Замерев, Женя стоит перед чёрным телефонным аппаратом и, чтобы не
смотреть на рассыхающуюся кухню, закрывает глаза.
И тут из темноты раздаётся: алле!
И Женя сразу улыбается: да, конечно, как она могла подумать, этот–то голос она всегда узнает!
— Валерка, — говорит она, — сынок, это я, тётя Женя, узнаешь меня?
Так первый и последний раз Женя назвала Валеру сыном, но, кажется, он даже не замечает этого, а изумлённо спрашивает в ответ:
— Тётя Женя, вы где? Все в порядке?
Стоит Жене войти в прихожую, она сразу чувствует знакомый запах, не сразу даже догадывается, откуда он так знаком, а потом понимает: это запах счастья и молодости.
Валерка выходит ей навстречу — ух, какой стал красавец! Не узнать! Хотя нет, конечно же, узнать! Всюду, везде Женя узнает своего мальчика!
А он обнимает, ведёт на кухню… какая большая, метров восемь, наверное, будет!.. Уже и стол накрыт, а за столом — молодая блондинка, это, конечно, Ирочка, а рядом с ней… батюшки–светы!
— Игорь!
— Женька!
Они обнимаются, хотя и удивительно, что Женя его узнала: постарел, полысел, потолстел.
— А вы знакомы? — изумляется Валерка.
— Конечно. Игорь же Володин студент.
Валерка хлопает себя по лбу: да, как я мог забыть! — и тут же наливает себе и Игорю водки, а Жене — красного вина.
— Мне тоже налей немножко, — капризно говорит Ира.
Валерка достаёт ещё бокал, наливает едва ли четверть.
— Ну, за встречу!
Чокаются, выпивают.
— Ну, Игорь, расскажи — сам ты как?
— А ты не видишь, Женька? — Он обводит вокруг рукой. — Отлично все. Хватит, наездился по всяким медвежьим углам, поподнимал советскую науку. Я уже лет пять как по партийно–хозяйственной линии пошёл. Видишь, в Москву перевели, квартиру дали… а я и детям ещё кооператив купил! Пусть живут в своём доме, верно? Что им со стариками?
Ух ты! Женя восторженно оглядывается. Так значит, это Игорь ребятам квартиру купил? Здорово, а я и не знала.
— Да Валерка не рассказывает ничего, — говорит она, — не пишет, не звонит. Я только знала, что жену Ира зовут, а что она твоя дочка, не говоря уже про квартиру…
Женя машет рукой, Игорь смеётся, Ира молча выходит с кухни.
— А как Гриша? — спрашивает Женя.
Она надеется, голос не выдаёт её. Сразу хотела спросить, самым первым
вопросом, ничего ведь о нем не слышала с того самого дня, как они расста–лись в Куйбышеве.
— Гришка? — переспрашивает Игорь. — Ну, нормально так. Инженер на заводе в Казани, даже, наверное, главный инженер. Женился, конечно… попозже меня, но все равно — давно. Двое детей, а у меня, кстати, только одна, тут он меня обскакал, паршивец. Девчонка и пацан у него… или два пацана?
Не помню.
Игорь задумывается, и, словно воспользовавшись паузой, Валерка выскальзывает из кухни.
— А, не, два пацана, точно! — восклицает Игорь. — Евгений и Игорь. Я думаю, в нашу с тобой честь.
Игорь смеётся, Женя пытается улыбнуться в ответ, не получается. Она понимает: да, в самом деле, в их честь. Значит, где–то в Казани живёт мальчик Женя, Евгений Григорьевич, живая память о давней любви его отца.
Это мог быть мой сын, думает она.
— А вот внуков у Гришки нет, — продолжает Игорь, — тут я его сделал, первый дедом стал, здорово, правда?
Женя механически кивает и тут же смотрит изумлённо:
— И давно?
— Ну, как давно… — Игорь пожимает плечами. — Две недели уже, ты ж сама знаешь! Только не говори, что тебе Валерка ничего не написал. Ты ведь внучатого племянника посмотреть приехала?
Запах, понимает Женя. Это не запах молодости и счастья, это просто младенческий запах. Как во многих счастливых молодых семьях.
Она поворачивается к двери: на пороге стоит Валерка, Ира прижимается к его плечу, а в руках он держит свёрток, и оттуда раздаётся тоненький писк, жалобный и беззащитный, и Женя сразу вспоминает — двор горбольницы, тёплая и шершавая Володина ладонь в её руке, Оля в окне второго этажа, свёрток у неё на руках — и такой же слабый, трогательный младенческий голос из глубины этого свёртка.
Женя переводит взгляд на Иру. Она стоит, прижавшись к Валеркиному плечу, уставшая и сонная…
— Ну, тётушка, возьмите племянника! — говорит Игорь, и Ира почему–то смеётся. Валера протягивает свёрток Жене, а та медлит и только спрашивает:
— Как вы его назвали?
— Андрей, — отвечает Валера, но в ушах у Жени все раздаётся Ирин смех, неуловимо знакомый, молодой — Олин смех.
Женя берёт младенца из рук Валеры и краем глаза видит, как Ира обхватывает мужа руками и снова смеётся.
В такой же позе они стоят на единственной сохранившейся у Андрея родительской фотографии, только мама в свадебном платье, а папа — в неловко сидящем на нем костюме. Андрей найдёт её, разбирая вещи после смерти матери, и оставит себе. Он очень любит этот черно–белый снимок, любительский, чуть недодержанный, где вокруг новобрачных все словно залито прозрачным молочно–белым светом, светом молодости, любви и счастья… Он будет часто рассматривать её, но это — спустя много лет, а сейчас Женя прижимает к себе маленькое тельце и беззвучно повторяет: все уже случилось, все снова случилось само.
