Мужчина, продолжая смотреть на Валерку, спросил:
— Ты не знаешь, мальчик, Владимир Дымов не в этой квартире живёт?
— Я… я не знаю, — ослабевшим голосом сказал Валерка и на всякий случай добавил: — Я не здесь живу, я подъездом ошибся!
Он бегом припустил вниз и остановился, только пробежав два пролёта, прислушаться, не гонится ли за ним незнакомец. На лестнице было тихо, лишь в ушах что–то грохотало после быстрого бега. Валерка перевёл дыхание и спустился во двор.
Во дворе было пусто, и Валерка, с опаской поглядывая на дверь подъезда, задумался, как ему теперь быть. Он решил, что мужчина наверняка был шпионом — кем же ещё мог быть такой страшный человек в приграничном городе? Высадился ночью на берег моря и теперь пришёл к ним, чтобы… чтобы что? Чтобы думалось лучше, Валерка ещё раз лизнул плечо (все ещё солёное) и сразу сообразил: чтобы похитить папу. Папа работает в институте и точно знает кучу секретов, которые шпион должен у него выведать. Все бы у шпиона получилось, но только он, Валерка, оказался начеку: сейчас он найдёт милиционера, с ним вместе они арестуют шпиона, спасут папу, а Валерке даже дадут орден за бдительность и мужество.
Валерка уже собирался бежать на поиски милиционера, когда сообразил: а что, если папа вернётся домой, пока его не будет? Шпион захватит его врасплох! Значит, никуда бежать не надо, надо затаиться, дождаться папу и предупредить его. А дальше они вместе позовут на помощь.
Думая, положена ли ему будет медаль, если они поймают шпиона вместе с папой, Валерка спрятался за кустами жасмина и стал ждать, сев на корточки. Если бы незнакомец вышел, он бы не увидел Валерку, а самому Валерке в щёлочку между густыми, пряно пахнущими листьями хорошо были видны тяжёлые, крашенные коричневой краской двери подъезда.
Папа появился совсем быстро — милиционера можно было и не успеть найти. Заметив его, Валерка стрелой вылетел из–за куста и бросился к отцу.
— О, кто это у нас тут? — сказал папа, но Валерка приложил палец к губам и зашептал:
— Говори тише, папа! У нас дома — засада!
— Какая ещё засада? — Папа присел на корточки. — Ну–ка, расскажи мне!
Валерка и рассказал: и про незнакомца, и что тот спрашивал о Владимире Дымове — о тебе, папа! — и о том, что им надо бежать искать милиционера, чтобы арестовать этого человека, который наверняка шпион.
— Ну ты напридумывал! — рассмеялся папа. — Пойдём теперь, посмотрим твоего шпиона.
— Ты что, без милиции нельзя! Вдруг он вооружён?
— Нет, в милицию мы не пойдём, — очень серьёзно сказал папа, — да и зачем? Мы же с тобой двое сильных мужчин, я вон почти всю войну прошёл. Что мы, с одним каким–то хилым шпионом не справимся? — И он подмигнул.
Валерка предпочёл бы всё–таки поискать милиционера, но решил, что если они вдвоём задержат шпиона, то каждому из них точно дадут по ордену.
Папа вошёл в подъезд и начал подниматься, крепко взяв сына за руку. Валерке показалось, поднимались они целый час, если не дольше, но вот наконец второй этаж, ещё один пролёт и…
Незнакомец все так же сидел перед дверью их квартиры, даже позы не поменял. Но теперь, увидев папу, он поднялся (сейчас как прыгнет! — подумал Валерка), развёл в стороны свои страшные руки и вдруг очень тихо сказал:
— Володька? Не узнаешь?
И тут папа сначала вцепился в Валеркину руку, а потом, наоборот, отпустил и произнёс каким–то незнакомым, почти механическим голосом:
Борька?.. Ты? — и, отпихнув Валерку, бросился вверх. Там он схватил незнакомца за плечи и еле слышно проговорил:
— Живой! Борька, живой!
Ещё девочкой Оля замечала, что мужчины на улице смотрят на неё иначе, чем на подруг. Московскую школьницу такие взгляды, одновременно липкие и зачарованные, заставляли сжиматься и поскорей спешить домой, но к своим двадцати восьми Оля привыкла к этим взглядам, даже обрела в них источник пьянящей бодрости. В лёгком платье проходя по прокалённым солнцем улицам Грекополя, всей загорелой кожей она впитывала струящийся вслед сладкий трепетный эфир невесомых мужских взглядов. Она научилась распознавать тонкие вкусовые оттенки: когда она была с Володей, зависть, обращённая на него, привносила лёгкую нотку горечи; от толпы одиноких курортников ощутимо несло адреналином охотничьего азарта, а сейчас, миновав двух стариков, сморщенных и почти дочерна высушенных временем и солнцем, Оля на мгновение ощутила слабый аромат увядающих цветов.
Год назад, чтобы не сидеть весь день дома, она пошла работать. Валерка подрос и уже не требовал постоянного присмотра, бытовые хлопоты по–прежнему брала на себя Женя, и Оля устроилась в регистратуру одного из приморских санаториев, где отдыхали красивые мужчины в форме и при погонах. Иногда Оля представляла: будь папа жив, она могла бы выйти замуж за одного из этих блистательных молодых офицеров. Это была приятная, дразнящая мысль, но все равно из всех мужчин Володя оставался для Оли самым желанным, самым умным и единственным — любимым.
В Грекополе Володя, казалось, обрёл второе дыхание. Он как–то легко и почти незаметно защитил диссертацию, но главное, он не то чтобы нашёл ответы на вопросы, которые когда–то волновали его — как объяснить материал? как удержать внимание аудитории? как спланировать курс? — но эти ответы вдруг стали неважны. Курс был сбалансирован, аудитория внимала, учебный материал сам ложился студентам в голову. Как Володя объяснил когда–то Жене, он не учил химии — он показывал, как устроено научное знание, как работает человеческое мышление. На его лекции стали приходить студенты с других факультетов, молодые коллеги, которых с каждым годом вокруг становилось все больше, все чаще обращались за советом. Его выдвинули в методологический совет института; он отказался, не желая разрушить волшебство своей работы грубым анализом. Увидев, что он не спешит делать карьеру, руководство политеха потеряло к нему былой интерес. Постепенно сам Володя стал держаться с коллегами подчёркнуто вежливо, но отстраненно. Зато все студенты знали, что он никогда не отказывался быть научным руководителем ни на курсовых, ни на дипломах и делал эту неблагодарную работу на совесть, разбираясь в расчётах, указывая на теоретические огрехи и практические ошибки. Оля давно уже привыкла, что студенты и аспиранты ходят к ним без предупреждения: входя в дом, она привычно прислушивалась, не раздаётся ли чей–нибудь молодой голос, говорящий её мужу непонятные слова на странном птичьем языке. Она быстро научилась распознавать в потоке речи отдельные термины — например, «катализатор» или «абсорбция», но не попыталась понять, что они значат. Ей казалось, понимание разрушит волшебство, благодаря которому химические термины превращались в заклинания, а Володя возвышался до мага и кудесника.
Оля привыкла к неожиданным гостям, но сегодня, войдя в квартиру, остановилась в недоумении: на столе возвышалась початая бутылка, а Володин собеседник — крепкий, жилистый старик с густыми бровями и седой щетиной — совсем не походил на студента. К тому же её муж, обычно сдержанный и корректный, то и дело норовил хлопнуть старика по плечу и называл не иначе как Борькой. Увлечённые выпивкой и беседой мужчины не заметили Олиного появления, так что, устав стоять в дверях, она в конце концов сказала: я пришла! — стараясь, чтобы эти слова прозвучали саркастично и даже угрожающе: мол, я пришла, а вы тут что делаете?
Володя, однако, сарказма не заметил. Широко улыбаясь, он поднялся и, махнув Оле рукой, представил её:
— Это Оля, моя жена!
— Борис! — сказал старик, чуть приподнявшись.
— Очень приятно, — ответила Оля немного холодно.
— Это мой брат, — пояснил Володя, — он пока поживёт у нас. Я думаю, положим его в Валеркиной комнате.
Оля заторможенно кивнула и пошла на кухню. Достала колбасу, нарезала и положила на тарелку. Некоторое время стояла неподвижно, а потом позвала Володю: мол, помоги мне здесь. Когда он пришёл, Оля заговорила тихим, шипящим шёпотом:
— Ты с ума сошёл? Какой ещё брат? Я о нем от тебя вообще впервые слышу! Я с тобой десять лет живу, ты мне никогда ничего о своей семье не рассказываешь, и вдруг — нате! — это мой брат, он у нас поживёт! А завтра у тебя сестра объявится или мама и тоже будут жить с нами?
— Нет у меня никакой сестры, — раздражённо ответил Володя, — а мама давно умерла. Через полгода после Бориного ареста.
Оля оцепенела.
— Так твой брат, что, из этих? Из… репрессированных?
— Ну да, — сказал Володя, — я потому и не говорил.
И, подхватив тарелку с колбасой, направился в комнату.
Через час пришла Женя, и сразу оказалось, что в доме есть нормальная еда. Дымилась варёная картошка, сверкали свежевымытыми боками помидоры, пупырчатые огурцы сами просились в рот.
— Похоже, я твоего пацана напугал немного, — сказал Борис. — Он, когда меня первый раз увидел, знаешь как от меня стреканул!
— Он решил, что ты шпион, — пояснил Володя, — и собираешься меня похитить, чтобы выпытать Военную Тайну.
— Шпионом я уже был, — мрачно кивнул Борис, — кажется, японским, сейчас и не помню.
— Расскажи лучше, как ты всё–таки меня нашёл? — спросил Володя. — Ты же не знал моей фамилии!
— О, хорошая история. — Борис хрустнул огурцом и одобрительно подмигнул Жене. — В тридцать девятом, после второй посадки, мне повезло: где–то на полгода я попал на шарашку. И там, в библиотеке, в каком–то журнале по органической химии увидел знакомую рожу. Победитель конкурса студенческих работ или что–то в этом роде. Тогда–то я и понял про мамину фамилию… Это ты хорошо придумал!
Борис захохотал — ухающим, страшноватым смехом.
— А где шарашка была? — спросил Володя. — Под Казанью?
— Нет, в Тушино, — ответил Борис. — А что?
— Да знакомый у меня там был, Валя Глуховский, Валентин Иванович. Не встречал?
Борис задумался.
— Молодой такой, да? — сказал он. — В очках? Ему ещё пальцы на следствии сломали.
— Точно! — Володя стукнул ладонью по столу.