Так или иначе, делать было нечего: на эти три недели Андрей переехал к тёте Жене, Алла поселилась в спальне, а Валера — на кухне. Как–нибудь перетерплю, сказал он себе, а вот терпеть и не пришлось, и теперь Валера даже жалеет, что Алла уезжает завтра: она оказалась отличной соседкой — и не только потому, что сразу навела в квартире женский порядок, просто Алла обладала удивительным даром деликатности. Когда Валера хотел побыть один — Алла исчезала, но стоило ему подумать: «что–то давно её не видно», она появлялась то с полной сумкой неведомо где купленных огромных спелых яблок, то с билетами в ближайший кинотеатр.
Ей было лет тридцать пять, и, значит, когда она вышла замуж, дядя Борис был старше её почти в два раза. Он умер три года назад, и Алла приехала в Москву, надеясь добыть из недр КГБ дело реабилитированного мужа — то самое, на котором якобы было написано «хранить вечно». Валера сразу сказал, что шансов фактически нет, но Алла ответила, ну и ладно, почему бы ей не провести часть отпуска в приёмных и архивах?
Отпуск заканчивался через два дня, и, разумеется, никакого дела Алле так и не выдали. Ну главное, чтобы её саму не арестовали, как говорила по этому поводу тётя Женя, боявшаяся, что гостья может привлечь к Валере лишнее внимание.
Женя жила в квартире на Усачева, куда после смерти Марии Михайловны помог ей прописаться Игорь Станиславович. После Валериного развода она сильно помогала ему с Андрейкой.
— Я думал, ты вернёшься в Энск, к папе и маме, — сказал ей однажды Валера, но тётя Женя только пожала плечами: мол, с чего ты взял, мне и тут хорошо.
Этот жест запомнился Валере, и только вечером, уже засыпая, он понял, в чем дело: пожатие плеч получилось у Жени каким–то деланым, ненастоящим. Фальшь этого жеста так удивила Валеру, что он больше не заговаривал с Женей о своих родителях.
Сама Женя тоже никогда не упоминала Володю и Олю.
В прихожей Валера сразу чувствует пряный запах — Алла готовит. Все это время он удивляется, как из самых обычных продуктов, которые есть в любом магазине, можно готовить какие–то ни на что не похожие блюда. Алла говорит, что весь секрет — в специях, которые она привезла с собой, но Валера думает, что она просто знает какие–то тайные бурятские рецепты.
Так и есть: на кухонном столе — десяток глубоких тарелок, в них что–то скворчит, нежные облачка пара дрожат в воздухе. Алла достаёт из холодильника «Столичную» и сдирает крышечку.
— О, мы сегодня выпиваем? — говорит Валера.
— Последний день, — отвечает Алла, — как же без этого?
Выпивают по первой, Валера тащит в рот кусок… кстати, кусок чего?
— Это курица? — спрашивает он.
— Не скажу.
Алла часто улыбается, но это слабая, еле заметная улыбка: губы чуть–чуть растягиваются, а глаза становятся ещё уже.
— Спасибо, что приютили меня, — говорит она.
— Жалко, что у вас ничего не вышло, — вздыхает Володя, — но я предупреждал: гэбэшники своими секретами не делятся.
— Я была к этому готова, — отвечает Алла, — и, если не считать визитов на Лубянку, я хорошо провела время, посмотрела Москву.
Валера кивает.
— Я вам не говорил, но дядя Борис был для меня очень важным человеком, хотя я и видел его всего дважды. Когда я его встретил, я сначала испугался… принял его за шпиона.
— Не вы первый, — без улыбки замечает Алла, — его уже принимали за шпиона. Кажется, за японского. Я не запомнила, а дело, как вы знаете, мне так и не удалось прочесть. Там–то наверняка все написано.
Не курица. И не утка. Может быть, свинина? Или рыба?
Есть ли вообще в Бурятии рыба? — спрашивает себя Валера и продолжает вспоминать:
— А потом я услышал его разговор с отцом, и Борис сказал: где бы мы ни оказались, мы должны бороться. Не надеяться на медленные перемены, как мой папа, а сражаться, как на фронте. Мне, мальчишке, это очень запомнилось. Наверное, я тогда и решил, что не должен идти, ну, проторёнными тропами, и не стал учиться ни на химика, ни на врача, чтобы не быть похожим ни на папу, ни на тётю Женю. Сейчас иногда думаю, что это все какая–то глупость.
— Ну зато ваши тропы — только ваши, — улыбается Алла, — и они вполне нехоженые. А если говорить про борьбу — надо знать, за что бороться или хотя бы против чего.
— Для меня, — отвечает Валера, — это прежде всего внутренняя борьба. Я пару раз читал «Хронику текущих событий», и вот вся эта война с советской властью… нет, это не для меня. Много чести этой власти, чтобы я с ней воевал. Я предпочитаю её не замечать.
— Борис считал иначе, — отвечает Алла, — но у вас же свой путь. И если он проходит так, что вы можете не замечать советскую власть, то вам очень повезло. Но, боюсь, работая в школе, вам это недолго будет удаваться.
— Я всего–навсего учитель физкультуры, — пожимает плечами Валера. — Кому я нужен?
— Думаю, всем тем, кто замечает советскую власть. Рано или поздно они захотят, чтобы вы её тоже заметили.
— Я отобьюсь, — усмехается Валера.
— На то, чтобы отбиться, уходит очень много сил, — говорит Алла, — и в любой битве страдает слишком много невинных.
Валера кивает:
— Да, мой тесть тоже говорил мне об этом. Мол, за твоё желание жить не по лжи платит твоё начальство, которое должно тебя прикрывать. Поэтому лучше вступить в партию и вообще играть по правилам.
Алла качает головой:
— Лучше уйти, не вступая в битву.
— А куда уйти–то? — усмехается Валера. — Помню, один парень говорил, что не участвует в преступлениях советской власти, потому что нигде не работает. А Буровский его спросил: а хлеб, мол, ты тоже не покупаешь? Потому что…
— Уйти надо не для того, чтобы не участвовать, — перебивает его Алла, — а просто чтобы идти своей личной дорогой. Главное только знать — куда.
Вот о том же и Буровский говорил, вспоминает Валера. Пока ты не знаешь, зачем ты живёшь, не имеет смысла обсуждать — как.
— Я как–то не спрашивал себя, куда я иду, — произносит он. — Думаю, если я избежал лёгкого пути и не участвую во лжи, которая всюду вокруг, то это уже хороший результат.
— Это хороший результат, — соглашается Алла, — хороший промежуточный результат.
Она поднимает рюмку и говорит:
— Ну, за то, чтобы мы знали, чего мы хотим, и знали, как этого достичь!
Выпив, Валера цепляет вилкой что–то бордовое и желеобразное, отправляет в рот и тут же сгибается вдвое, кашляя и едва не плача. Рот пылает, будто туда влили стакан кипятка.
Алла смеётся — тихим и шелестящим смехом:
— Простите, я должна была предупредить. О, у вас даже слезы выступили! Это очень хорошо для вашего организма, хотя немножко больно.
— Немножко? — Валера с трудом переводит дыхание.
— Я сейчас вам помогу. — Алла встаёт и, обойдя стол, подходит к Валере. Положив ладони ему на щеки, она оказывается совсем близко и, закрыв глаза, целует Валеру в полуоткрытые губы, пылающие от приправ.
Голый, Валера идёт на кухню и, нагнувшись над раковиной, делает несколько глотков холодной воды. Обернувшись, видит Аллу, стоящую на пороге. Её груди смотрят на него своими сосками, как второй парой глаз.
— Что это было? — спрашивает Валера хрипло.
— Кажется, теперь это называют словом «секс», — отвечает Алла.
— Тогда я не уверен, что я раньше занимался сексом.
— Вы ни в чем не уверены, — говорит Алла, — потому что не знаете, чего хотите и куда идёте. Вы хороший человек, но нельзя прожить всю жизнь, стараясь только избегать чужих дорог. Надо найти свою.
— Я не уверен, что это связано с тем, чем мы занимались.
Алла, раздвинув ноги, садится на табуретку. Валера отводит глаза.
— Все связано со всем, — говорит она, — вот посмотрите. Последние десять лет вы работали со своим телом: тренировали его в армии и в институте, а сейчас поддерживаете в хорошей форме…
— Ну, это моя работа.
— И вместе с тем, — продолжает Алла, — вы ходите на выставки, читаете книги, смотрите фильмы… бесконечно думаете и говорите об этом. И эти две части вашей жизни никак не связаны между собой.
— А должны?
— Конечно. Вот когда вы занимаетесь сексом — что это? Это про тело, про знание или про душу? Или — про все сразу?
— Мне кажется, и тело, и душа участвовали, когда мы были вместе с Ирой, — отвечает Валера. — Это потому, что я любил её.
— Я не уверена, что вы любили свою жену, — замечает Алла, — вы думали, что любите, но на самом деле любили девушку, которую сами себе сочинили. Вам показалось, что она весёлая и хрупкая, потому что она так себя вела и так выглядела. А возможно, она была грустная и прочная, а вы не заметили этого. И, возможно, поэтому она ушла от вас.
— Она ушла, потому что хотела денег, славы и лёгкой жизни. И не хотела заниматься ребёнком.
— Может быть, — кивает Алла, — а может быть, нет. Я же её никогда не видела, что я могу вам сказать?
Валера допивает остатки водки. В голове шумит, ему кажется, что жар изо рта заливает его изнутри.
— Вы раньше развивали своё тело, — говорит Алла, — а теперь должны слить с ним свой дух. Ваш друг принёс вам много книг, часть из них — ерунда, но часть стоит прочесть. Там есть неплохие упражнения.
— Я не люблю всякую восточную мистику, — отвечает Валера, — я — западный человек. А вы, напротив, — с Востока.
Алла смеётся:
— Вы думаете, то, что я сейчас сказала, я узнала от мудрых стариков–бурятов? Да я никогда не жила с бурятами, я родилась в ссылке. Мой отец, с которым я выросла, был из Петербурга, а мать–бурятка умерла, когда я была совсем маленькой. Все это я узнала от других ссыльных, они были вполне западные люди — москвичи, петербуржцы. Просто они до революции читали другие книги, чем вы теперь, они их не забыли и рассказывали мне о том, что когда–то прочли. Вот и все, никакой восточной мистики.
— Хорошо, — кивает Валера, — я почитаю, что там мне принёс Лёня.
— Потом почитаете, — говорит Алла, — а теперь лучше идите ко мне: мне кажется, вы уже отдохнули.
Они лежат, обнявшись, Валера глядит за окно: восходящее солнце понемногу золотит осенние листья маленькой рощи.