Теперь у меня опять есть ребёнок.
Она глядит в красное, сморщенное личико, слушает Ирин смех и думает: а из Иры такая же мать, как из Оли. Такая же, если не хуже.
На этот раз она не ошибается: через два с половиной года Ира уйдёт к знаменитому футболисту, оставив Андрея мужу. В самом деле, кому же нужна молодая жена с ребёнком? Она ещё не раз выйдет замуж и не раз разведётся, но детей у неё больше не будет, Андрей останется единственным.
— Хорошее имя, — говорит Женя и повторяет: — Андрей… или Андрейка?.. Андрюша?..
Не обращая на неё внимания, Валера целует Иру, и только Игорь смотрит на Женю неожиданно трезвым, грустным взглядом.
Сначала Валера не узнал голос, возможно, потому, что Андрейка за спиной заливался на руках у Иры нервическим смехом, грозящим вот–вот перейти в повизгивающие рыдания. Простите, кто говорит? — спросил Валера, вжимая в ухо красный раструб телефонной трубки. Мембрана вздрогнула в ответ, обдав сквозь аккуратные дырочки знакомым хохотом.
— Дядя Лёня?
— Какой я тебе дядя! — довольно засмеялся Буровский. — Я ещё в Грекополе тебе говорил: зови меня просто Леонид…
— Как спартанского царя, — закончил Валера.
Он улыбнулся. Из трубки на него словно повеяло утренним бризом, захотелось даже лизнуть микрофон, как когда–то собственное плечо, — вдруг на красной пластмассе VEFа проступит морская соль из грекопольского детства?
И пока Буровский рассказывал, как он, совсем случайно, узнал, что Валера, оказывается, давным–давно в Москве, он так и стоял, улыбаясь, пока Андрей наконец не разрыдался на руках у Иры.
— Ты с кем? — спросила она.
Валера обернулся: всем видом жена показывала, что он мог бы и взять орущего ребёнка, вместо того чтобы трепаться по телефону. Похоже, Буровский услышал крик, потому что резко оборвал фразу — словно порвалась плёнка, натянутая между двумя бобинами «Яузы».
— Запиши мой номер, — сказал он, — а хочешь, просто приходи в пятницу вечером, я тебя заодно со всеми нашими познакомлю.
— Ага, — сказал Валера и потянулся за карандашом, — давай сразу адрес, я приеду.
На кухне у Буровских накурено так, что, входя, хочется руками раздвинуть колышущиеся занавеси сизого дыма, словно задние кулисы в студенческом театре. Сходство усиливают аплодисменты, которыми встречают Валеру. Он оглядывается смущённо — может, надо раскланяться? — и с облегчением замечает сидящего на широком подоконнике рыжеволосого бородача с гитарой, судя по всему, он только что закончил петь. Слава богу, хлопали не мне, думает Валера.
Остроносая женщина с чёрной чёлкой и быстрыми глазами вскакивает, говорит: «Садитесь!», Валера отказывается, но Буровский, обхватив за плечи, приземляет его на табуретку.
— Это Мила, моя жена, — шепчет он.
Бородач поёт следующую песню. Сначала Валера смотрит, как бьют по струнам длинные сильные пальцы, чуть тронутые рыжеватым пушком, и только потом начинает вслушиваться в слова: одинокий мужчина с рюкзаком идёт от деревни к деревне, в каждой деревне видит нищету и запустение. Куда я иду и долго ли мне идти? — спрашивает он в припеве. А чего пошёл, если не знаешь куда? — думает Валера, который не любит ни туристов, ни походную песню, но тут рыжеволосый добирается до деревни, посреди которой стоит заброшенная церковь. Он входит в распахнутые двери и слышит звон давно исчезнувшего колокола.
— Я опускаюсь на колени, — ударяет по струнам бородач, — я долго шёл… и я пришёл домой!
Все снова аплодируют, Валера тоже хлопает несколько раз. Ему неловко: шёл в гости к старому знакомому, а попал на концерт.
— Ох, Марик, как я люблю эту твою песню, — говорит певцу Мила, — прямо вот за сердце берёт, особенно в самом конце.
— На самом деле я тут ничего не придумал, — отвечает Марик, — все вот так и было. Только я не один, конечно, был, это когда мы с ребятами в прошлом году в Карелию ходили…
— Но это, наверное, все равно такая аллегория? — спрашивает невысокий мужчина лет сорока, сидящий справа от Валеры.
— Ну конечно, Витя, это аллегория, — вздыхает Мила, — это же песня о поиске веры…
— Это я понял. — Витя пожимает плечами. — Я просто все время забываю, что есть люди, которым надо искать веру. Для меня вера — самая естественная вещь на свете.
— Ну, Витьке повезло. — Певец откладывает гитару. — Он у нас вообще как птичка небесная — не пашет, не сеет…
— Так ведь и было завещано. — Витя чуть заметно улыбается.
Мила разливает чай, ставит на стол вазочку с сушками. Валера рассматривает гостей: все они старше его да и, пожалуй, чуть постарше Буровского. Одеты в вязаные свитера и ношеные ковбойки, человек, наверное, десять–двенадцать, мужчины и женщины. Заметив Валерин взгляд, Буровский, спохватившись, представляет его гостям: