— Красивые, — кивнул Володя, рассматривая вечером развёрнутый на столе рулон, — думаю, и в самом деле Оленька будет довольна.
— Поверь мне, будет, — кивнула Женя.
— Знаешь, — сказал Володя, помолчав, — мне иногда кажется, что она у меня сама — как ребёнок. Может, это потому, что я всё–таки её старше, а может, потому, что только мы стали жить вместе, как она и забеременела…
— Она всегда такая была, — сказала Женя, — большой ребёнок. Девочка, о которой надо заботиться. И возраст тут ни при чем — я её вообще на год младше.
— Ну ты — это другое дело! — Володя широко улыбнулся, и, как всегда от его улыбки, внутри у Жени что–то ёкнуло и расплылось тёплым счастливым пятном. Она тоже слабо улыбнулась в ответ, и ей сразу расхотелось рассказывать, с каким трудом она донесла до дома эти десять злосчастных рулонов, которые оказались куда тяжелее, чем она думала в магазине.
Ремонт назначили на воскресенье. Тахту вытащили на середину комнаты, стол и стулья запихнули на кухню, тем самым отрезав себе путь к раковине. Володя снял с плиты кастрюлю с клеем, Женя расстелила на полу первый рулон, завязала на голове цветастую косынку, вооружилась кистью и сама себе показалась похожей на какого–нибудь пирата из кино.
— Начали! — скомандовала она.
Только начав клеить обои, они сообразили, что никогда раньше даже не видели, как это делается. В конце концов все получилось, но до того полрулона обоев было безнадёжно испорчено, а Володя перепачкал в клее майку, вот и пришлось её снять, так что теперь он ходит голый по пояс, будто они выбрались на пляж или собираются купаться. Поднимая голову от клея и разложенных обоев, Женя то и дело поглядывает на Володю, видит, как он тянется вверх, чтобы выровнять верхний край, и под его загорелой кожей перекатываются крепкие мышцы… Женя смотрит и любуется, хотя ей немного неловко, как всегда, когда она должна напоминать себе, что Володя — Оленькин муж, отец её ребёнка.
Я хотела жить с ними вместе — вот и живу, говорит себе Женя, а большего мне и не надо, но в этот момент Володя трогает её за плечо, и Женя быстро опускает голову, чтобы Володя не увидел, как она краснеет.
Что же это такое, думает Женя. Мы живём почти год в одной квартире, а стоит ему меня коснуться, у меня кровь приливает к щекам и кружится голова. Это же просто невозможно, это глупо, это стыдно, но что же я могу поделать?
Что поделать? Женя знает ответ. Когда родится ребёнок, я уйду, думает она. Никто даже ни о чем не догадается, всем понятно: здесь и для троих мало места, а вчетвером — совсем никуда. Вернусь в общежитие, буду приходить в гости. Я смогу, я сильная. Да и вообще, я уже поняла, что не хочу жить в квартире с ребёнком, я вообще не люблю детей.
Она приняла решение, и теперь ей гораздо легче. Женя ещё раз проводит кистью по куску обоев и протягивает его Володе.
К обеду комната почти закончена. Женя пробирается на кухню разогреть вчерашние щи. Володя курит у открытого окна и рассказывает, что в ближайшие годы химия наверняка предложит синтетический клей, точнее, много разных клеев для разных случаев жизни.
— Скажем, обои он к стене приклеивает, а майку — нет.
Женя смеётся.
— Посмотрим–посмотрим, — говорит она, — успеет ли твоя химия к нашему следующему ремонту.
— А когда у нас запланирован следующий ремонт? — интересуется Володя.
— Тут все от вас зависит, — отвечает Женя. — Как отправится Оленька рожать нам следующего ребёнка, так и будет нам следующий ремонт!
С большим трудом они втискиваются на заставленную кухню, Женя разливает суп по тарелкам.
— А вот помнишь, — говорит она Володе, — ты в Москве все про синтетику рассказывал, говорил, что хочешь делать новые полимеры? Тебе в твоём институте удаётся?..
Володя как–то мрачнеет.
— Знаешь, — отвечает он, — я решил завязать с наукой.
— Чего это? — удивляется Женя.
Володя некоторое время молча ест, потом говорит:
— Вкусные у тебя щи.
После обеда они снова возвращаются в комнату. Я бы хотела, чтобы этот день никогда не кончался, думает Женя. Даже жалко, что у нас такая маленькая квартира, но тут Володя цепляет мокрым куском обоев свои штаны, деликатно ругается: вот же черт! — и Женя говорит:
— Да уж, пока одни химики изобретают синтетический клей, другие только одежду пачкают!
Володя берёт следующий кусок обоев и, прикладывая к стене, спрашивает Женю:
— Вот ты помнишь Валентина Ивановича?
— Твоего однокурсника?
— Не совсем, — говорит Володя. — Мы познакомились на химфаке, но он уже тогда закончил аспирантуру, он лет на пять меня старше.
— Выглядит, будто на все пятнадцать, — вспоминает Женя.
— Ну, это потому… короче, потому что у него такая работа. Он рассказал мне, что, когда закончил химфак, его и группу других талантливых учёных специально отобрали для секретных работ… их поселили где–то под Казанью, и там они и работали — и до войны, и во время войны.
— А что они делали?
— Ну, я не спрашивал. — Володя пожимает плечами, так и не поворачиваясь к Жене. — Понятно, что какое–то оружие. Если учесть, что сейчас Валентин занимается гидридами и окислителями, то, видимо, непосредственно он делал топливо для наших «катюш» или других ракет.
— Понятно, — машинально отвечает Женя, хотя на самом деле ей непонятно ни что такое гидриды и окислители, ни, главное, почему у Володи такой напряжённый, сдержанный голос. Он даже говорит тише, чем обычно, хотя вроде бы никаких секретов, обычный трёп про знакомых.
— И Валя, когда мне это рассказал все, он сказал, что, наверное, его снова туда пошлют работать в ближайшее время.
— Ну вот и хорошо, наверное, нет? — недоумевает Женя.
— Как тебе сказать… — отвечает Володя, продолжая прилаживать к стене все тот же несчастный кусок обоев. — Он же там живёт взаперти, на строго секретном производстве. Ни семьи, ни друзей, ни переписки.
— А отказаться можно?
— Отказаться нельзя, — говорит Володя и замолкает.
Женя смотрит ему через плечо и видит, что он продолжает разглаживать обои на стене, раз за разом проводя рукой по одному и тому же месту, так, что с обоев уже слезает верхний слой бумаги.
— Эй! — восклицает она. — Ты что творишь–то? Давай, следующий кусок пора клеить — ну или этот отдирать, если ты в нем дырку проковырял.
Володя поворачивается к ней.
— Ты не поняла, — говорит он, — это был ответ на твой вопрос. Про науку.
— А как?.. — начинает Женя, но осекается: у Володи серое, незнакомое лицо.
— А вот так. Нет никакой разницы — гидриды с окислителями или синтетические материалы. Кто же знает, что им завтра понадобится? А мне так нельзя — у меня Оленька, у меня ребёнок вот–вот будет. Как я там буду без них, взаперти? Ну вот я и решил — лучше останусь просто преподавать. Уж преподаватели нигде, кроме институтов, не нужны. Авось и пронесёт.
— Я думала, тебе нравится преподавать, — говорит Женя.
— Мне нравится, — отвечает Володя, — но мне в моей жизни много что нравилось, да не всем, к сожалению, удаётся заниматься.
— Я помню, — вспоминает Женя, — ты говорил, что в школе хотел быть не учёным, а…
— Тс–с–с! — Володя прикладывает палец к её губам, и Женя понимает, что ещё секунда — и она поцелует этот палец, а потом, наверное, схватит Володю за руку и будет целовать её, целовать, пока… но тут Володя отводит ладонь от Жениного лица и обычным своим голосом говорит: — Ладно, давай лучше обои доклеим, хватит уже, поговорили.
Господи, думает Женя, как хорошо, что я уже все решила. Ещё пара недель, и всё.
Пройдёт много лет, и Женя увидит по телевизору знакомое круглое лицо, очки в тонкой оправе, а закадровый голос сообщит о награждении крупного советского учёного Валентина Ивановича Глуховского очередным орденом за работы, связанные с освоением космоса и повышением обороноспособности нашей страны. А ещё через четверть века Андрей придёт в богатую академическую квартиру, чтобы взять у патриарха советских ракетных войск интервью для глянцевого журнала, тщившегося казаться военно–историческим. Валентину Ивановичу будет уже под девяносто, но он напористо и воодушевлённо расскажет молодому журналисту, в какое время ему довелось жить, как ковался ракетный щит Страны Советов и как толково Лаврентий Павлович организовал рабочий процесс. Интервью пройдёт незамеченным, но лет через семь Андрей увидит анонс ток–шоу «Берия: кровавый палач или эффективный менеджер?», вспомнит свою статью и устыдится. К тому моменту сам Валентин Иванович уже года два как будет похоронен на Новодевичьем кладбище. Похороны будут пышные, хотя и пройдут с меньшими почестями, чем если бы случились лет на двадцать раньше.
Заведующая всё–таки ошиблась: пяти–шести недель Оленька не вылежала, родила через четыре, в самом конце декабря, впрочем, вполне здорового, крепкого малыша. Володе позвонили в учебную часть, поздравили с сыном и строго–настрого наказали раньше завтрашнего дня не приходить: к роженице все равно не пустят и даже к окну она сегодня не подойдёт. Володя хотел было побежать и найти Женю, но сообразил, что не знает, в каком корпусе мединститута у неё сейчас занятия. По дороге домой зашёл в винный, долго выбирал между водкой и бутылкой фруктового вина; вспомнив, что Женя водку не пьёт, взял вино.
Вечером они выпили эту бутылку, почти не закусывая. Женя быстро опьянела и, только когда оставалось на самом донышке, вспомнила, что забыла сказать самый главный тост. Подняв стакан с буроватой жидкостью, она торжественно произнесла:
— Ну а теперь — за здоровье маленького Бориса! — и увидела, как с лица Володи сбежала улыбка.
— Его не будут так звать, — сказал он.
— Почему? — спросила Женя и даже почти протрезвела от удивления.
— Потому что я не хочу. — И Володя поставил недопитый стакан на стол.
— Хорошо, — сказала Женя, — пусть тогда будет Валера. Это устраивает?
— Конечно, — ответил Володя и сам провозгласил: — За Валеркино здоровье!
И когда они выпили остатки вина, Женя подумала: да, она все решила и она не передумает, но всё–таки как ей будет не хватать этих вечеров за круглым столом, особенно вот этих, последних, когда они были с Володей вдвоём, только он и она.