, станется поиграть в революцию. Да и без него, небось, найдутся желающие. А в интернете пишут, что в Москву ввели внутренние войска и, значит, могут устроить провокацию и разогнать митинг. Или даже разогнать без всяких провокаций.
Как известно, митинг 10 декабря прошел без эксцессов. Андрей встретил учеников у метро «Парк культуры», дошел до «Октябрьской», а потом вместе с толпой отправился на Болотную. В толпе он то и дело замечал знакомых – Зару с мужем и ребенком, Леню Буровского, а также Феликса, изображавшего Гарри Поттера с плакатом «Тот-кого-нельзя-назвать, к нам не приходи опять!»
– Имеется в виду воскрешение Волан-де-Морта и третий срок Путина, – пояснил он. – Такая двойная шутка, понятно?
Света воскликнула: вау! – и сделала фото, которое потом, превратив в демотиватор «Гарри Поттер с нами!», выложила во «ВКонтакте».
Егор уходил с площади мрачный и надутый: было понятно, что революции не случилось, митинг закончится ничем. Андрей, напротив, был доволен – все целы-невредимы, ни провокаций, ни винтилова.
Ближайшие кафе были забиты, и Андрей уговорил голодных ребят поехать к нему – все-таки очень не хотелось пропускать занятие.
В понедельник Феликс подошел к Андрею:
– Ты молодец, что привел учеников. Надо будет в следующий раз у нас в лицее тоже ребят организовать.
Андрей рассмеялся:
– Да ну, я на самом деле во все это не верю. Что, они все реально хотят революции?
– А ты нет? – удивился Феликс.
– Я – нет, – ответил Андрей, – и ты тоже нет.
Феликс удивился:
– Да ладно! Это же как двадцать лет назад: «Асса», перемен требуют наши сердца, все такое… как можно этого не хотеть? Бабилон падет, старый мир опять будет разрушен, ангел задует в трубу, и под эту музыку мы все пойдем танцевать!
– Что ты несешь? – с раздражением спросил Андрей. – Мы же учителя, мы должны верить в образование, а не в революцию. Сам же знаешь: где революция – там насилие, кровь и регресс.
– Мы живем в новом веке, – сказал Феликс. – Двадцать первый век – век бескровных, цветных революций.
Андрей снова рассмеялся, не приняв его слова всерьез, и вспомнил этот разговор только через неделю, когда Феликс вывесил в школьном вестибюле плакат, призывающий школьников и учителей 24 декабря выйти на проспект Сахарова.
И вот Андрей сидит на кухне, пьет обжигающий чай (хотя предпочел бы, конечно, выпить водки) и рассказывает бабушке Жене о том, как буквально за месяц уникальный педагогический коллектив оказался на грани раскола: Марик сорвал плакат, вызвал к себе Феликса и объяснил, что своей, как он выразился, выходкой тот подставляет весь лицей.
– А что будет, если кто-нибудь из детей послушает тебя, дурака, и пойдет на митинг? А там с ним что-нибудь случится? Ты забыл, что наш приоритет – это безопасность учащихся!
– Я-то был уверен, что наш приоритет – это открытость и демократия, – ответил Феликс. – Вы же сами всегда говорили, что мы должны воспитывать свободных людей! То есть тех, кто сам может принять решение, идти на митинг или нет.
Когда после уроков Марик собрал учителей и объявил, что уволит любого, кто будет призывать школьников к участию в уличной активности, Феликс и еще несколько молодых учителей сказали, что готовы быть уволены и не собираются подчиняться распоряжениям дирекции.
– Понимаешь, Марик и другие основатели считают, что главное – сохранять лицей, – объясняет Андрей Жене, – старые учителя говорят, что политике, как, например, религии, не место в школе, а Феликс и часть молодых учителей – что в такой переломный для страны момент мы должны широко открыть двери лицея для политических дискуссий… Короче, слушая его, я чувствовал себя внутри фильма Годара про 1968 год.
Андрей отпивает чаю, раздумывая, знает ли бабушка Женя, что такое 1968 год, а она тем временем спрашивает:
– И что случилось 24 декабря?
Андрей усмехается:
– Все случилось до 24 декабря. Марик на следующий день объявил детям на общем собрании, что если хотя бы один пойдет на митинг и будет там задержан, лицей закроют. Поэтому он призывает всех проявить ответственность и никуда не ходить. Ну и никто не пошел, насколько я знаю.
– А лицей правда закрыли бы?
– Могли закрыть, а могли и не закрывать, – пожимает плечами Андрей. – Откуда я знаю? Никто же не пошел.
– Но если все обошлось, – спрашивает Женя, – почему ты сидишь здесь такой убитый?
Андрей вздыхает:
– Понимаешь, бабушка, на самом деле ничего не обошлось. Четвертого февраля будет еще один митинг, и ко мне уже приходили дети из моего любимого одиннадцатого и сказали, что пойдут в любом случае. Более того, они сказали, что пойдут именно потому, что полтора года читали со мной русскую литературу и мои уроки убедили их, что они должны противостоять злу и не позволять собой манипулировать.
– А ты учил их, что…
Андрей всплескивает руками:
– Ну разумеется, я учил их, что люди должны противостоять злу и не позволять собой манипулировать! Но я же не знал, что кто-то решит, будто противостоять злу надо в форме массовых выступлений, а манипуляцией окажется то, что говорит им Марик!
– То есть ты хочешь понять, как теперь убедить их никуда не ходить? – спрашивает Женя.
– Да нет, – вздыхает Андрей. – Во-первых, их нельзя убедить, они упрямые, как все подростки. Во-вторых, с чего я должен их убеждать? Я знаю, что это небезопасно, да. Но вся литература говорит нам, что люди должны быть готовы рисковать и жертвовать собой ради того, во что верят. Как я могу одновременно преподавать литературу и призывать их сидеть дома? Не один Егор такой умный, они все скоро прочтут Камю или еще что-нибудь столь же героическое, и поди их тогда останови. Да и кроме того, я не могу больше оставаться в лицее. Я восхищался тем, какую Марик собрал команду, а теперь я вижу, что все это – колосс на глиняных ногах.
Бабушка Женя вздыхает:
– И ты пришел поговорить об этом – со мной?
Андрей смущенно улыбается:
– Если честно, я пришел поговорить с папой. Мне казалось, у него должен быть большой опыт в этой области.
Зимой 2012 года Валерий Владимирович Дымов неожиданно для себя достиг точки равновесия. Это было то самое состояние центра циклона, про которое он так любил говорить своим ученикам: глубокий, незамутненный покой. Не буддийское просветление – Валера совсем не чувствовал в себе безграничного сострадания и желания заботиться о благе всех живых существ, – но все равно интересное новое чувство. Впервые за всю свою жизнь он перестал строить планы и куда-то стремиться.
Когда Валера был молод, он вожделел всех красивых девушек. Прочитав несколько дурно переведенных книг по эзотерике, он захотел познать свои пределы, выйти за них и обрести иное бытие, и однажды ночью это желание чуть его не погубило. С тех пор он хотел простых вещей: когда начал преподавать йогу, ему нужно было все больше учеников; во времена ООО «Валген» – все больше славы и денег. Даже смерть партнера и собственное разорение ничему не научили Валеру: несколько лет назад, запуская сайт, он все равно хотел еще больше трафика, еще больше посетителей… одним словом, хотел популярности.